You raped my heart (СИ) - "salander.". Страница 41

Перестрелка все продолжается. Она слышит свист пуль, рассекающих воздух. А этот человек стоит и закрывает ее собственным телом. Эрик, ты серьезно?

========== Глава 20 ==========

Он до сих пор чувствует изгибы ее тела, прижатого к каменной стене. Кость бедра у девчонки острая, режущая, кость плеча колкая, а тело маленькое и хрупкое. В его ноздрях до сих пор витает отголосок ее запаха: человеческого пота, страха и чего-то еще, принадлежащего лишь самой Кристине. Эрик морщится.

Ну эту девку на хуй.

Вот так грубо, матерно и беспардонно. Потому что мужчина зол, потому что вены на его шее угрожающе вздыбились, потому что пальцы его подрагивают, а костяшки так знакомо зудят. Ему хочется разнести что-нибудь, к чертовой матери, не оставить камня на камне. Потому что операция провалилась, потому что одного из афракционеров подстрелили, потому что Питер вел себя как идиот всю обратную дорогу, подначивая бледную и напуганную Кристину.

— Захлопнулся! — Эрик так рявкает на Хэйеса, что последний чуть не запинается ботинком о камень. Один из бывших лидеров Бесстрашия же думает о том, что его окружают одни имбецилы. Девчонка его сторонится, словно он ее может ужалить, отравить своим ядом. Правильно. Пусть эта дохлая сука трясется за свои кости, а то ведь он ненароком разорвет ее.

Эрик не говорит с Кристиной. Для ее же безопасности. Тупая, такая тупая. Не умеешь — не берись, не умеешь — не мешайся. Он не думал, что ее сломанные кости настолько вскрыли, вспороли безволие в ее душе. Девчонка. Женщина. Все они такие. И мужчина убеждается в этом раз за разом.

По возвращению в лагерь афракционеров, Эрик тут же оказывается в отведенной ему комнате. Он по-прежнему лидер, у него по-прежнему есть привилегии. И это четырехугольное помещение к ним относится. Комната простая, практически аскетичная, чем-то напоминает ему собственную комнату в Яме, сгоревшую, превратившуюся в пепел, в каменные останки. В душе мужчины шевелятся какие-то доселе незнакомые, чуждые для него чувства. Ему действительно жаль, что родная фракция разрушена, что все повернулось так, что ему приходится делать то, что он делает.

Эрик знает, что черен, знает, что эмоции за его грудиной бьются так люто, что могут прорвать грудную клетку, знает, что кулаки его словно свинец — могут превратить в кровавое месиво чужое лицо, знает, что нельзя ему перечить, говорить с ним не по делу, просто трогать. Он дик и неприручен. Зверье. О да, его научили этому. Повторяли эти слова раз за разом, тыкая носом в багряные, густые сгустки крови на гладком линолеуме. А шестилетний мальчик рыдал.

Я вырос зверьем. Ты рад?

И вот сейчас Эрик не знает отчего зол больше. То ли от собственной неудачи, то ли от слов Тори Ву. Четыре, несравненный, чертовый Четыре вернулся с победной улыбкой на лице. Его девица тут же бросилась к нему на шею. Ее тонкие руки застыли на плечах Итона, и Эрик скривил губы. Миндальничают на людях. Совсем стыд потеряли. Он отвернул голову, чтобы увидеть склоненный подбородок Кристины и Юрайя Педрада рядом с ней. Они говорили, а Эрик смотрел. Следил за движениями девчонки, чуть ли не физически ощущал, как Юрай улыбается ей. И это его злило. Глухо и беспричинно.

В тебе слишком много боли.

Так когда-то сказал ему Макс, растягиваясь в таком знакомом черном кожаном кресле, стоящим в его кабинете в Яме. Только вот Ямы нет, нет и кресла. Но Эрик согласен. Он понимает, как жил, что делал, как его воспитывали и что это принесло. Его ли это был выбор? Хороший вопрос. Это просто все хрень. Тупая, непроходимая хрень, такие дебри, что дышать тяжело, и грудь спирает, воздух застревает в горле и не протолкнуть его через глотку. Совсем херово.

Четыре хлопали по плечу, кричали, его мамаша улыбалась, стоя на своем железном балконе и вцепившись тощими пальцами в перила. Еще одна сука. Сродни Мэттьюс. Будто Эрик не видит и не знает. Бабы хотят власти. Это смешно, ей-богу. Женщины слабы, безвольны, глупы. Он знает. Он видел. Пусть Джонсон играется покуда может, а потом все изменится. Эрик отчего-то улыбается. Ну хоть одна хорошая мысль за целый день, принесший сплошные разочарования.

