Стратегия обмана. Политические хроники (СИ) - Ванина Антонина. Страница 77

После этих слов кардинала кое-что в ситуации с докладом начало проясняться. Если епископ Ортинский боится, что часть доклада, где говорится о деятельности ИРД, зачитают папе, Макки вполне может устроить так, чтобы этого не случилось вовсе. Уже давно в курии поговаривали, что без воли секретаря Макки, ни один телефонный звонок, ни одно письмо не попадет в руки к папе, ни одно назначение и ни одна ссылка в глушь не обходилась без его настойчивых рекомендаций. Чтобы достучаться до папы, вначале нужно заслужить расположение его личного секретаря, простого священника Паскуале Макки. И отец Матео понимал, что ни ему, ни архиепископу Ганьону в ближайшие годы это не светит.

— У нас это называется миланской мафией, — весело заметил кардинал Оттавиани. — Из Милана папа призвал за собой в Ватикан всех, кого мог, от секретаря до финансового советника. Вот они-то и решают, как нам здесь жить и работать.

— Но должен же быть способ напомнить папе о его же просьбе.

— Даже и не знаю, что вам сказать, отец Матео. Сам я давно в немилости и никакой власти и Граде Ватикан не имею, да вы и сами прекрасно знаете почему. Я удивляюсь, как они ещё вас не съели, с вашей-то жаждой справедливости.

— Уже попытались, — не вдаваясь в подробности, уклончиво произнёс Мурсиа.

— Да? — озадаченно протянул кардинал. — И что же вы?

— Пока что успешно отбился, но жду следующего удара.

Старик покачал головой.

— Мне печально это слышать. Хоть я и стар, но в служении Церкви достиг тех высот, о которых не мог и мечтать. Вы же молоды, — тут Мурсиа лишь печально улыбнулся, а слепец продолжал, — и способны на многое, только…

Старик вздохнул, а Мурсиа закончил фразу на него:

— Только никто здесь мне этого сделать не даст, я это прекрасно понимаю. Второй Ватиканский Собор перечеркнул все мои чаяния. Я вижу, что Церковь обмирщается, а вера в людях иссякает. Мне не по себе от осознания, что я служу тридентскую мессу только в доме княгини Палавиччини и исключительно тайно. Узнай кто-нибудь, что я остался верен первоначальной чистой мессе, меня попросту лишат сана. Потому что теперь такие правила, потому что такова воля папы. Я чувствую себя изменником, вот только не могу понять, кого предаю: веру, оставаясь служить в Ватикане, или Ватикан, не отказываясь от своей веры. Больше всего мне хочется сбежать отсюда, но я не могу. Причащение кока-колой и закалывание козла на святом месте я не в силах предупредить, потому, как только конгрегация запрещает одно, либералы от священников выдумывают что-то новое. И все потому, что старый служебник, где четко говорилось что можно, а что нет, под запретом, а новый разрешает всё что угодно. Сколько раз я слышал в свой адрес упреки, что я ретроград и ничего не понимаю, что разум мой закостенел и поэтому я не могу принять и понять всех благ реформы. А я не могу заставить себя думать иначе, я уверен, что реформа литургии была преступлением против Бога, против веры прихожан. В Ватикане меня держит только желание покончить с другим преступлением. Если соборные реформаторы предстанут лишь перед Страшным Судом, то руководство ИРД доиграется до суда земного. Я только жду, когда они оступятся, когда смогу поймать их за руку. Больше ничего не держит меня в Ватикане, лишь ожидание.

После отповеди о наболевшем наступила гнетущая тишина. Кардинал лишь спросил отца Матео:

— Вы слышали о Братстве Пия X и архиепископе Лефевре?

— Слышал, — бесцветным голосом ответил отец Матео, — и не поддерживаю раскол. Хоть они и отстаивают право служить тридентскую мессу, но дрязги с Ватиканом ни к чему хорошему для них не приведут. Я читал статьи архиепископа Лефевра, я согласен со многими его мыслями. Но раскол не выход, а тупик. Церкви нужна контрреформация. Если Церковь не очистится от либеральных веяний собора, значит, вскоре она погибнет.

— А вы знаете о кардинале Даниэлу?

— Кажется, два года назад он удалился из Ватикана и вернулся во Францию.

