Марк Ганеев - маг нашего времени. Трилогия (СИ) - Егоров Валентин Александрович. Страница 24
На втором часу своего ничегонеделания я убедился в том, что неподготовленный прогул школы подобен какой-либо страшной катастрофе. Я не знал чем занять свое свободное время, меня не должны были видеть рядом со школой и во дворе моего дома. Кинотеатра поблизости не было, денег в карманах школьных брюк у меня и в помине не было. Только послезавтра мне заплатят за тренировку дошколят волейболистов. Полчаса я прокантовался в саде "Эрмитаж", но там без денег, делать вообще было нечего, даже мороженого себе не купишь!
Тут я вспомнил о просьбе отца Борьки, на территории сада отыскал уличный телефон таксофон и стал без денег набирать номер. На третий раз мне повезло, я хорошо и ровно пробил по телефонным рычагам три раза вместо того, чтобы набрать на циферблате тройку и соединился с абонентом. На третьем гудке трубку подняли и такой доброжелательный материнский голос произнес:
- Это аппарат Николая Николаевича Гольского. Я вас слушаю.
Я собрался с духом, серьезным и голосом взрослого человека проговорил:
- Звонит Марк Ганеев. Я хотел бы встретиться и переговорить с Николай Николаевичем?
- Извините, а какое ваше отчество?
- Марк Александрович!
- Извините, Марк Александрович, Николай Николаевич сейчас отдыхает! Вернется в Москву в конце этой недели. Как ему о вас доложить?
- Передайте ему, пожалуйста, что я хочу с ним встретиться по просьбе инженера Фрейдланда. Он меня попросил кое-что передать Николай Николаевичу!
- Но, ведь, инженер Фрейдланд...
3
Одним словом, этот день у меня полностью выбился из обычной колеи школьных дней. Возвращаться домой было слишком рано, так что незаметно я подобрался к своему дому, в укромном уголке спрятал портфель и решительно направился в сторону метро Новослободская. Я решил немного прогуляться по родным пенатам, посетить древние бараки в Лефортово на Яузе, где мы с Витькой родились и росли, пока мама не перевезла нас на Ленинский проспект.
Уже в тот момент, когда я выходил из метро Бауманское и поворачивал направо, чтобы спускаться к Яузе, как на меня дохнуло чем-то родным и обжитым. Прошло много лет с того времени, как я здесь хозяйничал, налаживая торговлю среди населения чулочно-носочной продукции фабрики "8 Марта". Но у метро Бауманская уже сидели другие бабушки, хотя некоторых из них я еще узнавал, но никто из бабушек меня уже не узнавали, слишком уж я подрос к этому времени. Я проходил через ряды этих бабулек, видел, что они не торгуют ни чулками, ни носками, а черт знает чем, какой-то косметикой, а некоторые бабули даже приторговали самопальной водкой. Я несколько раз прошелся между рядами, разыскивая ответственное лицо за торговлю, чтобы ему попенять за ассортимент продаваемых изделий. В свое время в торговле на вынос я так низко не опускался, мой ассортимент был интересней и богачей.
Так и не найдя ответственного за торговлю у станции метро лица, я плюнул на все, и отправился на свою Малую Почтовую улицу.
По дороге не удержался, все-таки заглянул на Бауманской рынок. В первую минуту мне показалось, что и здесь мало осталось знакомых! Но за воротами рынка я нос к носу сталкиваюсь с его директором Станкевичем, который, не смотря на то, что я сильно подрос, моментально меня признает. Он вежливо и осторожно протянул мне руку для дружеского рукопожатия, также вежливо и в полголоса поинтересовался тем, уж не собрался ли я со своей чулочно-носочной продукцией вернуться на его рынок. Ради этого он готов мне предоставить полгода беспошлинной торговли и столько торговых мест, сколько я захочу. Совершенно не желая разочаровывать этого неплохого человека, я говорю о том, что вернулся в пенаты, чтобы подышать родным воздухов. Директор рынка, понимающе потряс головой, и вскоре он уходит в свой кабинет.
Я же прошелся по рядам, чтобы еще раз убедиться в том, что рыночная торговля в нашем городе постепенно умирает! Вместо того, чтобы на рынках дать волю нашим крестьянам, разрешить им продавать свою огородную и садовую продукцию, сегодня на московских рынках все в большем количестве начинает появляться и продаваться дальнепривозная восточная продукция по неподъемным для москвичей ценам.
