Харагуа (ЛП) - Васкес-Фигероа Альберто. Страница 17

— Если Овандо узнает, что вы пытаетесь ее спасти, вы окажете ей этим медвежью услугу, — вмешался Бальбоа. — Так что я согласен с Охедой: здесь вы представляете для нее двойную опасность.

Канарец замолчал, глубоко задумавшись; его товарищи и стоявший тут же трактирный слуга молча наблюдали за ним. Наконец, взвесив все «за» и «против» в этой сложной ситуации, он пришел к выводу, что друзья правы, и в столице его рано или поздно схватят, если не Педраса, так кто-нибудь другой, это лишь вопрос времени. А значит, оставаясь в городе, он ничем не может помочь Золотому Цветку, зато подвергает страшной опасности собственную семью.

— Ну хорошо! — прошептал он наконец, повернувшись к Алонсо де Охеде. — Я покину город, но далеко не уйду. В сельве никто не сможет меня найти.

— Вы ошибаетесь, — вмешался трактирный слуга, тощий человек с изборожденным глубокими морщинами лицом и горящими как угли глазами. — Губернатор разослал по окрестной сельве патрули вооруженных солдат — как раз на тот случай, если дикари вдруг попытаются освободить Анакаону.

Алонсо де Охеда повернулся к нему и внимательно посмотрел прямо в глаза.

— А тебе-то какое до этого дело? — спросил он.

— Никакого, — ответил тот без тени смущения. — Я случайно услышал ваш разговор и решил вмешаться, потому что могу быть вам полезен. — Никому не придет в голову искать его в моем доме, — указал он на Сьенфуэгоса.

— В твоем доме? — повторил Сьенфуэгос. — Но зачем тебе так рисковать? Тебя же повесят за то, что ты меня прятал? Таков закон.

— Плевать я хотел на эти законы! — ответил парень, пожав плечами. — Никогда они меня не волновали, уж лучше я буду помогать чокнутому Бальбоа, знаменитому Силачу и легендарному Охеде, чем соблюдать законы этого кретина Овандо.

Бальбоа, не удержавшись от короткого смешка, широким жестом указал на своих спутников:

— Посмотри на нас хорошенько! Мы втроем едва смогли наскрести деньги на выпивку. Неужели ты думаешь, что можешь что-то с нас поиметь?

— Сегодня, конечно, ничего, — ответил тощий слуга. — И завтра тоже. Но я прибыл в Индии открывать и завоевывать новые земли, а не таскать кружки в таверне или пресмыкаться перед Овандо. Я мечтаю о великих свершениях и знаю, что гораздо большего смогу добиться как солдат, чем как торговец или политик, — он немного помолчал, после чего положил руку на стол, как если бы собирался присягнуть на Библии. — Если я поклянусь защищать этого человека, вы можете быть уверены, что никто не сможет до него добраться иначе, как через мой труп.

— Я тебе верю, — убежденно ответил Охеда. — Я действительно тебе верю. У тебя все на лице написано. Как тебя зовут?

— Писарро, — просто ответил тот. — Франсиско Писарро.

5  

Много лет спустя, когда приближение кончины заставило его оглянуться назад, чтобы подвести итоги жизни, свершений и приключений, Сьенфуэгос не переставал удивляться, как же тесно порой связаны эпохальные события и незначительные на первый взгляд происшествия, как часто судьбы людей и даже целых народов зависят от самых ничтожных, казалось бы, вещей.

Скажем, если бы в тот вечер Охеда, Бальбоа и он сам не собрались все вместе в таверне «Четыре ветра», если бы туповатый капитан Педраса не заявился бы туда в ту самую минуту, когда слуга оказался возле их стола — весьма вероятно, что этот тощий человек с горящими глазами и пламенной речью никогда бы не сошелся с доном Алонсо де Охедой, не стал бы его доверенным лицом, и тот не сделал бы его своим помощником. Ведь именно благодаря Охеде военная карьера этого человека с железной волей медленно, но неуклонно пошла в гору, и уже на закате жизни, будучи почти стариком, он совершил один из самых удивительных подвигов в истории человечества, покорив при помощи жалкой кучки безумцев сказочную империю Перу, которую населяло более шести миллионов человек.

— Я прибыл сюда на одном из кораблей Колумба, во время его последнего плавания, — поведал Писарро, когда им наконец удалось его разговорить. — Собирался плыть вместе с ним в Сипанго и Катай, но пришлось остаться здесь.

— И почему же?