— Да, и живёт крайне уединенно на окраине Парижа. На Соборе он был критиком реформ, а после, когда увидел, чем они обернулись, то отчаялся и вернулся домой. — С грустью кардинал Оттавиани добавил, — Мне же бежать некуда.

— Помню, — кивнул самому себе отец Матео, — он назвал реформаторов убийцами веры.

— И что тогда началось… — протянул кардинал. — Помнится, я сам на первой же сессии Собора спросил, собираются ли отцы Церкви устроить революцию. Я говорил, что месса это не одежда, и её нельзя перекраивать в угоду моде для каждого поколения. Тогда мне просто отключили микрофон, а епископы только смеялись и хлопали, когда я шёл к своему месту.

— Разве на собор съехалось столько епископов-либералов? — недоумевал отец Матео.

— Нет, что вы, либералов там были единицы.

— Так почему же Собор разродился целой чередой реформ?

— Просто папа заверил епископов, что все новые документы будут соответствовать традиции.

Отец Матео не сразу нашёлся с ответом.

— Папа сказал?

— Именно.

— И что же, епископы поверили ему на слово, и даже не вчитывались в проекты документов, которые должны были принять?

— Как же они могли не поверить папе? — грустно улыбнулся кардинал. — Представьте себе, так оно и было. Две тысячи делегатов со всего мира собрались в Ватикане, чтобы дать кучке куриальных теологов-революционеров обвести себя вокруг пальца. И у тех это мастерски получилось. Они уверяли епископов, что всё хорошо, а те охотно верили и голосовали за очередной декрет. Епископам было всё равно. А вот реформаторам — нет. Они прекрасно знали, что делали, какую мину подкладывают под фундамент Церкви своим расплывчатыми формулировками, что хуже откровенной ереси. Я пытался критиковать, как мог, но… — вздохнул старик, припомнив тяжёлые для него и Церкви времена. — А кардинал Даниэлу посчитал, что оказавшись подальше от Ватикана, он останется целее.

— В каком смысле?

— В том смысле, что злые языки о нём забудут и начнут перемывать кости кому-нибудь другому, кто поближе. А вы что подумали? — усмехнулся старик. — Нет, в Ватикане, конечно, есть так называемая миланская мафия, но до гангстерских перестрелок нам ещё далеко. Я ведь что хотел вам предложить, может, вы съездите в Париж?

Просьба была столь неожиданной, что отец Матео поначалу даже растерялся:

— Но зачем?

— Считайте это моим личным поручением. Тем более я попрошу вас передать кое-что кардиналу Даниэлу. Я предупрежу его, что вы едете от меня, он не станет противиться встрече. Я хочу, чтобы вы с ним поговорили. Может от этой беседы вам станет легче, а может и ему тоже, как знать? О монсеньоре Ройбере и архиепископе Ганьоне не беспокойтесь, вашу внеплановую командировку я сам с ними согласую. Вы только поезжайте. И обязательно спросите кардинала Даниэлу об архиепископе Буньини.

— О секретаре Священной конгрегации богослужения? — удивился отец Матео. — С чего вдруг нам о нём говорить?

— Но как же, вы же помните ту неприятную историю, что случилась со мной и монсеньором Агустони?

— Конечно, — кратко ответил отец Матео, ибо никогда не смог бы забыть, как в этом самом кабинете секретарь Агустони упал перед кардиналом Оттавиани на колени и слёзно вымаливал прощение за подделку компрометирующего письма.

— Да, отец Матео, — покачал головой старик, — до сих пор больно вспоминать… Но я хотел сказать о другом. Я ведь выяснил, почему монсеньор Агустони так поступил со мной. Оказывается за день до того, как я обманом вынужден был подписать письмо папе с критикой нового служебника, монсеньор Агустони получил место в Священной конгрегации богослужения, с прямого благословения архиепископа Буньини. И ведь Джильберто ничего не сказал мне, даже словом не обмолвился. Пока я боролся с тем богомерзким текстом нового чина, мой же секретарь прислуживал тем, кто этот текст писал. Это была интрига Буньини, я абсолютно уверен.

— Может, вы немного преувеличиваете? — попытался переубедить кардинала отец Матео, хотя сам к Священной конгрегации богослужения тёплых чувств не испытывал.