2312 - Робинсон Ким Стэнли. Страница 35

— Понятно.

Долгое время они шли молча; Варам был доволен общением, да и боль притихла.

И вдруг Свон резко сказала:

— Больше не могу! Тут ничего не меняется. Мы словно в тюрьме или в школе.

— Эта наша жизнь под поверхностью Меркурия, — сказал Варам чуть обиженно: ему здесь как раз нравилось. С другой стороны, она ведь больна. — Скоро кончится.

— Недостаточно скоро.

Она мрачно покачала головой.

Они шли час за часом. Ничто вокруг не менялось. Свон шла лучше, чем сразу после своего беспамятства, но все равно медленнее обычного. Вараму это было неважно: медленная ходьба нравилась ему даже больше. По утрам по-прежнему затекало тело, но хуже как будто не становилось; он не чувствовал ни слабости, ни тошноты, хотя постоянно ожидал появления этих симптомов. Часто кружилась голова. У Свон выпало много волос и на голове появились проплешины.

— А ты? — спросил однажды Варам. — Расскажи о себе. Ты действительно часами лежала обнаженная на льду? Вырезала на коже схемы движения планет, рисовала кровью?

Она шла впереди, но тут остановилась, помешкала и позволила Вараму обогнать ее.

— Не хочу кричать себе за спину, — сказала она, когда он проходил мимо нее. — Да, — продолжила она, едва они пошли дальше. — Я делала все это и другие виды абрамовичей. Тело, по-моему, очень хороший материал для искусства. Но это я устраивала, в основном, когда мне было всего пятьдесят.

— А до того?

— Говорю же, родилась я в Терминаторе. Он тогда только строился; мое детство прошло на ферме — тогда только еще собирали ирригационную систему. Было здорово, когда привезли почву. Она прибывала в больших емкостях, как влажный цемент, только черный. Я играла с почвой, когда собирали первый урожай и начинали выращивать парковые растения. Прекрасное место для ребенка. Трудно поверить, что сейчас все это мертво. Надо увидеть, чтобы поверить. Как бы то ни было, здесь я выросла.

— Прошлое всегда уходит, — сказал Варам. — Ему все равно, есть место или нет.

— Может, для тебя, о мудрец, — сказала Свон. — Я этого никогда не чувствовала. Потом я жила на Венере и работала с Шукрой. Потом создавала террарии. Потом занялась искусством, работала с природой и телом. Меня по-прежнему интересуют голдсуорти и абрамовичи, это сейчас мое основное дело. Поэтому я всегда выискиваю для них возможность. Но у меня есть комната в Терминаторе. Родители умерли, и моими родителями стали бабушка и дедушка: Алекс и Мкарет. Глядя на них, невозможно критиковать парные отношения. Бедный Мкарет.

— Да, знаю, — сказал он. — Я говорил о воспитании детей — для этого нужно больше двух родителей. Ты, наверно, тоже это поняла.

Она покосилась на него.

— На своем горьком опыте. Ребенок, который родился у нас с Зашей, умер.

— Мне жаль.

— Ну, ей было уже много лет. Не хочу говорить об этом.

Она пошла медленнее, и Вараму показалось, что она горбится. Он спросил:

— Как ты себя чувствуешь?

— Слабею.

— Хочешь, остановимся и отдохнем?

— Нет.

Дальше они шли молча.

Дважды за час он помогал ей, поддерживал одной рукой за спину, другой — под мышкой. После отдыха Свон с трудом встала, но пошла дальше, не слушая никаких возражений. На следующей станции он обшарил все шкафы и ящики и в последнем (что-нибудь интересное всегда отыскивается в последнюю очередь) нашел небольшую ручную тележку с рукоятью на уровне его груди. На колесах была укреплена плоская платформа метр на два, в противоположной от рукояти стороне — два колеса, со стороны рукояти — одно.

— Положим рюкзаки, я их повезу, — предложил он.

Свон сердито посмотрела на него.

— Ты думаешь, что сможешь меня везти.

— Все легче, чем нести, если дойдет до этого.

Она бросила рюкзак на тележку и на следующее утро пошла впереди. Вначале Вараму приходилось торопиться, потом он ее догнал, потом пошел медленнее, в ее темпе.

Час за часом. Иногда она садилась в тележку, не споря. Над ними сменялись кратеры и горы, названные именами великих земных людей искусства: они прошли под Цао Чаном [46], Филоксеном, Руми, Айвзом. Варам высвистывал «Колумбия, жемчужина океана», которую Айвз вставил в одну из своих композиций. Размышлял над «Я умер камнем» Руми, сожалея, что не выучил наизусть. «Я умер камнем и ожил растением. Я умер растением и вновь родился — животным. Терял ли я что-нибудь, умирая?»

— Кто это?

— Руми.

Снова молчание. Вниз по изгибу туннеля. Здесь стены потрескались, казалось, под воздействием огня. Глазировка черным по черному. Трещинки в бесконечность.

Свон застонала, слезла с тележки и быстро пошла обратно.

— Минутку. Мне снова нужно.

— Ох ты. Удачи!

После долгого ожидания он услышал далекий стон, может, даже призыв на помощь. И пошел назад по туннелю, таща за собой тележку.

Она снова упала со спущенным скафандром. Снова ему пришлось обтирать ее. На этот раз Свон была в сознании и отводила взгляд, а один раз даже отпихнула его. В разгар действа она посмотрела на него со смутным негодованием.

— Это не я, — сказала она. — Меня здесь нет.

— Что ж, — отозвался он чуть обиженно. — В таком случае меня тоже нет.

Она опять откинулась на спину. Немного погодя сказала:

— Выходит, здесь нет никого.

Закончив и одев Свон, Варам посадил ее на тележку и повез дальше. Она лежала молча.

На следующем привале он заставил ее выпить воды с питательным раствором и электролитами. Как она сказала однажды, тележка теперь напоминала больничную койку. Время от времени Варам принимался негромко насвистывать, обычно Брамса. В меланхолии Брамса чувствовалась стоическая решимость, что очень соответствовало положению. Им оставалось идти двадцать два дня.

Вечером они лежали молча. Суетливое животное поведение, которое часто следует за кризисом: повороты головы, рассеянная подготовка ко сну. Нужно было держаться за псевдоитеративность. Зализать раны. Такое бывало раньше и будет еще.

На следующее утро Свон встала и попробовала идти, но через двадцать минут снова села на тележку.

— Утомительно, — слабым голосом сказала она. — Если сгорело много клеток…

Варам ничего не ответил. Потащил тележку дальше. Внезапно он подумал, что Свон может умереть в этом туннеле и он ничего не сможет поделать; его захлестнула волна тошноты, и он почувствовал, как подгибаются ноги. Ее вылечат только в больнице.

После еще одного долгого молчания она тихо сказала:

— Наверно, мне нравилось играть со смертью. Испытывать страх. Возбуждение от того, что выжила. Это своего рода порочность.

— Так говорила моя мама, — сказал Варам.

— Как в рассказах ужасов, когда пытаешься встряхнуться, чтобы проснуться, или еще что-то. Но в них все ложь. Ты просто присутствуешь при смерти человека и пытаешься ему помочь. Вот каковы образы из рассказов ужасов. Ты видишь, откуда берутся эти образы. И немного погодя начинаешь понимать — так оно и есть. Все туда уходят. Ты помогаешь, но на самом деле не можешь помочь, просто сидишь и ждешь. И вот у тебя в руке рука мертвеца. Предположим, кошмар. Кости высовываются из земли и хватают тебя. И, однако, это естественное действие. Все это естественно.

— Да? — сказал Варам, когда она ненадолго замолчала.

Свон услышала и продолжила:

— Организм пытается сохранить жизнь. Это не так… Это естественно. Может, сейчас ты это поймешь. Вначале умирает человеческий мозг, потом мозг животного и наконец мозг ящерицы. Как у твоего Руми, только наоборот. Мозг ящерицы пытается использовать всю энергию до последней капли, чтобы сохранить жизнь. Я это видела, такое желание. Настоящая сила. Жизнь хочет жить. Но связь постепенно рвется. Энергия перестает поступать туда, где она нужна. Используется последний АТП. Затем мы умираем. Наше тело возвращается в землю, становится почвой. Естественный цикл. Поэтому… — Она посмотрела на него. — И что? Откуда ужас? Кто мы?