Хищное творчество: этические отношения искусства к действительности - Диденко Борис. Страница 12

Как-то однажды Сталин сделал в статье правку: исправил букву "е" на "ё". Так на следующий день все центральные газеты прямо-таки пестрели этой буковкой с двумя точечками. Это — суггесторы-журналисты в пароксизме орфографического подобострастия всю ночь лихорадочно выискивали и вставляли в тексты как можно больше слов с буквой "ё".

Отмеченный процесс фонетической авторитарной изменчивости был и остаётся очень важным и общественно значимым. Знать, «элита» всегда стремилась жить — в том числе, и выглядеть, и говорить — иначе, резко отличаться от быдла, простолюдинов и по виду, и «на слух». Вспомним французскояэычие (с нижегородским прононсом) русского дворянства. Хотя с точки зрения русской речи французский язык — это нечто птичье, немедленно вызываются ассоциации с немужским сюсюканьем и хроническим насморком. Испанский император Карл V в своём знаменитом панегирике русскому языку, отметив недрящиеся в нём достоинства прочих языков (воинственную крепость немецкого языка, нежное благозвучие итальянского и т.д.), французский язык не упомянул (впрочем, как и английский).

И эта лингвистическая рознь имеет весьма широкий диапазон и социальную иерархию, все слои общества затронуты ею. Например, если человек говорит с сильным провинциальным или неприятным «инородческим» акцентом, то будь он хоть семи пядей во лбу и неси людям божественные истины, «слушаться», да и «смотреться» он будет, по меньшей мере, карикатурно. Акцент допустим лишь «грозный», как у Георгия Димитрова, или «благозвучный», как у Эдиты Пьехи. Но уже хохляцкий прононс у суггестора Анатолия Стреляного, подрабатывающего ныне в качестве гнутого предательского рупора «Радио Свобода», звучит дебильно. (Акценты очень близких языков или говоров одного языка часто оказываются наиболее раздражающими для восприятия, ибо каждому собеседнику кажется, что это так легко устранить, а он не может или не хочет!) И когда он на своём тяжком наследии «украёньского суржика», с не устранёнными отзвуками чисто малороссийских фонем «ця», «цю», «цi», «кы», «гы», говорит даже иногда правильные вещи, с ним противно соглашаться. Сказанное справедливо и в отношении телешоумена якобы донских кровей Дмитрия Диброва, несколько меньший акцент у которого «полностью компенсируется» текстовой и интонационной фальшью.

Великий Почин

Но не всегда можно легко выявить хищного автора и отчётливо рассмотреть безнравственность его творения, оценить весь наносимый им вред. Множество хищных творцов, наоборот, намеренно прикрываются именно якобы нравственными проповедями, и маскируются они при этом довольно-таки искусно и умело. Да и говорят многие из них чисто и правильно, ещё, бывает, и на нескольких языках. Хищная изворотливость им здесь как нельзя кстати. И засечь их бывает очень трудно. Ораторы они нередко действительно очень хорошие, и способны внушить аудитории (или пастве) собственные убеждения, чаще — нужную им фикцию. Таких «орлов-стервятников» очень много среди всяких гуру, проповедников и официальных священников самых разных конфессий, а также среди общественнополитических деятелей.

Поэтому если человек хорошо говорит, упивается своей речью, силён, но некорректен в полемике, старается «заболтать» слушателя — следует немедленно насторожиться: тревога! Это — суггестор, псевдочеловек!

Суггесторы всегда говорят очень уверенно. Джей Лавстон — видный американский коммунист 1920-50-х годов, затем ярый антикоммунист и, наконец, мастер шпионажа, агент ЦРУ говорил о себе: «Я мог ошибаться, но я никогда не сомневался. Если бы я не был настоящим коммунистом, я не был бы настоящим антикоммунистом». Таков же и Егор Гайдар: даже явную чепуху он несёт с видом и непоколебимой уверенностью пророка. И он тоже был и коммунистом, и антикоммунистом, и кем угодно станет за лишнюю бочку варенья.

