Князья тьмы. Пенталогия - Вэнс Джек Холбрук. Страница 146
Вернувшись в приемную, те, кто уже помылся и переоделся, вызвали зависть сидевших, все еще изможденных и грязных; через некоторое время все остальные тоже приняли душ и переоделись в новую темную одежду.
Подали глинтвейн, а вскоре после этого сытный охотничий ужин — гуляш, хлеб с сыром и красное вино — позволил всем забыть о тяготах утомительного похода.
Утолив голод, гости собрались у камина, пробуя крепкие настойки, и теперь разговор стал храбрым и громким — все строили предположения относительно местонахождения Дворца Любви. Наварт встал в театральную позу перед камином. «Это очевидно! — громко объявил он звенящим голосом. — Разве нет? Неужели никто не понимает, и только дряхлый поэт Наварт способен узреть свет истины?»
«Говори, Наварт! — воскликнул Этуэн. — Открой нам тайну своего прозрения! Зачем алчно наслаждаться в одиночестве преимуществами интуиции?»
«У меня никогда не было такого намерения — все знают то, что знаю я, все чувствуют то, что ощущаю я. Мы прошли полпути. Здесь нас покидают беспечность, изобилие, спокойная непринужденность. Суровый ветер подгонял нас в спину по дороге через лес. Мы нашли убежище в Средневековье!»
«Не жонглируйте загадками, старина Наварт! — шутливо возмутился Танзель. — Говорите так, чтобы вас можно было понять!»
«Те, кто могут меня понять, поймут; те, кто не могут, никогда меня не поймут. Но все предельно ясно. Он знает, он знает!»
Друидессе Лейдиге не терпелось разгадать головоломку; она обиженно спросила: «Кто знает? Знает что?»
«Кто мы все, как не ходячие нервы? Мастер своего дела знает, как один нерв соприкасается с другим!»
«Говорите за себя», — обронил Диффиани.
Наварт отмел возражение характерным экстравагантным жестом: «Он тоже поэт. Не кто иной, как я, его учил! Каждый прилив душевной боли, каждый мучительный позыв тоскующего ума, каждый шорох крови в ушах...»
«Наварт! Наварт! — со стоном прервал его Вибль. — Довольно! Или, по меньшей мере, говорите о чем-нибудь другом. Все мы оказались здесь, на этой странной старой даче в дремучем лесу — где, как не здесь, должны водиться призраки и домовые?»
Друид Прюитт назидательно произнес: «Наше предание таково: каждый мужчина, каждая женщина — семя будущей жизни. Когда наступает посевная пора, человек погружается под покров земли и прорастает древесным побегом. У каждого своя, особая душа, из каждого вырастает свое, особое дерево. Мы преображаемся, становясь березами и дубами, лавенгарами и черными панеями...»
Так продолжалась эта беседа. В молодых людях еще остался избыток энергии; они отправились изучать закоулки ветхой дачи и увлеклись игрой в прятки в длинном полутемном зале с янтарно-желтыми шторами, раздувающимися от ветра, сквозившего через оконные щели.
Друидесса Лейдига вертела головой — ее беспокоило отсутствие Биллики. В конце концов, с трудом поднявшись на ноги, она пошла ее искать, заглядывая то в одно помещение, то в другое; через некоторое время она привела назад приунывшую девушку. Лейдига что-то пробормотала на ухо друидессе Вюсте; та вскочила и поспешила в соседний зал. Через несколько секунд Вюста вернулась в сопровождении угрюмо молчавшего Хьюла.
Еще через три минуты в салон зашла Друзилла. Ее лицо раскраснелось, глаза сверкали злорадным весельем. Длинное черное платье шло ей необычайно; она никогда не выглядела лучше. Друзилла пересекла гостиную и присела рядом с Герсеном.
«Что случилось?» — поинтересовался он.
«Мы играли в длинном зале. Я спряталась вместе с Хьюлом и следила, как вы советовали, за тем, кого это будет раздражать больше всех».
«И что же?»
«Не знаю. Марио говорит, что меня любит. Танзель смеялся, но он был заметно раздосадован. Этуэн молчал и не хотел на меня смотреть».
«Чем вы занимались? Что их так раздражало? Не забывай, что дразнить и унижать людей опасно!»
Уголки рта Друзиллы опустились: «Да, я забыла. Мне нужно бояться... И я на самом деле боюсь, когда об этом вспоминаю! Но вы не дадите меня в обиду, правда?»
«Сделаю все, что смогу».
