Голодные Игры: Восставшие из пепла (СИ) - "Gromova_Asya". Страница 87

Звуки съедает жуткий, невероятный вой ветра. Я цепляюсь за лямки рюкзака, а боль в ушах становится невыносимой. Несмотря на жуткий, леденящий ветер, куртка не позволяет мне окончательно замерзнуть. Свист. Вой. Мгновения. В какой-то момент я замечаю крыши зданий. Собственная дезориентированность спасает мне жизнь.

И я открываю парашют.

========== Глава 39 : Личное табу ==========

Они обступают меня мгновенно. Белые мундиры, затемненные шлемы. Шум прибывшего планолета. Удары дубинок о поверхность щитов. Где-то за колонной обступающих меня миротворцев, виднеется столпотворение людей. Они бы и рады помочь, да только чем? В глазах у них замирает немой вопрос: «Неужели ты жив?». Но я и сам не рад тому, что жив теперь. Я посреди поля. Выжженная трава, истрескавшаяся земля, сухой, резкий ветер. Чуть поодаль – хилые домины, устроившиеся в ряд. В грязных лицах я угадываю знакомую тревожную печаль, предвещавшую о смерти горе-трибута. На этот раз без Голодных Игр. Без зрелищных Голодных Игр. Почему Одиннадцатый? Висели ли мы в воздухе? Или это идея Пэйлор: чем дальше от Капитолия, тем безопасней?

– Пит Мелларк, любое сопротивление – бесполезно, – доносится ко мне из рупора.

Даже странно. Слишком уж быстро они оказались на месте. Не более десяти минут и я уже мышь, пойманная в лапы Капитолия, а заодно и Койн. Ее самой я пока не вижу, но уверен – без представления не обойдется.

Чем они связаны? Почему союз Койн и Сноу был настолько же очевиден, насколько и невероятен. Слишком уж схожи были два тирана, чтобы позволить себе идти по хилой дороге революции. Одна – удачно играла лидера восстания, другой – слишком очевидно ненавидел каждого жителя Капитолия. В этой продуманной системе было ясно все, кроме одного: зачем? Зачем объединятся двум враждующим сторонам, когда каждый из них мог добиться власти путем казней, боли, пыток?

Этот вопрос не давал мне покоя. И лишь тогда, когда тяжелая рука опускается мне на спину, а руку сводит от жуткой, резкой боли, я возвращаюсь в реальность. На глазах появляются слезы. Рука обиженно хрустнула в захвате миротворца. Меня обыскивают. Боятся, что с собой я припас взрывчатку. К концу осмотра рука будто немеет, и потому, когда солдат любезно одевает наручники, я едва не благодарю его. Сколько ненависти, сколько злости клокочет во мне. Еще недавно люди, стоящие вокруг меня в белой форме, были на месте тех, кто теперь безуспешно пытался понять: кто же все-таки на их стороне?

Темные, чумазые лица слишком ярко выделяются на фоне белых мундиров. Они напоминают мне о Руте – безобидной девочке, погибшей на Арене. И тогда, утрата этой маленькой обезьянки казалась мне невосполнимой и слишком болезненной, но теперь – пройдя путь, и едва ли дотянув до середины – сердце не в состоянии ощущать боль. Оно бьется, потому что так нужно, а остальное – запрещено ему.

А затем на глаза попадаются носки белых туфель. Ни единой царапины, ни единого изъяна – чистота, уверенность, власть. Цвет ее пальто сливается с седыми прядями волос. Ненависть. Отречение. Злость. Надменность. Едва подняв голову, я встречаюсь с ледяными, холодными глазами Койн. Она медленно стягивает перчатки с костлявых пальцев.

– Рада видеть Вас в добром здравии, Пит, – протягивает она лениво. – Надеюсь, ваши друзья неподалеку. Было бы просто неприлично лишать их возможности побывать в Капитолии.

Ненависть. Только она заставляет меня приподняться с колен, миротворец напрягается, усиливая хватку. Боль поражает тело. Скрученные ладони хрустят, а в голове мельтешат отрезвляющие мысли: «Успокойся. Это ничего не изменит. Она манипулирует тобой». И я вспоминаю Китнисс. Мою беззащитную, раненную Китнисс, что сидела посреди разгромленной комнаты, тщетно стараясь унять свою боль. Израненная, выгоревшая изнутри, разбитая, как и каждый предмет в ее капитолийской комнате. И виной этой – женщина в сером, стоящая передо мной.

