У кромки океана - Робинсон Ким Стэнли. Страница 78

Альфредо резко повернулся и зашагал прочь.

Кевин подошел к дереву и произвел символические удары по всем четырем углам – так он придумал. Один за Надежду, один за родителей, один за Джилл и один от себя лично. Потрогал битые места на коре. Ствол был нагрет солнцем. Живое дерево. Можно ли придумать памятник лучше?

После церемонии состоялись поминки. По замыслу Хэнка, они шли в Ирвинском парке и продолжались всю вторую половину дня. Море пива, горы бутербродов, гром музыки, одуревшие от возбуждения собаки, жаренное на углях мясо, софтбол на грязи с бесконечными вбрасываниями, волейбол «в кружок».

Только поздними сумерками люди начали разъезжаться. Фары велосипедов светлячками мерцали на дороге, идущей вдоль берега в сторону Чапмена.

Кевин ехал в одиночестве; прохладный ветер дул нетерпеливыми порывами, неся запах полыни.

Хорошая жизнь, думалось Кевину. Старик прожил хорошую жизнь. Большего просить стыдно.

Вот и пришло то утро. Кевин проснулся; рядом с изголовьем кровати прямо в комнате рос апельсин. Сегодня большой день. До обеда состоится бракосочетание Рамоны, после этого – гулянье в парке, затем игра. Придет полгорода.

Конец октября. Рассветы ясные и холодные, а во второй половине дня жара. Лучшее время в году.

Сначала Кевин прогулялся на раскопки – поработать немного для себя. Он ровнял свежую землю, закапывал ямы, а пока делал это, думал о сегодняшнем дне и о лете. Мысли, подобно нотам стремительного гитарного соло, на лету сменяли друг друга; невозможно было задержаться ни на одной дольше, чем на пару секунд.

Вернувшись домой, Кевин переоделся для визита: лучшая рубашка и брюки-слаксы, единственные в гардеробе. Признаться честно, вид не самый парадный; но и не отвратительный. Довольно живая гамма – светло-зеленая рубашка с пуговицами донизу в стиле молодого руководителя и серые – со складками и прочими наворотами – слаксы. Никто не осмелится заявить, что он плохо оделся к свадебной церемонии. Но и не слишком торжественно.

Выбор свадебного подарка потребовал гораздо большего напряжения мозгов. Кевин хотел, чтобы вещь была красивой, но без назойливой броскости; так, чтобы у Рамоны не возникала мысль, будто Кевин пытается влезть в ее каждодневную жизнь с напоминанием о себе.

Кухонные принадлежности, таким образом, сразу отпали. Предмет в спальню – упаси Боже! Возникшую было идею подарить что-то скоропортящееся Кевин после некоторого размышления отклонил, как не совсем хорошую – могут подумать, что это намек; а кроме того, хотелось, чтобы Рамона все-таки изредка обращала на подарок внимание.

В конце концов Кевин остановился на декоративном растении. Он решил подарить горшок из оставшихся, что делал для Оскара. Восьмиугольная пузатая дубовая кадка, выглядящая затейливо, но достаточно грубо – так, что лучшее место для нее на крыльце у дверей. Последний слой лака еще не просох как следует и слегка лип; теперь надо подыскать растение.

Кевин поехал в парк Сантьяго-Крик с тележкой, в которую погрузил подарок, спортивную форму и все прочее.

«Все хорошо, – говорил он себе. – Не хандрить. Только без покойника на свадьбе, ради Бога! Улыбайся, а то лучше вовсе не ходить».

Самовнушение удалось на славу. Кевин чувствовал себя как зуб после заморозки и был очень рад этому.

Он уселся с ребятами из «Лобоса» и пошучивал о том, как будет играть их «шортстоп» с шестимесячным пузом; и никаких угрызений не испытывал. По одну сторону выстроилось в ряд семейство Санчесов, с другой встали Блэры. Между шеренгами под звуки гитары Джоди спускалась Рамона в струящемся белом длинном-предлинном мексиканском подвенечном платье. Сейчас каждому было видно, насколько она хороша. Кевин редко и глубоко дышал, в полной мере ощущая силу своей воли. Он был заморожен. Кевин понимал теперь актеров, играющих роль. Надо лишь стереть себя из собственного сознания, и тогда сможешь стать любым персонажем. Кевин научился этому. Да он сейчас хоть самого Макбета сыграл бы!