— Все подхватили лихорадку, и нас высадили в Пуэрто-Эрмосо, в двадцати лигах отсюда — как раз накануне того рокового дня, когда ужасная буря потопила большую флотилию.

— Тебе повезло!

— Повезло? — изумился тот. — Я отправился в Новый свет в поисках приключений, а вовсе не для того, чтобы сидеть, как собака на привязи, на этом проклятом острове, где нет ни малейшего шанса добиться успеха. В Трухильо я пас свиней, а здесь обслуживаю всякий сброд в таверне. Головокружительная карьера, не правда ли?

— Наберись терпения, — посоветовал канарец.

— Терпения? В моем возрасте? — криво усмехнулся Писарро. — В мои года мне следовало быть по меньшей мере капитаном, если я действительно хочу чего-то добиться, а я до сих пор не могу назвать себя даже настоящим солдатом. У меня даже шпаги нет! Только тряпка, которой я протираю столы.

— Охеда — капитан, и шпага у него есть, но его жилище еще хуже твоего, — заметил Сьенфуэгос.

— Но он может гордиться своим именем, этого у него никто не отнимет. Он принадлежит к древнему, знатному и славному роду, — покачал головой Писарро. — Весьма почтенному роду. Я тоже сын аристократа, только незаконнорожденный.

— Это не твоя вина.

— Нет, конечно. Разумеется, я не виноват в том, что я незаконнорожденный. Но моя вина в том, что я до сих пор не научился читать и писать.

— Ну, этому никогда не поздно научиться.

— Этому, может быть, и не поздно, а вот почета и славы мне уже не добиться, — он цокнул языком, словно подшучивая над самим собой. — Вот надо же было такому случиться, что стоило мне взойти на корабль первооткрывателя Нового Света, как меня угораздило подхватить эту чертову лихорадку!

— Не знаю, насколько тебя утешат мои слова, — заметил Сьенфуэгос, — но судя по моему личному опыту, слава достается не тем, кто за ней гонится, и даже не тем, кто ее действительно заслуживает, а тем, кого она сама пожелает выбрать. В конце концов, она ведь тоже женщина.

— Быть может, оно и так, но это не значит, что я должен опускать руки, — ответил Писарро. — Там, откуда я прибыл, родные братья задирали передо мной носы. Они только и знали, что похвалялись своим высоким происхождением и богатством, а я должен был кланяться им, потому что я — всего лишь сын судомойки. А значит, для меня единственный способ доказать, что я ничем не хуже их — это добиться богатства и славы, пусть даже мне придется для этого порвать все жилы.

— Думаю, тебе не стоит так уж осуждать своих родителей, — пожал плечами Сьенфуэгос, давая понять, что беспокоиться не о чем. — Ведь если бы они не согрешили, тебя бы вообще не было на свете. Лучше быть сыном кабальеро и судомойки, чем вообще не родиться. Поверь, я знаю, что говорю: моя мать была полудикой пастушкой, а отец — владельцем острова Гомеры. Я такой же бастард, как и ты, и до недавнего времени тоже был неграмотным.

— Очередное утешение для дураков.

— Не думаю, что дураки так уж нуждаются в утешении, — заметил канарец. — Даже те, у кого для этого есть причины.

Писарро, конечно, дураком не был; хотя, с другой стороны, те, кто постоянно ждет, чтобы их утешали в горестях и защищали от несправедливости, редко становятся завоевателями империй, а Франсиско Писарро, вне всяких сомнений, твердо решил чего-то добиться в Новом Свете, где сотни таких же несчастных мечтали сколотить состояние — единственный путь выбиться в люди для тех, кого Бог в избытке наделил отвагой и при этом обделил совестью.

Он искренне восхищался Охедой, как восхищались им большинство авантюристов тех времен; Охеда был образцом мужества и непревзойденным мастером шпаги; но при этом Писарро считал, что именно чрезмерная щепетильность помешала Охеде достичь вершин власти.

Если бы Алонсо де Охеда лучше умел дергать за ниточки, он мог бы, пользуясь своим авторитетом и связями могущественного покровителя, епископа Фонсеки, сменить Христофора Колумба на посту губернатора Эспаньолы. Несомненно, он стал более достойным правителем, нежели честолюбивый Бобадилья или ненавистный Овандо. Однако он никогда не стремился стать самым влиятельным и могущественным человеком в Новом Свете, а потому этот пост ушел в чужие руки — возможно, менее талантливые, но зато знающие, как распорядиться выпавшими возможностями.