На границе чумы - Петровичева Лариса. Страница 23

– С дороги я предпочитаю ванну и сон, – и уточнила: – В своей постели.

А через час, подремав в ванне и поужинав в своей комнате, она села в кресло и вдруг подумала, что терять ей нечего и прятаться не от кого. Некоторое время Дина наслаждалась нахлынувшим на нее облегчением, а затем придвинула к себе письменный прибор, обмакнула свежеочиненное перо в чернила и написала на листе бумаги:

«Его бдительности, шеф-инквизитору всеаальхарнскому…»

Глава 8

Котлован

Игнашка Рудый был убогим.

Возможно, это случилось потому, что и мамка, и батька его, и все прочие родственники на протяжении многих-многих поколений посвящали свое время в основном борьбе с зеленым змием, при постоянной и окончательной победе последнего. А может быть, виной всему было то, что в раннем детстве Игнашка вывалился из окна их покосившегося домика и ударился головой. Вполне вероятно, сыграло свою роль сочетание обоих аспектов. Игнашка не был клиническим идиотом, который пускает слюни и к тридцати годам знает меньше тридцати слов, но с умом у него было совсем скудно. Однако при немощи умственной он был физически крепок, изрядно вымахал ростом и очень любил копать. Поэтому братья-инквизиторы и завербовали его на строительство храма на Сирых равнинах.

Помимо работы лопатой, Игнашка еще очень любил деньги. Металлические кругляшки приводили его в совершеннейший восторг. Мало того что аальхарнские деньги были красивы сами по себе – на медных был отчеканен всадник на коне, а на серебряной монете, которую Игнашка видел один-единственный раз в жизни, красовалась большая лупоглазая сова, – так на них еще можно было накупить разных вкусностей, сладкого густого вина или блестящих узорных пуговиц с круглыми ушками. Вербовщики пообещали, что на строительстве он заработает деньги, а если станет хорошо махать лопатой, то получит очень, очень много денег – хватит пировать в таверне Каши Паца целых два дня.

Воодушевленный таким обещанием, Игнашка махал лопатой так, будто был не живым человеком из плоти и крови, а хитроумным механизмом, созданным колдуном. Говаривали, что великий аальхарнский кудесник Апотека в свое время сотворил как раз такое существо: огромное, уродливое, из глины и железа, которое не нуждалось ни в еде, ни в питье, но при этом могло работать за десятерых. Так ли оно было на самом деле, никто не знал, однако несколько крестьян, завербованных из Кокушек, самой что ни на есть аальхарнской глухомани, несколько раз подходили к Игнашке и опасливо трогали его за руку, чтобы удостовериться, что здоровенный парень с чуть опухшим лицом потомственного пьяницы – живое существо, а не порождение колдовского хитроумия.

Разумеется, никто никаких денег ему не дал и давать не собирался. Строители жили в жалких, сделанных на скорую руку бараках, в которых с потолка сочилась дождевая вода, а солома, на которой они спали, промокала и гнила. Завербованных кормили такой отвратительной кашей, что ее брезговали есть даже прибившиеся к стройке собаки, а работать приходилось столько, что под вечер, вернувшись в бараки, строители тут же падали и засыпали мертвым сном.

По большому счету, до них никому не было дела. Котлован надо было вырыть до наступления зимы и провести все работы по его укреплению – вот это было действительно важно, а жизнь забитых полуграмотных крестьян не интересовала ни инквизиторов, ни наемных прорабов: сдохнут в грязевой жиже одни – завтра же на их место пригонят других, а бабы нарожают еще. Каким-то темным звериным чутьем Игнашка это понял, но не знал, что ему делать с этим пониманием. И потому он продолжал с прежним полусумасшедшим исступлением работать лопатой, довольствуясь тем, что уж эту радость у него никто не отберет.

Все изменилось в один прекрасный день, когда дождь перестал, из-за облаков выглянуло солнце, и лужи стали стремительно подсыхать, а настроение завербованных – улучшаться. Тогда к котловану в сопровождении двух прорабов пришла архитекторша, молодая девушка, которая была настолько хороша собой, что описать ее Игнашка мог бы только невероятным по забористости матом. Архитекторша остановилась как раз там, где Игнашка орудовал любимой лопатой, и спросила у одного из прорабов, Митека:

– Ничего не находили в котловане?

