Удачная партия - Гарина Зоя. Страница 13

«Ай! Делай что хочешь. Мне все равно», — ответил он.

«Вот-вот, молодец! Отдыхай!» — радостно воскликнул Злобный Я.

— Я больше люблю светлое пиво, — сказал Ферзь, наблюдавший за тем, с какой жадностью Аркадий Францевич пил хмельную жидкость.

— А я люблю холодное, — весело ответил Аркадий Францевич и откинулся на спинку стула. — Ну-с, теперь и поговорить можно.

Ферзь удивился: в облике Аркадия Францевича произошла разительная перемена. Теперь на него смотрел не печальный задумчивый интеллигент, а разухабистый дядька, вполне довольный собой и окружающим миром.

Глава 28

Начало нескучного вечера

— Так отчего ж вас величают Ферзем? — поинтересовался Аркадий Францевич.

— Это долгая история, будет ли она вам интересна?

— Давай на «ты». Мы же, в конце концов, интеллигентные люди! К чему эти формальности, мешающие сближению и дружбе? Можешь называть меня Кеша.

Аркадий Францевич в глубине сознания чертыхнулся: «Вот он уже мне и имена новые выдумывает!» — но бороться сил не было. Ковард пустил ситуацию на самотек.

— Идет! — согласился Ферзь, предвкушая нескучный вечер.

— Так что за имя такое? — продолжил Аркадий Францевич. — Воровское, что ль?

— Да нет! — обиделся Ферзь. — Удивил своим предположением. Оно говорит, что ты не сильно разбираешься в людях.

— Это почему же? — обиделся Аркадий Францевич.

— Если бы я был вором, то наверняка пытался бы слиться с толпой: надел бы серый пиджачок, остриг бы волосы, мне кажется, я мало похож на вора.

— На рядового вора ты не похож, а на какого-нибудь воровского крестного отца — вполне. Отчего нет? Ферзь — это значительно. Не король, но тоже главный.

— Ха-ха-ха! — рассмеялся Ферзь. — В этом что-то есть! Есть! Нет, я не вор. Я — художник. Профессия творческая, хотя и малоприбыльная. Но я не жалуюсь. У меня все в порядке. Я нашел свою тему и с успехом ее эксплуатирую. И имя мое появилось благодаря этой теме.

— Интересно. Готов выслушать твою историю, если она, конечно, не затянется на долгие часы.

Глава 29

История, рассказанная Ферзем за кружкой пива

— Хорошо. Я коротенько. Все мужчины моего рода имели отношение к изобразительному искусству: кто был резчиком по дереву, кто — скульптором, кто портретистом. Все что-то лепили, строгали, малевали, одним словом, ваяли. Не стану утверждать, что кто-то из них навечно прославился своими шедеврами, но признанием однозначно каждый из них пользовался, так как к моменту революции мой прапрадед был весьма состоятельным человеком, ни в чем не нуждался и жил лучше многих дворян. Он писал исключительно ангелов, и работы у него было много: кто фреску себе в часовенку закажет, кто икону ангела-хранителя, то какая-нибудь барышня захочет иметь собственный портрет в образе ангела. И, видно, платили ему прилично: кто ж денег на святое пожалеет? И вот перед самой революцией приходит мой прапрадед к прадеду и говорит, мол, грядут смутные времена, царя свергнут и убьют, антихрист будет править бал, Россия захлебнется кровью, давай, сынок, собирайся, будем бежать. Куда? Зачем? Откуда такие сведения? «А, сынок, — говорит мой прапрадед, — пришел ко мне сегодня ночью ангел и все это рассказал». Ну, мой предок думает: «Сбрендил старик». И отвечает: «Нет, никуда я не поеду». «Напрасно ты мне не веришь. Неволить тебя не стану, но и оставить своего сына без защиты тоже не могу. Вот возьми. Это сбережет тебя от гибели и даст силы преодолеть все тяготы судьбы». И вручает моему прадеду шахматы. Тут прадед окончательно пришел к выводу, что у старика случилась беда с головой. Что это за оберег такой? Добро бы — крест или икона, ну, на худой конец, перстень фамильный. А тут шахматы!

Ковард насторожился: «Опять шахматы?!»

«Все в порядке, — возразил ему Злобный Я, — у меня все под контролем! Спи!»

— И вот, — Ферзь достал из кармана пачку сигарет и зажигалку. — Куришь?

