Дикие лошади. У любой истории есть начало - Уоллс Джаннетт. Страница 3

Папа настаивал на том, что его «подставили», писал длинные письма сенаторам, конгрессменам и в газеты, громко заявляя о том, что не виновен. Он отсидел три года, после чего его отпустили, он встретил мою маму и они поженились. Однако прокурор планировал снова завести на него дело, поэтому папа решил, что будет гораздо спокойнее, если он побыстрее от греха подальше уедет из долины Хондо. С мамой они переехали к реке Солт Дро, где и заявили о своих правах на участок земли.

Многие переселенцы в районе Солт Дро жили в землянках, потому что леса в тех местах было мало. Папа вырыл рядом с берегом реки большую яму и накрыл ее сучьями кедра и илом. В землянке была одна комната, земляной пол, деревянная дверь и печка-буржуйка, труба которой выходила через крышу.

Землянка хороша тем, что летом там прохладно, а зимой не слишком холодно. Но самое неприятное в ней то, что время от времени с потолка или стен падают скорпионы, появляются змеи, сороконожки, американские мешетчатые крысы и кроты. Однажды, во время пасхального обеда на обеденный стол свалилась гремучая змея. Папа в тот момент резал ветчину и мгновенно воткнул нож в змею, отрубив ей голову.

Во время дождя стены и потолок землянки превращались в жидкую грязь. Иногда большие куски земли отваливались от потолка, и их приходилось снова прилаживать на место. Иногда козы, оказавшись на крыше, проваливались, и мы видели, как на потолке появлялось копытце, после чего козу приходилось вытаскивать из «западни» и заделывать дырку.

У землянки был еще один серьезный недостаток – обилие комаров. Иногда их было так много, что казалось, что плывешь в облаке назойливых насекомых. Особенно они досаждали маме, с ее кожи укусы не сходили по нескольку дней. Однажды из-за этих комаров я заболела желтой лихорадкой.

Мне тогда было семь лет. На второй день болезни у меня начались озноб, рвота и боль в теле. Мама очень боялась, что я могу заразить остальных детей, и хотя папа уверял, что заболеть можно только от укуса комара, мама соорудила импровизированную ширму вокруг моей кровати, отгородив меня от всех остальных. Папа был единственным, кто мог заходить за ширму, и он проводил со мной целые дни, растирая меня водкой, чтобы сбить температуру. Я бредила и в бреду видела совершенно иные белые миры, где обитали зеленые и фиолетовые существа, изменявшиеся в размерах при каждом ударе моего сердца.

Когда лихорадка, наконец, прошла, я весила на три килограмма меньше, от меня остались кожа да кости, и я была вся желтой. Папа рассказывал, что мой лоб был таким горячим, что он себе чуть ладонь не обжег, когда его трогал. Мама просунулась тогда за ширму, чтобы посмотреть, как у меня идут дела, и заявила: «Высокая температура может все мозги сжечь. Ты никому не говори, что у тебя была высокая температура, а то потом будет сложно мужа найти».

Мама очень беспокоилась о том, чтобы в будущем ее дочери нашли подходящих мужей. Ей всегда хотелось, чтобы все было «пристойно» и «правильно». Нашу землянку мама украсила настоящим восточным ковром, шезлонгом с тележкой на колесиках для сервировки напитков, накрытой небольшой вышитой скатертью, бархатными занавесками, которые закрывали стену, создавая иллюзию, что за ними находится окно, серебряными столовыми приборами и столом из дерева грецкого ореха, который ее родители привезли с собой, когда переезжали с востока страны в Калифорнию. Мама очень любила этот стол, говоря, что он дает ей возможность спокойно спать по ночам, потому что напоминает о цивилизованном мире.

Мамин отец был золотоискателем и в свое время неплохо заработал на приисках к северу от Сан-Франциско. Несмотря на то что моя мама (до замужества ее величали Дэйзи Мей Пикок) росла в мелких городишках, возникавших вокруг приисков, она получила воспитание почти как в благородных семьях. У нее была нежная белая кожа, которая быстро обгорала на солнце, и мама очень легко могла порезаться. Когда мама была маленькой, ее мать заставляла ее надевать льняную повязку каждый раз, когда та выходила на солнце. В западном Техасе мама всегда носила на улице шляпу с вуалью и длинные перчатки, а выходить на улицу старалась как можно реже.