На бельведере над ручьем, опять в своем пасторском одеянии, стоял Хэнк. Он вещал, возвысив голос, и увлекал слушателей проповедью, как всегда. Кевин вспомнил, как Хэнк, весь в пыли, говорил ему: «Ничто не вырезано в камне навечно, братишка!» Теперь, однако, он говорил о клятве супружеской верности «на всю оставшуюся жизнь». Не надо камня, подумал Кевин, мы пишем это на чем-то более хрупком и одновременно более долговечном. Можно искренне верить в нескончаемую верность, можно не верить в нее вообще. Конечно, клятва есть клятва. Но, с другой стороны, это всего лишь клятва. Намерения, остающиеся словами, пусть сказанными серьезно, при людях и от чистого сердца. Обещания. Канва грядущего только еще ткется на станке жизни. Кто знает, каким будет узор? В этом – великая и пугающая свобода. Таинственная пустота грядущего! Как старательно мы пытаемся заполнить эту пустоту впереди себя, протягивая руки из настоящего; и как легко все наши труды оказываются выброшены на свалку реальной жизнью…

Жених и невеста обменялись кольцами. На палец Рамоны кольцо наделось легко. Какие у нее миниатюрные пальчики… Вычеркнуть это, Кевин, слышишь?

Вычеркнуть! Ты не знаешь ничего про ее пальчики. С кольцом, предназначенным жениху, вышли затруднения. В конце концов Хэнк тихонько пробормотал:

– Да оставь ты его на втором сгибе; пиво нагревается…

Церемониальный поцелуй. Подстрекаемые Хэнком, гости зааплодировали, начали кричать здравицы. Кевин громко хлопал в ладоши, стиснув зубы. Бил ладонью о ладонь так, чтобы надолго запомнилось.

Собственно загул проводился в парке. Кевин предполагал ненавязчивым образом напиться. Сегодня играли, но Кевину было глубоко плевать.

– …Не вредно ли для твоего знаменитого удара?

В ответ на подобные шпильки он лишь похохатывал да наполнял бумажный стаканчик новой дозой шампанского. Не имеет значения. Законы случайности искривили уголок пространства, в котором он, Кевин, обитает, но скоро все выпрямится снова. Все произойдет само собой. Кевин допил и снова налил. Вокруг шумела толпа. Болтовня перекатывалась волнами, словно морской прибой.

Кевин наблюдал за молодоженами в неформальном интерьере; смеются, касаясь плечами друг друга. Симпатичная парочка, ничего не скажешь. Оба просто совершенство, не чета ему. Тебе, братец, больше подходит кто-нибудь наподобие… ну, скажем, Дорис. Точно. Кевин почувствовал прилив нежности к ней. Как Дорис билась с Альфредо! А до чего ей понравился его набросок мемориальной доски в честь Тома…

Они чуть не стали партнерами; Дорис хотела этого. И какого черта их, спрашивается, разнесло в разные углы? Это его ошибка. Тупица. Теперь-то он прошел достаточную школу, чтобы понять, что означало слово «любовь» в устах Дорис тогда, давно. Изучил науку чувств настолько, чтобы заслужить любовь Дорис, хотя бы отчасти. Тупой второгодник с заторможенным развитием, вот он кто! Хотя, если такая подпорченная, тронутая гнильцой пара имеет право на вторую попытку, то и он… Чем он хуже? Кевин подхватил стаканчик и пошел на поиски Дорис.

Обнаружил он ее в компании ребят из «Лобоса». Рассмотрел как следует: маленькая, круглая, ловкая. В каждом слове угадывается острый ум, чувство юмора. Темпераментная, просто дикая тигрица. А разговаривать с ней можно о чем угодно. Кевин подплывал к Дорис прогулочным шагом, ощущая прилив тепла. Обнял за плечи. Дорис ответила тем же. Должно быть, поняла, что означает объятие и почему оно так нужно Кевину.

Наверняка поняла. А затем Дорис повернулась к Оскару и завела беседу с ним. Они вдвоем изо всех сил хохотали над чем-то; Оскар вдруг вспрыгнул на скамью и занялся хореографическими упражнениями, какие проделывают балерины. Бока его колебались наподобие желе. Дорис улучила момент, когда Оскар повернулся спиной, и подбила его ребром ладони под коленки: