Дракон Фаунил - Худ Дэниел. Страница 26

Лайама не интересовал поединок: он смотрел на принцессу. Все то время, пока длилась дуэль, девушка стояла на авансцене, прижавшись к камню колонны, и с явной тревогой наблюдала за схваткой. Ее короткое платье пришло в беспорядок, высокая грудь вздымалась при каждом вздохе. Она была самим совершенством – по крайней мере, так казалось Лайаму. Он едва заметил, что Лонс в конце концов одолел своего врага. Кровь ударила фонтаном – еще одна превосходно сработанная иллюзия, – и герой разразился приличествующим случаю монологом. Но Лайам по‑прежнему глядел лишь на принцессу.

Зал разразился бурей воплей, но Лайам словно бы онемел. Игра девушки ошеломила его: она была достоверной в мельчайших реакциях. Вот она чуть отвернула голову, чтоб не видеть смертельного сабельного удара, вот с неимоверным усилием вновь повернулась, заставляя себя взглянуть на окровавленный труп. Лицо ее побледнело, во взгляде читался ужас, смешанный с нарастающим торжеством.

Все было правдой. Лайаму не раз приходилось видеть людей, взирающих на мертвых врагов. Зал бушевал, визжал, выл, свистел, а Лайам сидел потрясенный и очарованный. Уровень этой актрисы во много раз превосходил уровень труппы, с которой ей приходилось играть.

Она…

Внезапно все померкло, и со всех сторон на Лайама нахлынула темнота. На долю секунды Лайам подумал, что техник театра допустил какой‑нибудь промах. Но потом он осознал, что ослеп. Лайам судорожно стиснул кулаки, яростно комкая ткань штанов. Он попытался закричать, но вместо крика с губ его сорвался лишь стон.

Дыхание Лайама превратилось в быстрый прерывистый шелест; он продолжал сидеть, вцепившись в свои колени.

«Успокойся».

Эта мысль сокрушила страх, но ярость осталась, и Лайам застонал во второй раз…

«Главный герой – тот менестрель, что приходил к Тарквину».

…а затем и в третий, когда сквозь мрак слепоты проступили пятна и закружились в бешеном вихре. Потом пятна остановились и образовали полуовал, которым оказалось лицо Кессиаса, подбитое снизу черной с проседью бородой.

– Эй, Ренфорд! В чем дело?

– Менестрель! – Скрипнув зубами, Лайам вскочил с кресла. – Главный герой – тот самый менестрель! – закончил он и, вырвавшись из рук Кессиаса, ринулся к лестнице.

Оказавшись на улице, Лайам мрачно зашагал в сторону дома, даже не замечая дождя.

– Ублюдок! – бормотал он себе под нос. – Чертов ублюдок лезет без спроса ко мне в голову!

Он скрежетнул зубами, отыскивая в мозгу булыжники брани, чтобы мысленно метнуть их в дракона. Но мозг его был как трясина, и Лайам только сказал:

– Ты ослепил меня! Ты – ублюдок!

Фануил не отозвался. Вместо этого на плечо Лайама легла тяжелая рука Кессиаса. Лайам был вынужден остановиться.

– По правде говоря, я не мог понять, то ли мне поспешать за вами, то ли не стоит, – сказал эдил. Он явно был сбит с толку. – Что это на вас накатило, Ренфорд? Вы поняли, что этот менестрель – убийца Тарквина?

– Нет, не то! Я не знаю! – Лайам скривился, не зная, как объяснить происходящее. – Я не уверен.

– Это он или не он? Что вам известно?

В голосе эдила появились подозрительные нотки. Он склонил голову набок и искоса взглянул на Лайама:

– Что вы скрываете?

– Ничего, – поспешно заверил эдила Лайам, изо всех сил стараясь унять нервную дрожь. – Я просто кое‑что вспомнил. Не знаю, имеет ли это какое‑нибудь значение. Вам это может показаться нелепым…

Кессиас настороженно уставился на него, но Лайам оборвал фразу на полуслове.

– Мне кое‑что надо проверить. Слушайте, отправьте одного из ваших подручных выяснить, где живет Лонс, и давайте встретимся в «Белой лозе» завтра в полдень. Все. Мне пора.

Тут Лайам вновь скривился, сообразив, что назвал актера по имени. Это был промах, и Кессиас наверняка заметил его. Покраснев от досады, Лайам развернулся и опрометью бросился прочь.