— Нет.

— А я с твоего позволения, — Ферзь прикурил сигарету и выпустил тонкую струйку дыма в потолок. — И вот прапрадед мой все продал и уехал во Францию, а вскоре случилась революция. Все точно как он и говорил. Прадеда вместе с женой схватили, а детей, их было восемь душ, определили в революционный приют. И грозил моему славному предку расстрел как контрреволюционному элементу. Но каким-то непостижимым образом прадед сбежал из тюрьмы, кинулся домой взять что-то из одежды, а на месте его дома — пепелище. Сожгли революционеры дом. Ничего не осталось — только стены обгорелые. Стал мой прадед как вкопанный, глядь — а из руин светлое сияние. Мелькнуло и погасло. Он туда — посреди пепла и обгорелых головешек лежат нетронутые огнем шахматы, те, что ему отец оставил. Уж не знаю, что там мой прадед подумал тогда, да только взял он эти шахматы, раскрыл доску и все белые фигуры по карманам рассовал, а черные вместе с доской так и оставил на пепелище. Потом вроде он разыскал своих детей в этом самом революционном приюте, выдал каждому ребенку по фигуре и наказал хранить как зеницу ока. Деду моему ферзь достался. Вот этот.

Ферзь расстегнул рубашку, и Аркадий Францевич увидел на шее своего нового знакомца необычный медальон — массивную серебряную цепочку с кольцом в виде змейки, обвившейся вокруг деревянного шахматного ферзя.

Глава 30

Продолжение нескучного вечера

— Вот, — Ферзь погасил окурок в пепельнице, — эта семейная реликвия и дала мне второе имя.

— Интересно. И что же случилось с вашим прадедушкой дальше?

— Этого я не знаю. В любом случае его уже давно нет в живых. Впрочем, как и моего деда, и отца, но вот эта вещица, — Ферзь взял медальон в руку, — говорит о том, что вся эта история не выдумка.

— И что, эта фигура обладает какой-то силой?

— Думаю, что да. Я знаю многих художников, некоторые из них очень талантливы, можно даже сказать, гениальны, но никто из них не может продать свои картины так, как я. Я еще не закончил работу, а у меня уже очередь желающих ее приобрести. Причем многие пытались работать в той же теме, что и я. У меня покупают, у них — нет.

— А что за тема такая? — поинтересовался Аркадий Францевич.

— Я пишу ангелов, играющих в шахматы. Нет, конечно же, я не сразу нашел эту тему. Я писал и портреты, и пейзажи, и огромные авангардные картины на манер Розенквиста — все это было не то. Редко что удавалось продать, и то за такие смешные деньги, что выгоднее было ничего не писать: холст и краски стоили дороже. А потом я как-то поразмышлял над всей этой родовой историей и написал небольшую работу — белый и черный ангелы за шахматной доской. И работа тут же продалась, причем за баснословные по тем временам деньги. С тех пор я стал писать только на эту тему, и думаю, что мне удалось поймать жар-птицу за хвост.

— Да, интересно…

Ферзь улыбнулся:

— Я тебя не сильно утомил своим рассказом?

— Нет, напротив.

— А ты, Кеша, чем занимаешься? Кстати, Кеша — это же, кажется, Иннокентий?

— Но Ферзь — это тоже не Валера.

Ферзь засмеялся:

— Точно подметил. И все же кто ты в этой жизни?

— Я — ученый. Биолог.

— О! Я почему-то так и подумал, что ученый.

— Почему?

— Ты на Эйнштейна похож.

— Ну да? — засмеялся Аркадий Францевич. — Лестно слышать.

— Глаз художника не обманешь. Только усы отрасти — и вылитый Эйнштейн. Ты еврей?

— Нет. У меня польские корни. Был бы я еврей — давно уехал бы.

— Ну и хорошо, что не уехал. А то мы бы с тобой не встретились. Давай выпьем за слияние науки и искусства!

Они чокнулись и осушили кружки.

Глава 31

Еще немного пива и любви!

— Мальчики, — послышался голос из-за барной стойки. — Еще пива?

Ковард обернулся и посмотрел оценивающим взглядом на официантку:

— Хороша, чертовка!

— А ты, я смотрю, запал на Таньку-то, — Ферзь стукнул кружкой по столу. — Татьяна, неси пиво!