Школа Стукачей - Килластор Винсет. Страница 2
Конечно же, я сноб — Алишь — солист академического театра все же, не тракторист какой-нибудь из Наибджанского района Кумушканской области, укравший у соседа полуживую корову.
С Алишером я могу говорить о чем угодно и быть собой, без страха перед людской подлостью. Этот урок быстро усваивается в тюрьме — не спеши выворачиваться наизнанку — могут плюнуть или легко вытереть о тебя ноги. Говорите меньше, слушайте больше.
Мы— «тяжеловесы» — нам грозят большие срока, и судит ташгорсуд.
Поэтому нас возит один и тот же воронок.
Первичный шок от тюрьмы уже позади, и мы ездим на воронке, будто это рейсовое маршрутное такси.
Алишера уже, который месяц судят за убийство. Женщину, с которой он жил и которая была старше его на восемь лет, нашли убитой.
Тюремный этикет не позволяет расспрашивать о деталях «делюги».
Кроме того я уже ветеран системы, целых девять месяцев по тюрьмам, да по пересылкам и я уже хорошо знаю, что практически любой скажет, что в тюрьму попал — «не за что» или, чаще, «ни за хуй собачий». Это неправда. Все мы здесь — падшие ангелы.
Мне светит с восьми до пятнадцати, Алишу — с десяти до высшей меры или как здесь говорят — зелёнка.
Сидим сейчас на вокзальчике и в ожидании воронка эстетствуем о том, как бы написал свой Pulp Fiction Квентин Тарантино, окажись он в одной камере со злостными дехканами — похитителями кур из Аккургана.
Любопытно нам знать, когда же начнут «катать» на суд звёзд узбекского хип-хопа — группу Аль-Вакиль. Тех, кто замочил не менее известную местную поп-певичку.
Они тоже где-то здесь — вроде отсиживаются в санчасти. Болеть в санчасти таштюрьмы могут только состоятельные люди. Алишер считает, что Аль Вакилям выделят отдельный воронок от Узбекконцерта.
«Элвис уже покинул здание «— добавляю я.
Жаль у Алишера другой судья и в суде нас расквартировывают по разным хатам. Когда вся жизнь обрушивается вокруг вас, родственные души это единственное спасение.
И на этот раз народный суд не выносит мне приговора. Проболтался, проходил кругами весь день в их подземном боксе. Думал, отчего же она не приедет на суд, что убудет от неё? Да какая там Сибирь, даже в суд прийти не нашла часок.
Вот всё. Ещё один день в горсуде. Уже сижу в воронке. Жду Алишера. Я знаю, его мама принесёт несколько пятидесятиграммовых бутылочек скотча, и он обязательно прибережёт одну, а то и две для меня. Надо выдохнуть воздух, как мастер тай-цзи цюань, запрокинуть вверх голову, и влить в себя бутылочку целиком.
Ага. Вот привели замначальника стройтреста. Воровали всё, но посадили его, потому что он — Александр Соломонович Левин, а более воровских данных и придумать трудно. Это вам любой следователь легко обоснует.
Привели и насильника-маньяка, сильно похожего на Фиделя Кастро.
Его погубила страсть к девушкам, которым за семьдесят пять.
Вот и солдатик, перестрелявший полказармы в ночь принятия присяги (долго, долго терпел издевательства, ждал, пока дадут автомат, копил злость).
Ташгорсуд не мелочная районная забегаловка. Кадры сюда привозят преживописные.
Нет только Алишера. Почему — то до сих пор нет. Воронок уже под завязку. Странно.
Ага, вот в дверях появилась, наконец, его макушка. Почему он только в браслетах?
Так набрался, что они бояться браслеты с него снять? А зачем они его пихают в «стаканчик»?
Скотч, по-видимому, сильно двинул ему в голову или просто переволновался. Часто из зала суда люди буквально выползают — дело в том, что когда вас только посадили — вы у мамы пирожков просите с картошкой. А ко дню суда вы уже законченный антиобщественный элемент и клянчите водку, опиум, деньги и план.
В передней части воронка есть вертикальный металлический ящик, размером с холодильник. Стаканчик. VIP класс для невменяемых, сумасшедших или «особо опасных».