– Вы разочарованы, мистер Мелларк?

Она ухмыляется. Миротворец расценивает это, как знак одобрения. Боль настолько сильна, что глаза наполняются бесполезными слезами. Отчаянная боль выжигает сердце. Внутренности пылают, будто каждую частицу моего тела проткнули насквозь.

– Оставь его, мразь! – голос из толпы отрезвляет меня.

Я поднимаю взгляд и вижу в толпе парня чуть младше меня. Курчавые, вьющиеся волосы, в руках сапка, а руки измазаны в черноземе Одиннадцатого. В глазах – решимость. Настолько же бесполезная, насколько и опасная.

В миг рядом с ним оказываются миротворцы. Удары дубинкой. Грязные ругательства. Матершинные смешки. За криками мальчонки слышен лишь вой матери. Остальные молчат. Стоят как вкопанные, не пытаясь пошевелиться. Слишком страшно.

– На площадь его, – спокойно произносит Койн, не оглянувшись на мученика, – к остальным.

Я вскидываю затуманенный взгляд на Президента. Меня повесят в Одиннадцатом? Неужели план провалился, и времени совсем не осталось? Уходит даже боль – сплошной страх и ужас, трепещущие в жилах. Хеймитчу и Бити ни за что не успеть. Мне уже не успеть. Я чувствую, как к горлу подкатывает ком отчаянья. Пальцы сводит судорогой, а миротворец лишь встряхивает меня посильнее. Койн вовремя замечает беспокойство на моем лице и, расплывшись в улыбке, произносит:

– О нет, Пит. К трибуту в здешних краях другое отношение, – ей передают рупор, а миротворцы образовывают круг, ограждая Президента от обычных жителей дистрикта. – Дистрикт-11. Публичная казнь приспешников «Морника» состоится на главной площади. Оберегайте свои семьи от контакта с зараженными, будьте честны перед своей державой.

В словах столько ледяного спокойствия и уверенности, что по коже невольно проходится дрожь. Больше всего «зараженных» было именно в Одиннадцатом и Двенадцатом дистриктах. Нас осталось слишком мало, чтобы попытаться предотвратить этот ужас. Некому больше поверить в то, что где-то за гранью этой жуткой реальности существует более счастливый, свободный мир. Остался лишь шаг – шаг, который может стоить мне жизни.

– Идемте же, Пит. Ваша невеста успела заждаться.

Койн уходит прочь в сторону громадных птиц, сорвавшихся с небес из неоткуда. Постоянный патруль над дистриктами. Постоянная слежка, на которую наша группа чудом не нарвалась. Планолеты откликаются гулким урчанием, а в голове пульсируют ее последние слова.

Невеста.

Невеста для переродка.

Два зверя, загнанных в угол собственного сознания.

***

Капитолийские карцеры. Однажды я уже бывал в этом месте страха и пыток. Тогда, когда собственное сознание еще принадлежало мне. Серые цвета. Сырость. Чьи-то крики под землей. Нас спустили на грузовых лифтах. Пятнадцать? Двадцать человек? Я лишь успел удивиться количеству миротворцев, оказавшихся у стен Дворца. Плотным строем нас сопроводили до самого лифта. Они просто грузили нас, словно продовольственные мешки, пока лифт обиженно не пискнул и одну из задержанных силой выдернули из кабины. Морник. Морник. Вокруг многоголосием звучит одно единственное слово. Но все знают, что произошло с Морником. Его больше нет. Как нет и символа восстания в лице Сойки-пересмешницы, что стала в одно мгновение предательницей.

Что они знают об охморе? Что они знают о ее чувствах?

Но я не мог осуждать людей. Как не мог не думать ни о чем другом, как о стальных глазах Китнисс.

Лифт пискнул в последний раз. Железные пасти открываются и миротворцы, один за другим, пристраиваются к заключенным. Меня и еще нескольких «зараженных» отправляют в дальний карцер. Скорей всего, это и есть «привилегии» трибута. Они не пытаются унизить, оскорбить или напасть на нас. Кажется, участь, ожидавшая нас, куда хуже.

Люди замирают у прутьев и глядят нам вслед, словно увидев призрака. Я и был призраком. Призраком их прошлой, нормальной жизни. Все началось с истории несчастных влюбленных из Двенадцатого. Этим все и должно кончиться. Многие тянут к нам руки, но, словно боясь, отстраняются. Только потом – уже в карцере – я узнаю, что по железным прутьям пущен ток.