Митек, та еще хитрая рожа (с западного Загорья, там все хитрые и себе на уме), поскреб макушку и сказал:

– Да что тут найдешь, ваша милость, кроме г*вна окаменелого, – тут он вспомнил, что вообще-то разговаривает с барышней из самой столицы, высокого полета птицей, а не забитыми селюками и мигом поправился: – Не г*вна – дерьма. Вот его тут навалом.

Девушка поежилась, плотнее кутаясь в легкий щегольской плащ.

– А я слышала, что на этом месте раньше был город…

– Врут, ваша милость, как есть врут, язык без костей у того, кто это говорит, не извольте верить, – встрял второй прораб, Кась, – вот у него-то язык уж точно был без костей. – Никогда на этом месте не было никакого города, вот и в «Хрониках» утверждается, что…

И, продолжая болтать и увиваться вокруг нее, он увлек архитекторшу прочь от котлована. Тоша, завербованный с югов, чернявый и шустрый, копавший лишь немного медленней, чем Игнашка, посмотрел честной компании вслед и присвистнул.

– Эх, дурак! Не тебе она чета! – сказал Тоша и смачно сплюнул через щель между передними зубами. – Это княгиня, ее сам государь отличает! Не тебе, обрезанному, туда соваться!

– Обрезанному? – переспросил Игнашка. – Это как?

– Селюк, а не знает, – встрял дядька Бегдашич, самый старый и самый заросший мужик на стройке: он был покрыт таким количеством дикого волоса, что издали его можно было принять за медоеда. – Как боров! Чтоб спокойнее был! Раз – и обрезали под корень чего не надо.

По котловану пронесся смех.

– Дурак ты, Бегдашич, – сказал Тоша, – и шутки у тебя такие же. А у Кася такая вера. Он ведь из загорян, а им Заступник закон вполовину дал, обрезал. Глупые потому что. Весь не поймут. Потому и называются загоряне обрезанными.

Бегдашич очень обиделся, что его назвали дураком, и хотел было пустить в ход кулак да лопату, но Тоша вдруг тихим и мечтательным голосом промолвил:

– Говорят знающие люди, что в таких местах клады бывают зарыты…

После такой новости Игнашка и Бегдашич побросали лопаты и сели рядом с Тошей. Игнашка прекрасно знал, что такое клады. Неподалеку от его родной деревни пахарь однажды выворотил плугом из земли тяжелый черный сундучок, полный красивых разноцветных каменьев и монет. Конечно, клад у него отобрали – из самой столицы приезжали государевы посланники, но пахарь в обиде не остался: его наградили новой лошадью и тремя мешками отборного зерна. И то правильно: на что селюку злато да каменья, а лошадь и зерно – дело нужное.

– Какие клады, Тоша? – спросил Бегдашич, озираясь и прикидывая, где бы тут мог быть спрятан клад и как его поскорее выкопать и удариться в бега. – Ты по сторонам посмотри, парень, тут кругом деревни, а в них полно народу. Кто будет прятать клад в таком месте?

Тоша посмотрел на него как на скорбного разумом.

– Ты слышал, что та бумбарка сказала? – Бумбарками на юге называли всех женщин благородного происхождения. – Тут был город. Кася, ты не слушай. Он из обрезанных, да и сам дурак, каких поискать, только и умеет что языком молоть. А бумбарка из самой столицы приехала, и сразу видно, что книг прочитала не одну и не две, и всех и каждого тут по уму обгонит.

– Бабам ума не положено, – сказал Бегдашич. Он считал женщин чем-то вроде разновидности домашнего скота и искренне удивлялся тому, что они вообще умеют говорить.

– Положено или нет – это Заступнику решать, а не мне и не тебе тем более, – резонно возразил Тоша. – А я так себе думаю, что недаром бумбарка про находки спрашивала. Ей-то все про это место известно. Говорю вам точно, браты, был тут город. И кладов, наверно, – немерено.