Вообще в особо опасные попасть чрезвычайно легко. Я украл крупную сумму денег, это подразумевает часть статьи с максимальным наказанием. Инфляцию никто не учитывает. Только за этот факт я числился в розыске как особо опасный. Это мне очень льстит.
Быть особым всегда приятно.
Солдаты запихивают Алишера в стаканчик, и воронок трогается с места.
— Нима болди, Алишерджан? — спрашивает любопытный Фидель Кастро.
— Зелёнка болди — из стаканчика слышен только голос Алишера с извиняющейся такой интеллигентской ноткой: простите, мол, за плохие новости.
А ещё в его голосе удивление и растерянность. Кажется, он ещё не понял до конца, что произошло в этом огромном, так не похожем на театр Навои здании.
Все разговоры в воронке разом прекращаются.
Стаканчик теперь как гроб с телом покойника. С нами едет покойник. Три человека, «народный суд», которые видели Алишера только четыре раза в жизни, решили, что он достаточно пожил и теперь должен умереть.
Надо бы подойти к стаканчику. Сказать Алишу что-нибудь ободряющее.
Интересно, что ободряющее сможете вы сказать человеку, которому сказали, что скоро на законных основаниях, он получит пулю в затылок. Что тут сказать? Даже смертельно больного можно обнадёжить.
А что мне сказать сейчас Алишеру?
До самой тюрьмы в воронке никто не проронил ни слова…
Это был один из дней, которые вы помните и таскаете с собой всю жизнь.
Сейчас уже двадцать первый век, а люди до сих пор спорят о необходимости смертной казни. Часто после сытного обеда, за столом, лениво. Часто горячо — в ходе кампании предвыборных обещаний.
Простым решением вопроса было бы просто заставить сторонников казни самим приводить приговор в исполнение. Можно после сытного обеда. Можно перед чтением списка предвыборных обязательств. Пусть посмотрят Алишеру в глаза. Или сами пустят пулю ему в затылок…
В несправедливости законов виноваты все, кто считает себя человеком, а не какой-то мифический «парламент» или тандем.
Общество спорит о необходимости смертной казни, а я не могу согласиться с тем, что людей вообще сажают в тюрьму.
Не хочу оправдывать преступников. Я достаточно провёл времени в этой среде и знаю — наказывать надо было большинство из них. У меня нет предложений по этому поводу. Я просто против. Хотите готовых рецептов — тогда вам не сюда.
Знаете, после отсидки в тюрьме я уже никогда не смогу ходить в зоопарк.
Стыдно смотреть в глаза животным в клетках. Их посадили на пожизненный срок без суда и права апелляции.
* * *
Что — то унесло меня мыслями в дали неведомые. Уволокло. Это потому что чайку-крепачку с утра ещё не принял, а надо бы. Мысль собрать в кучу.
Вот Дильшод-библиотекарь, наверное, ща индийский купчик попивает с узбекскими народными конфетами «Парварда». И сам похож на эдакого купца — сытый, ленивый, довольный собой, и прилизанный. Да.
И я бы с ним сейчас чаю попил, сладкого, с сахарком. В зоне сахар под запретом, ну знаете же, чтобы брагу не мутили, но у Дильшода под деревянным полом библиотеки целый погребок — «начка». Там и сгущёнка, и тушёнка, и сахар, и даже настоящие рижские шпроты.
«Шпроты — на Новый год» — Дильшод иногда подолгу нежно любуется баночкой и прячет её обратно в «начку». На Новый год.
Я себе, похоже, Новый год уже обосрал. Буду наряжать нарядную, вместо ёлки.
А как все в библиотеке было в жилу! Вот ведь — что имеем, то не ценим… Слишком легко досталось — без больших напрягов.
Меня в библиотеку определил сам Хозяин. А вы думали?
Я сходу нахуй карьеру стал лепить. Как этап в зону вогнали, сразу ему на глаза попался. Я умный.
* * *
Помню, после двухнедельного карантина нас вывели в жилую зону. О карантине у меня сохранилось только одно воспоминание — мы лущили скамейку и, предварительно измельчив, курили её, с наслаждением выпуская огромные клубы дыма.
Содержание никотина в скамейке являлось величиной крайне спорной. Скорее курили, чтобы убить время, а не удовлетворить потребность в яде немилосердно убивающим лошадей.