И еще слова Тори Ву.

Такие простые, брошенные совершенно невзначай, но сознание мужчины не хочет их отпускать. Он зацепился за них. Они горят в его мозгу, бьют и точат подкорку, злят его. И такая волна злобы, агрессии черной патокой поднимается откуда-то изнутри, из самых глубин души. И Эрика накрывает.

— Кристина целовала Юрая, — говорит ему Тори Ву, прислонившись плечом к косяку в его комнате. Стоит с черными волосами по плечам и едва темнеющей кожей в свете электрической лампочки. — Подумай об этом, — добавляет женщина, разворачивается и уходит.

А Эрик продолжает сидеть на кровати и тупо пялится на свои раскрытые ладони. Он не помнит, чем разозлил Тори, что сказал или сделал такое, что ее рот открылся, губы разомкнулись, и эти убийственные звуки вылетели наружу. Ву умна. Она поняла, на какие кнопки стоит жать, поняла, где лежит камень преткновения самого Эрика. Он и сам до конца это еще не осознает, борется, противится, но эмоции едят его душу.

Кристина. Целовала. Юрая.

Вот же сука.

Просто блядь.

Двуличная пизда.

Прикидывается хрупкой, слабой девчонкой, когда ей выгодно, плачет и скулит, когда нужна помощь, а на самом деле какова. Женщинам нельзя доверять, нельзя на них надеяться, нельзя думать, что они не обманут, нельзя считать, что они чисты. Эрик видит Кристину насквозь. За этим хорошеньким личиком скрывается утлая душонка. И он хочет вытрясти ее из нее.

Сейчас уже одиннадцать вечера. Люди отправляются спать. В большом спальном зале гаснет свет лампочек, но Эрику хватает одного брошенного взгляда, чтобы понять, что Кристины там нет. Он найдет ее. Обязательно. И выскажет все, что думает. Она узнает о себе всю правду. А потом он оттрахает ее как следует. Суки иного не заслуживают. Ломаные, слабые, валяющие на своем языке столько лжи. Он ведь хочет ее до сих пор. И теперь жалеет, что не сделал то, что хотел, на Празднике Пяти Фракций. У Эрика даже закрадывается мысль о том, что девка соврала о своей невинности. Хотя он вспоминает ее искаженное гримасой боли и рыданий лицо в той комнате на том чертовом деревянном столе и все же верит, что здесь она не лгала.

— Где она? — Эрик так резко хватает Трис за руку, что та морщится. Поднимает на него глаза, пытается выдернуть свое запястье из его стальной хватки. – Где. Она? — Четко, по слогам произносит мужчина, продолжая сверлить Приор стальным взглядом.

— Кто? — Эрику кажется, что ее голосок словно писк.

— Не прикидывайся дурой, Стифф.

— А ты отпусти ее.

— Мать вашу! Какие люди, — Эрик поворачивает голову и натыкается глазами на Четыре. – Что, Итон, мамочка погулять отпустила?

— Отпусти ее, — цедит сквозь зубы Тобиас Итон, и Эрик разжимает пальцы на запястье Трис. На коже девушки остаются следы. Она нервно смотрит на обоих мужчин и делает шаг назад.

— Где девка? — Эрик поворачивает к Приор голову. — Говори же.

— Катись-ка ты отсюда, — Четыре делает шаг вперед, задвигая за свою спину Трис. Девушка сцепляет свои пальцы с его и шумно дышит. Она не хочет драки, но глаза Четыре и Эрика такие темные, мрачные, горящие лютым огнем. Оба злы. Над обоими властвуют эмоции.

— А то что, Итон? Мамочке пожалуешься?

Раздается фырканье и тихий смех — за этой сценой наблюдают уже несколько человек. Питер Хэйес улыбается так гаденько, привалившись к стене и вертя в руках нож. Ему забавно. Имбецил. Так думает Эрик. Отчего-то его все кругом раздражают и нервируют.

— Нет, Эрик. Просто катись отсюда.

Драка. Все к этому ведет. И сам Эрик это чувствует. Расквасить рожу Четыре? Выместить всю злость на нем? И снова эта девка выйдет сухой из воды? Нет. Так дело не пойдет. Эти бьющие злым, черным ключом эмоции предназначены ей. Это она не может стрелять, это она совершает глупости, это она врет и прикидывается невинной овечкой. Сегодня он сдернет с нее маску. Слой за слоем обнажит ее продажную суть.