Аальхарнская трилогия. Трилогия (СИ) - Петровичева Лариса. Страница 92

— Шприц, — произнес Андрей и, осторожно опустив пистолет на стол, снова сунул руку в мешок. Несса смотрела на него во все глаза и, казалось, даже перестала дышать.

— Ты Бората? — спросила она тихонько.

— Хрен с ним, пусть буду Бората, — сказал Андрей. — Пусть хоть кто буду, только не мешай, а?

Потому что мне сейчас нужно очень сильно сосредоточиться и вспомнить то, о чем я не вспоминал десять лет. Итак, Траубер. Сумрачный германский гений; прапрапрадед мой таким спуску не давал и правильно делал. Но времена пошли другие, и Траубер нашел применение мозгам и рукам в лабораториях биологической зачистки колонизируемых планет. И знаменитый вирус, кстати, он вовсе не сам изобрел — это мутировавшая бактерия земной бубонной чумы, разумеется, подправленная в сторону максимальных возможностей поражения. Ну и плюс кровавые слезы в качестве психологического воздействия — Траубер обожал внешние эффекты. Единственное, что сейчас нам всем поможет — это биоблокада. Роскошная штука, говорят, ее создателю, доктору Лебедеву, поставили памятник из золота на одной из колонизированных планет, когда там бушевала очередная зараза. Действует, захватывая вирус в непроницаемую оболочку и выводя из организма через поры кожи и с мочой… А биоблокады мне, разумеется, никто и не дал: зачем бы такая роскошь ссыльному врачу? Но зато добрая Гармония выделила мне блок-пакет первой помощи, притом весьма неплохой, а в университете я прослушал целый спецкурс на тему синтеза биоблокады и теперь смогу ее собрать из подручных средств…

Несса с суеверным ужасом следила за его манипуляциями. Андрей вынимал из мешка какие-то пузырьки с разноцветными жидкостями и непонятные устройства, которые то ломал, то собирал заново. Затем у всех пузырьков были скручены макушки, и Андрей принялся смешивать зелье, добавляя то одну жидкость, то вторую, то третью, то резко встряхивая чашку со смесью, то покачивая ее бережно, словно младенца. Это было чудесно и страшно; Несса смотрела, боясь упустить хоть что-то. Андрей о чем-то бормотал на чудом языке, постоянно повторяя «Траубе, Траубе…» — наверно, отгонял злых духов. Он и в самом деле был великим лекарником, иначе откуда у него взялись бы все эти алхимические вещи, которых простому народу и видеть не положено… И он наверняка поможет: известно ведь, что Бората умел лечить все болезни, кроме старости и смерти и даже иногда оживлял мертвых, если те были хорошие люди… Андрей колдовал над пузырьками еще долго, и Несса успела задремать: во сне ей виделась толстая и кривая ржавая игла, которая протыкала звезды и нанизывала их на грязную нить, когда-то бывшую белой. А потом Андрей сказал:

— Мать твою… Готово! — и Несса проснулась.

Андрей сиял, словно именинник, и осторожно укладывал в сумку пузырьки и странный предмет, названный шприцем. Судя по трепетной аккуратности, с которой он обращался с вещами, лекарство было приготовлено, получилось таким, каким нужно, и ждало своего часа. И вот теперь они шагали в деревню, Андрей нес сумку так бережно, как не всякая мать будет нести своего ребенка, и Несса знала, что беда перед ним отступит, потому что выражение лица Андрея было таким, какое Несса видела только в церкви на иконах…

— К кому ты первому пойдешь?

— Я пойду сразу в церковь, — ответил Андрей. — А ты — побежишь поднимать народ и звать туда. Время надо беречь, время сейчас очень дорого. Сначала привью тех, кто может двигаться, потом уже обойду лежачих.

— Привьешь? Как это — привьешь?

— Ну, дам лекарство.

Снежные хлопья мелькали все чаще. Вот и зима пришла — долгая, морозная, белая… Деревья обнимет инеем, птицы и животные лишний раз и носу не высунут из своих укрывищ, а люди устроятся в домах, в тепле и уюте, и будут топить печи, гадать о будущем лете и изредка выбираться проведать скотину. А ребята примутся катать снежных баб и скользить на коньках по замерзшему прудику… И никто уже не будет плакать кровавыми слезами. Никто.