«Вы сможете. Я знаю, что вы сможете».
«Надеюсь, что так... Что же вы делали? На что так разозлились Танзель и Этуэн?»
«Ничего особенного. Мы с Хьюлом сидели у окна, на старом диване, повернутом спинкой к залу. Хьюл хотел меня поцеловать, и я ему позволила. Друидесса нас нашла и стала угрожать Хьюлу ужасными наказаниями. А меня она по-всякому обзывала: «Шлюха! Нимфетка! Развращаешь детей!»» — Друзилла удачно имитировала скрипучие истерические интонации Вюсты.
«И все это слышали?»
«Да. Все слышали».
«Кого это больше всех задело?»
Друзилла пожала плечами: «Иногда я подозреваю одного, потом другого. Марио, по-моему, добрее всех. У Этуэна практически нет чувства юмора. А Танзель иногда делает едкие замечания».
«Надо полагать, я многого не вижу», — подумал Герсен. Вслух он сказал: «Тебе лучше ни с кем не обниматься по углам, даже с Хьюлом. Веди себя приветливо с каждым из трех молодых людей, но не отдавай предпочтение ни одному».
Лицо Друзиллы осунулось и поблекло: «Я боюсь — правда, боюсь! Когда меня сторожили три надзирательницы, я надеялась, что смогу сбежать. Но их ядовитые кольца меня удержали. Вы думаете, они бы меня отравили?»
«Не знаю. Сейчас тебе лучше всего лечь в постель и выспаться. И никому не открывай дверь!»
Друзилла поднялась на ноги. Бросив последний загадочный взгляд на Герсена, она поднялась по лестнице на балкон и зашла к себе в номер.
Один за другим гости расходились. В конечном счете Герсен остался один, глядя в гаснущий камин и чего-то ожидая — он сам не понимал, чего именно... Балкон был тускло освещен; балюстрада не позволяла хорошо разглядеть происходящее наверху. Тень прокралась к двери одной из комнат; дверь быстро открылась и закрылась.
Насколько помнил Герсен, гостьей, впустившей ночного посетителя, была Талья Каллоб, студентка факультета социологии. Во время вечерней беседы, однако, Талья не уделяла особого внимания никому из мужчин.
Наутро все надели сходные костюмы: серые замшевые брюки, черные рубашки, коричневые жилеты и причудливо устроенные черные шапки, почти шлемовидные, с забавно растопыренными наушниками.
Завтрак, так же, как и вчерашний ужин, был простым и сытным; за едой паломники оценивающе поглядывали в окна. С гор еще налетали клочки тумана. Небо затянулось тонкой пеленой, разрывавшейся на отдельные кучевые облака там, где восходило солнце — не слишком утешительная картина.
После завтрака стюард собрал гостей, старательно уклоняясь от вопросов.
«Сколько нам придется пройти сегодня?» — настаивал Хайген Грот.
«Не знаю, сударь, действительно не знаю. О расстоянии мне ничего не говорили. Но чем скорее мы выйдем, тем скорее придем».
Хайген Грот разочарованно хрюкнул: «Это совсем не то, чего я ожидал... Тем не менее, если придется снова топать весь день, придется топать, что поделаешь».
Тропа увела их с прогалины; каждый обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на старую мрачную охотничью дачу прежде, чем она скрылась за деревьями.
Несколько часов извилистая тропа вела их по лесу. Небо не прояснялось; лиловато-серый свет, проникавший сквозь листву, придавал мхам, папоротникам и редким бледным цветам необычно насыщенные оттенки. Стали попадаться скальные обнажения, покрытые черным и красным лишайником; всюду виднелись небольшие хрупкие поросли, чем-то напоминавшие земные грибы, но выше грибов и растущие несколькими ярусами — раздавленные подошвой, они испускали горький аромат застарелого тления.
Тропа поднималась в гору, лес поредел и остался позади. Паломники оказались на каменистом склоне; на западе возвышались уже недалекие горы. У ручья они остановились, чтобы напиться и передохнуть; стюард раздал сладкое печенье.
На востоке простиралась темная, угрожающая чаща леса; впереди темнела угрожающая громада гор. Хайген Грот снова принялся выражать недовольство трудностью маршрута, на что проводник отвечал самым невозмутимым тоном: «То, что вы говорите, лорд Грот, во многом справедливо. Но, как вам известно, я — всего лишь служащий. Мне было приказано следить за тем, чтобы ваш поход был как можно более интересным и удобным, вот и все».