Оба барака, пятый и шестой, я родился в пятом бараке, по-прежнему, стояли на своих местах. Только они сильно изменились! Когда в те давние времен я носился по их коридорам, то потолки бараков казались мне высокими, стены крепкими и надежными. А сейчас поднял руку и достаю потолок, стены фанерные и какие-то убогие. Через них слышно, как женщина успокаивает своих детей. Да и контингент жильцов наших бараков сильно изменился. В мои времена в них жили одни только русские семьи, в основном обезземелевшие подмосковные крестьяне, приехавшие в Москву на заработки. Сегодня же в этих бараках можно было встретить семьи цыган, белорусов и молдаван и даже азербайджанцев.
Когда я входил в свой барак, то едва головой не ударился о притолоку входной двери. Коридоры, их было четыре, были пусты и практически не освещены. Шагая почти наугад, я прошел в самый дальний угол барака, где когда была наша комната под N 40, в которой я прожил почти десять лет. На мой стук открыла молодая девчонка цыганка. Огромными глазами она удивленно на меня посмотрела. Я ей объяснил, что в этой комнате я когда-то жил с матерью и братом, а сейчас хотел на нее снова посмотреть. Но девчонка отрицательно покачала головой и сказала, что мужа нет дома, а без него она никого не пустит в дом. Я как-то сразу понял, что эту девчонку бесполезно о чем-либо упрашивать, молча, развернулся и по коридору поплелся на выход.
Этот день стал действительно самым неудачным днем в моей жизни!
Но уже на выходе из барака меня окрикнул какой-то знакомый голос. Я повернулся на зов и увидел Коммуниста беспортошного. Если сегодня меня кто-либо спросит, какое было настоящим именем этого человека, то я не смогу ответить на этот вопрос, этот парень всегда носил эту кликуху, - Коммунист беспортошный. В те времена, играя или дерясь с ним, я всегда думал, что он мой ровесник по годам. Но сейчас я вдруг увидел стоящего перед собой вполне взрослого мужика, а не подрастающего молодого парня. Мы бросились друг другу в объятия, начали громко кричать, приветствуя друг друга, хлопая по плечам. Наконец-то, радость встречи немного поулеглась, мы отошли друг от друга на шаг, друг к другу внимательно присматриваясь.
- Ты, куда-нибудь спешишь? - Поинтересовался мой друг и одновременно злейший враг всего моего детства.
- Да, нет! Мне некуда спешить! Я в бараки приехал для того, чтобы вспомнить свое детство! Посмотреть на Яузу, на берегах которой мы столько дрались!
- Смотри-ка, Марк! Прошло столько времени, когда мать увезла тебя с братом, а ты только первый раз сюда приехал. Твой же брат, чуть ли не каждый месяц здесь снова и снова появляется!
Я сразу же насторожился, Витька ни разу мне не говорил о том, что он так часто ездит в наше детство. Пару я ему говорил о том, что собираюсь посетить Лефортово, но он мне прямо-таки запрещал туда ездить, угрожая своим кулаком!
- Ну, и чем он тут занимается?
- Знаешь, Марк, это не дело стоять у всех на проходе, вести задушевную беседу. Пошли ко мне, там и поговорим!
Черт подери, я в жизни не бывал в гостях у Коммуниста беспортошного, а сейчас прямо-таки пожалел о том, что согласился пройти к нему в комнату. Все ее углы были заставлены какой-то рухлядью, туда веками не ступала нога человека. Эти углы были покрыты толстым слоем пыли, завалены газетными обрывками и папиросными окурками, которых было видимо-невидимо, наверное, миллион, не меньше. Коммунист беспортошный, видимо, свою жизнь проводил в четвертом, более или менее свободном углу. Там стояла кровать, покрытая серым от грязи постельным бельем, табурет и колченогий стол. Мне, как гостю, предоставили право сидеть на табурете, сам же хозяин устроился на кровати.
Только я присел на табурет, как Коммунист беспортошный нагнулся и откуда-то из-под кровати вытащил бутылку водки без этикетки. Я обрадовался тому, что нигде не было видно стаканов под водку, но зря радовался, эти стаканы вскоре появились в них хозяин набулькал понемногу водки. Тогда я набрался храбрости и своему другу-врагу объяснил, что водки пока еще не пью! Коммунист беспортошный махнул свой стакан, после глотка он даже свой рот не обтер рукавом, а другой закуски, как я понимал, в этой комнате никогда не бывало.