Мама занималась хозяйством в землянке, но отказывалась таскать воду и дрова. «Ваша мама настоящая леди» – такими словами папа обычно объяснял мамино нежелание заниматься физическим трудом. Всю тяжелую работу папа делал сам или при помощи нашего батрака, индейца Апачи. На самом деле он не был индейцем апачи. Индейцы взяли его в плен, когда ему было шесть лет, и держали у себя до тех пор, пока тот не вырос. Потом, когда на лагерь индейцев напал отряд американской военной кавалерии, для которого отец папы выполнял функции разведчика, краснокожие стали кричать: «Soy blanco! Soy blanco!» [3] После этого пленник индейцев остался жить с семьей моего дедушки.

Ко времени, о котором я рассказываю, Апачи был уже стариком с такой длинной белой бородой, что ему приходилось заправлять ее в штаны. Он был одиночкой и мог часами смотреть на линию горизонта или на стену сарая. Иногда он исчезал на несколько дней, но всегда возвращался. Все наши соседи считали Апачи весьма странным человеком, но, с другой стороны, все придерживались точно такого же мнения о моем отце, поэтому папа и Апачи прекрасно находили общий язык.

Готовила и убирала нам служанка по имени Лупе. До того, как попасть к нам, она забеременела, и после родов ей пришлось уйти из своей деревни возле города Хуарес (Juárez), потому что она опорочила честь своей семьи, и никто на ней никогда бы не женился. Лупе была невысокого роста и была очень похожа на бочонок. Она была еще более истовой католичкой, чем наша мама. Бастер называл ее Лупи [4], но я ее искренне любила. Несмотря на то что родители отняли у нее ребенка, и сама она спала на полу землянки, на одеяле индейцев навахо, она никогда себя не жалела. Я решила, что, пожалуй, именно это качество я больше всего ценю в людях.

Хотя Лупе помогала маме по хозяйству, маме не нравилась жизнь в Солт Дро. Когда все только начиналось, она рассчитывала не на такой поворот событий. Ей казалось, что она удачно вышла замуж за Адама Кейси, несмотря на его хромоту и невнятный выговор. Отец моего папы иммигрировал из Ирландии, когда там несколько лет не было урожая картофеля и люди умирали десятками тысяч. Дед тогда поступил на службу во Второй драгунский полк – одну из первых кавалерийских частей в армии США – и служил под началом полковника Роберта Ли [5]. Он сражался с разными племенами индейцев: команчи, апачи и киова. После того как он ушел из армии, он купил себе ранчо сначала в Техасе, а потом и в долине Хондо. Когда его застрелили, у него было одно из самых больших стад во всей округе.

Роберта Кейси застрелили на центральной улице города Линкольн в штате Нью-Мексико. Согласно одной из версий причиной убийства послужил его спор с неким человеком из-за долга в восемь долларов. Его убийцу повесили, и потом в долине долго еще все это вспоминали. Дело в том, что, после того как его повесили, сняли, положили в гроб и похоронили, некоторые начали утверждать, что из-под земли стали раздаваться странные звуки. Поэтому на всякий случай тело выкопали из могилы и снова повесили.

После смерти Роберта Кейси его дети начали спорить о том, как поделить огромное стадо. Споры продолжались до папиной смерти и испортили всем много крови. Папе достался участок земли в долине Хондо, но он считал, что его старший брат оттяпал себе больший и более лакомый кусок наследства, а именно: увел отцовское стадо скота в Техас, поэтому папа писал при помощи адвокатов жалобы и петиции. Он продолжил судебные тяжбы даже после того, как сам перебрался в западный Техас. Он постоянно возвращался на суды в Нью-Мексико, и кроме этого постоянно судился с другими поселенцами и владельцами ранчо в долине Хондо.