Несса наконец-то приспособилась к скорому шагу Андрея и взяла лекарника за руку.

— Лишь бы они собак не спустили, — промолвила она. Андрей усмехнулся.

— Не спустят.

… Мальчик умирал, и Ана никак не могла признать этого. Сознание не пропускало мысль о скорой смерти сына, хотя она прекрасно видела и слышала, что Лоня давится от натужного кашля, что начинает бредить и его глаза заволакивает розовым гноем, который готовится растечься кровавыми слезами. Ана не верила, что ее сын, ненаглядный единственный ребенок, скоро ее покинет — это казалось ей совершенно невозможным, неправильным, как если бы ночью вместо луны на небе появилось солнце. Потому-то она и побежала в храм — только Заступник, даровавший ей долгожданное дитя, мог сейчас помочь. Не станет же он, только что забрав мужа, отнимать еще и ребенка…

— Заступник Святый и Всевечный, — шептала она, стоя на коленях и обводя лицо кругом, — сохрани наши души, укрепи наши сердца во всяк день, во всяк час, в каждую минуту…

В храме было тихо и холодно. Маленькие красные лампадки перед иконами, которые поспешно зажгла Ана, не в силах были разогнать плотную темноту, которая от тихого света казалась еще гуще и непроницаемей. Лица святых угодников и мучеников выглядели мрачными и унылыми; Ане было страшно, однако она не покидала храм и продолжала молиться, читая все святые строчки, выученные с детства. Не мог Заступник оставить ее и Лоню, не мог… А Лоня лежал, укрытый старой шалью, на каменном полу, под главной иконой, с которой ласково взирал Заступник в алом облачении; Ана слышала, что мальчик начинает надрывно хрипеть, стараясь вдохнуть еще немного воздуха, и молилась еще быстрее, еще громче…

— Мамо…чка, — из последних сил позвал Лоня. В тусклом неверном свете лампадок его маленькое лицо с красными потеками слез казалось уродливой маской. Не вставая с колен, Ана поползла к нему, подхватила на руки: десятилетний, довольно высокий для своего возраста, сейчас он показался ей очень маленьким, легким и невероятно горячим. Ана прижала к себе умирающего сына и зарыдала. Нет, она по-прежнему не верила в то, что он умирает, но он в самом деле умирал. И Заступник, добрый Заступник, который раздвигал моря и поднимал мертвых, который сейчас так ласково смотрел с иконы на измученного болезнью ребенка, не откликнулся на ее мольбу…

Лоня плакал, уже не осознавая, что плачет, и задыхался — воздух практически не поступал в легкие. Отчаяние, охватившее Ану, было настолько черным и тяжелым, что на мгновение она перестала понимать, что происходит и потому не заметила, как в храм вошел Андрей. А тот, увидев мать с умирающим ребенком, кинулся к ним и навел на Лоню непонятный белый предмет. Что-то прожужжало и затихло, а Андрей перевел белый предмет на Ану, и та почувствовала быстрое и влажное прикосновение к щеке.

— Андрей… — только и сумела сказать она.

— Подожди, — нахмурился Андрей. — Подожди, должно получиться. Я все сделал правильно.

Протекло несколько долгих томительных минут, и Лоня вздрогнул, жадно хватая воздух — теперь он мог нормально дышать. Андрей вздохнул с облегчением и закрыл глаза.

Дальнейший день был настолько наполнен делами, что потом Андрей довольно смутно помнил все, что происходило с ним и с Нессой. Когда он, поддерживая Ану и мальчика, вышел из храма, то на площади уже начал собираться полуодетый народ — впрочем, по вполне прозаической причине: в деревне объявилась злостная ведьма Несса, наславшая мор, и нужно было ее немедленно сжечь. Странности добавляло только то, что ведьма сама бегала по домам, стучала и кричала, что немедленно нужно идти к храму — там всех ждет спасение.

— Люди! — крикнул Андрей. — Я вам лекарство принес! Подходите по одному!

Некоторое время народ пребывал в небольшом замешательстве: ясно было, что у блаженного дурачка, живущего на болотах, никакого лекарства от мора ниоткуда взяться не может, и нужно не разговоры с ним разговаривать, а ведьму жечь. Но когда Лоня, все еще с кровавыми потеками на щеках, сделал первые шаги по ступеням, а Ана, пребывая в каком-то восторженном трансе, закричала: