Барон Багге - Лернет-Холенья Александр. Страница 10

На следующее утро казалось, что солнце совсем не хочет всходить, во всяком случае, как мне думалось, из — за окружающих гор; стоял самый короткий световой день, и облака, или уже туман, окутывали все вокруг. Наконец мы все же выступили и в мрачном, холодном полусвете двинулись дальше, до Мезолаборчи, где долина уходит вправо. Отсюда мы повернули назад.

Судя по карте, которую дал мне Землер, отряд проделал два добрых дневных марша. Но мы ничего не видели, прежде всего, из-за тумана.

Было уже одиннадцать часов дня, и если бы мы хотели вечером вернуться в Надь-Михали, то нам пришлось бы совершить ускоренный марш. Однако обратный марш совершили быстрее, чем думали, прежде всего потому, что мы меньше думали о безопасности, чем по пути сюда. Была половина двенадцатого ночи, когда мы въехали в город.

Казалось, весь мир в этот вечер собрался на маскарад к какому-то князю или, как говорят в Венгрии, герцогу, чье имя я не запомнил, поскольку все события ночи, которые затем начались, смешались.

Землер уже ждал меня в холле. Он нетерпеливо расхаживал, звеня единственной серебряной шпорой, — другая уже отлетела, — окруженный висевшими на стенах шкурами медведей, норок и опоссумов и, завидев меня, закричал:

— Ты только что прибыл?

Когда я ему доложил, с ним случился настоящий припадок буйного помешательства.

— Не мог ли бы ты себя сдерживать! — сказал я. — Я вчера и сегодня проскакал две сотни километров и до смерти устал. Противника просто не было. Наколдовать его я тоже не мог. Никаких русских нет — отсюда до самых Карпат. Рано утром…

— Рано утром, — вскричал он, — мы выступим! Я хочу убедиться сам! Итак: в три часа мы выступаем. Отправиться мы можем и ночью, потому что вблизи нет никакого врага, по крайней мере, согласно вашим донесениям. Но когда наступит день, я его обнаружу!

— Надеюсь, — воскликнул я раздраженно, так как уже одно то, что он сломя голову намеревался ехать, повергло меня в отчаяние из-за Шарлотты. — Я надеюсь, ты не сомневаешься в правильности моего донесения!

— Мое дело, — вскричал он, — что я об этом думаю!.. Ты что, еще собираешься идти на бал?

— Конечно! — воскликнул я с горечью.

— Несмотря на твою усталость?

— Так точно! — вскричал я.

— Если ты, — закричал он в ответ, — увидишь Гамильтона и Мальтица, можешь им сразу сказать, что эскадрон должен быть готов к выступлению к трем часам!

И с этими словами он вырвал у меня карту, схватил свою шинель и немедленно покинул дом, по-видимому, чтобы сделать остальные распоряжения, если бы для этого еще нашлось время. Я мгновение смотрел ему вслед, потом с проклятием отвернулся: многие комнаты и залы, переходящие одна в другую, были заполнены людьми в масках. Видны были самые разнообразные карнавальные, костюмы, в основном исторические, преимущественно в стиле бидермайер, проще говоря, — обывательские, что я ненавижу, и, может быть, поэтому бал сразу произвел на меня неприятное впечатление, тем более что моему переутомлению и раздраженному состоянию духа он совсем не соответствовал. Костюмы эпохи ампир встречались реже, а в стиле барокко почти не попадались. Однако бросалось в глаза множество старых униформ, шитых золотом чиновничьих фраков прошлых времен, камергерских мундиров, гусарских доломанов и униформ вельмож, и, прежде всего, белых военных сюртуков старой армии. Но они выглядели уже совсем не белыми, а пожелтевшими, как если бы они уже были очень старыми, и вообще казалось, что эти люди достали платья своих родителей и прародителей из сундуков и надели их на себя. Фантастических костюмов, домино и экзотических одежд я вообще не заметил; даже предположил, что бал специально замаскировался под антиквариат. Везде лежали кучи конфетти и бумажных лент. Казалось, многие уже изрядно подвыпили, и музыка создавала оглушающий шум.

Я подумал, что мне придется искать Шарлотту, но она сразу подошла, заметив мою униформу. На ней было белое, удивительной свободы платье эпохи ампир. Оно было из почти прозрачного муслина, и он оставлял грудь открытой чуть ли не до розовых бутонов. В волосах у нее сверкало много дорогих украшений. Сложенный, украшенный смарагдами веер из слоновой кости висел у нее на руке. Длинные белые перчатки. На босых ногах — сандалии из золотой кожи. Она выглядела бледнее обычного, так сказать, от сбивающей с толку и очаровывающей бледности, и цвет ее лица побледнел еще больше, когда она посмотрела на меня.

— Что случилось? — спросила она.

Лишь теперь в зеркале я заметил, что все еще в шинели, с пристегнутым пистолетом, на мне шлем, и я держу в руке перчатки для верховой езды. Мои сапоги и спина заляпаны грязью и ошметками измызганного уличного снега. Я мгновение помедлил и сказал:

— Шарлотта…

— Ну? — пробормотала она. — Говори же!

— Мы выступаем, — сказал я, — уже сегодня ночью, в три.

И так как она не нашлась, что ответить, я добавил:

— Конечно, мы не обнаружили никакого противника, и теперь Землер хочет сам его поискать со всем эскадроном. Глупец. Но он выступает, и я…

— Войди же! — перебила она меня и нервно взяла за руку. — Здесь нельзя ни о чем говорить, здесь не слышишь собственных слов! И она за руку потащила меня с собой сквозь толпу масок. При этом она стала еще бледнее, и я видел, что ее губы дрожали. Кажется, она что-то хотела сказать, но что, я не смог понять. Нам пришлось протискиваться через много залов, пока мы не попали в помещение, где находилось сравнительно меньше народу.

— Ну? — наконец спросила она, опуская веер и падая на диван. — Что все это значит? Ты ведь только что вернулся! Почему вы теперь выступаете так внезапно — среди ночи? Разве потом не нашлось бы времени?

— Конечно бы нашлось! — воскликнул я. — Даже несколько дней, судя по ситуации. Но Землер считает, что он не может жить без этого проклятого врага!

— Да, — пробормотала она, опуская глаза, — так он думает. Все так говорят. Но это, может быть, и действительно так.

— Что может быть — так? Ведь нет никакого противника вокруг, по крайней мере, на пространстве, вверенном нам для разведки. Я тоже этого не понимаю, но ведь его же нет! Вместо того чтобы радоваться этому, он…

— Землер?

— Да, вместо того чтобы радоваться этому, он воображает, что враг где-то должен быть и что его следует найти. Глупец! Кажется, он стремится получить орден Марии Терезии или какую-нибудь другую награду, или он хочет стать штабным офицером, — откуда я знаю!

Она молчала, и из ее руки, словно она внезапно обессилела, выпал веер и соскользнул с края дивана на пол. Я наклонился, чтобы поднять веер. Падая, веер раскрылся, и я увидел, что на нем, между ажурной резьбой и верхним краем, где слоновая кость переходит в обрамление из пушистых лебединых перьев, написано золотыми буквами стихотворение. Оно начиналось словами:

Это было одно из самых прекрасных стихотворений Малларме, то, которое он написал на веере своей жены, — о ней, как бы стоящей с веером у зеркала, и при каждом взмахе веера зеркало вспыхивает, и струйка невидимой золы поблескивает в зеркальной глади.