– Ренфорд!

Лайам услышал топот сапог – эдил кинулся следом. Затем раздалось ругательство, и, судя по его тону, Кессиас решил примириться с тем, чего он не мог изменить. Лайам же еще долгое время продолжал бежать под дождем.

К тому моменту, как Лайам добрел до конюшни, колокола отзвонили полночь. Он стал колотить в закрытую дверь и колотил до тех пор, пока спящий конюх не всполошился и не впустил его, недовольно ворча. Впрочем, серебряная монета мигом его успокоила, а тот факт, что Лайам сам заседлал Даймонда, и вовсе привел конюха в отличное расположение духа.

Но сам Лайам по‑прежнему пребывал в ярости, и эта ярость толкнула его отправиться, несмотря на холод и дождь, в путешествие к дому Тарквина. Когда Лайам, нервно дрожа, сводил коня по узкой каменистой тропинке, далекие саузваркские колокола еле слышно известили его, что к полуночи добавились еще полчаса.

Море тяжело дышало во тьме, от дома волшебника исходил сноп золотистого света, и по воде тянулась к горизонту сияющая дорожка. Ярость Лайама понемногу утихла. Прибрежный песок пропитался дождем и был плотнее обычного. Но стоило лишь Лайаму войти в прихожую и сбросить промокший, липнущий к телу плащ, как он ощутил новый прилив гнева.

Фануил лежал все на том же столе, в той же позе. Он невозмутимо посмотрел на вошедшего Лайама.

«Я больше не буду делать этого, не спросив у тебя».

Мысль дракончика была, как всегда, лишена каких‑либо интонаций, однако звучала как извинение. Но Лайам извинений не принял.

– Да, черт подери, этого ты больше делать не будешь, маленький негодяй! И знаешь почему? Потому что иначе я брошу тебя здесь одного, и ты подохнешь с голоду – ясно?

Выкрикнув это, Лайам разом почувствовал себя лучше, и хотя он предпочел бы, чтобы недвижный, как камень, дракончик как‑нибудь отреагировал на его вспышку, в целом все было понятно и так. Последние остатки его гнева окончательно улетучились.

– Что, этот свет все время так и горит? – спросил Лайам после непродолжительного молчания.

«Мне важно было посмотреть твоими глазами. Теперь я знаю, что это – тот менестрель».

Вот оно что! Дракончик гнет свою линию. Что ж, Лайам ему не уступит!

– Значит, этот свет и вправду не гаснет? Интересно, откуда он льется? – и Лайам демонстративно огляделся вокруг.

«Я расскажу тебе о доме, когда ты будешь жить здесь. Когда ты выполнишь все условия сделки и станешь моим хозяином».

– И ты уберешься из моей головы, и научишь меня множеству вещей, о которых я даже и не мечтал, и все будет прекрасно, – устало произнес Лайам. – Давай не будем заводить эту песню сначала.

«Тебе не следует никуда ездить сегодня. Уже слишком поздно. Тебе нужно выспаться. У тебя много дел».

– Это не мой дом.

«Да, но сейчас это неважно. Тебе нужно прилечь».

Внезапно Лайам пришел в себя. Холод перестал терзать его тело, онемевшие пальцы и уши отогрелись, и Лайам почувствовал себя даже более бодрым, чем в театре – пару часов назад.

– Я останусь здесь, но сперва…

Он стремительно вышел из комнаты и направился к кухне. Дом вызывал странное чувство: он не казался пустым. Лайаму почудилось, что дом – живой и сейчас застыл в ожидании. Чего? Лайам прогнал эту мысль, вызвав вместо нее в сознании образ кувшина, чуть запотевшего и наполненного красным вином… Несколько мгновений Лайам старался не смотреть на кувшин, но долго не выдержал и сунул в него палец – оказалось, что там и вправду вино. И превосходное – судя по каплям, которые он слизнул с пальца. Покачав головой, Лайам вытеснил из сознания образ вина и вообразил кусок сырого мяса. От усилий он даже зажмурился, чувствуя себя несколько по‑дурацки.

Прихватив деревянную тарелку с мясом (тарелку ему предусмотрительно предоставила печь) и волшебный кувшин, Лайам вернулся в кабинет. Он поставил тарелку перед Фануилом, а сам уселся на полу, скрестив ноги.

– Давай ешь. Мне нужно, чтобы ты прояснил кое‑какие подробности, и потому тебе понадобятся все твои силы.