Это типичное свойство суггесторов — патологическая лживость (термин в психиатрии), постоянная вера в своё, даже самое несусветное, говорение, что парадоксально («диалектически») есть одновременно и следствие, и причина их необычайного, «суббожественного» самомнения. Иллюстративно здесь высказывание аферистки Валентины Соловьёвой, организовавшей знаменитую пирамиду «Властилина», но не успевшей вовремя «смыться»: «Я себя очень уважаю и называю себя только на Вы». Очень символично то, что эта торжественная сентенция произносилась ею из металлической клетки, в которой она сидела во время суда. Прекрасный, воистину, Великий Почин! Хищным гоминидам давно пора предоставить ничем неограниченную возможность пребывать только в надёжных клетках.

Ещё один некоторый кажущийся позитив хищного творчества — это богатство их трудов фактами, цитатами и ссылками на авторитеты. Это их любимый конёк, они всячески стремятся показать собственную эрудицию, библиография в их трудах занимает десятки страниц. Но тут всегда нужно держать «ухо востро», да и глаз тоже чтоб не дремал, ибо фальсификация — это второй «пристяжной» хищной упряжки, с «коренным» — сутгесторным манипулированием, подсознательным, глубинным стремлением любым путём утвердить себя, в том числе и с помощью лжи, как и самой невероятной, так и утончённо-изощрённой.

Нью-йоркский адвокат Перси Формен однажды защищал в суде очевидного убийцу, нанёсшего жертве десятка три смертельных ударов на глазах нескольких свидетелей. Баюн от юриспруденции говорил шесть часов кряду, цитировал источники от Цезаря до Шекспира, и… присяжные оправдали убийцу. Тот был попросту ошарашен немыслимым ему и во сне оправдательным вердиктом «не виновен», и смог только произнести: «Великолепно!». После суда оба хищника (адвокат и «безвинный» убийца) немедленно затеяли тяжбу уже между собой, не сойдясь в размере оплаты предоставленных убийце «великолепных» услуг.

Альберт Эйнштейн и другие

Огюст Конт — родоначальник позитивизма некогда распределил все науки по степени их сложности. Математика =» физика =» астрономия =» химия =» биология =» социология. Характерны в таком расположении наук уменьшающаяся общность и возрастающая сложность явлений. Самая сложная наука «по Конту» — социология, что можно понимать, как сложность всех наук о человеке и обществе. И чем наука менее абстрактна, чем труднее она поддаётся логическому анализу, тем, конечно же, в ней легче «наворотить дел». В математике сделать это практически невозможно, ошибка будет выявлена непременно, хотя и в ней очень много спорного, особенно в аксиоматике. Но вот в физике уже можно «шустрить». Наиболее яркий пример — пресловутая теория относительности, параноидально экстравагантная, но несостоятельная гипотеза, на которую неосмотрительно клюнул и «взял на себя ответственность» немецкоязычный патентовед Альберт Эйнштейн.

Казалось бы, если некая теория приводит к парадоксу, то теорию нужно немедленно отбрасывать или же включить её в более широкую научную парадигму. Ведь «парадокс — это сторож математической и логической неопрятности»! Именно разрешение парадокса, возникшего в некой зашедшей в тупик теории, избавление от него, и приводит к достижению более высокого уровня науки, к созданию новой научной парадигмы. А тут — паноптикум парадоксов! Один множит другие, подобно «распоясавшемуся» вирусу в организме. По словам профессора О.Д.Хвольсона, «неслыханная парадоксальность является особенно характерной чертой теории относительности».

Из неправильных исходных посылок можно при желании вывести какие угодно результаты. «Если 2х2=5, то существуют ведьмы», — как выразился немецкий математик Хаусдорф. И вот кто-то взял, да и приписал физической реальности некие якобы закономерности, на самом же деле — результаты чисто математических выкладок. Точнее, было выдвинуто предположение, что размеры всех тел зависят от скорости их движения относительно наблюдателя. Эту гипотезу обосновал своей электронной теорией голландский физик Гендрик Лоренц (1853-1928), а французский математик Анри Пуанкаре (1854-1912) построил новую теорию относительности, резко отличную от теории Ньютона. Все эти абстрактные рассуждения, ошибочно принимаемые за реальность, и вылились в специальную теорию относительности (СТО) Эйнштейна. А некие влиятельные круги «умножили доказательства правильности» новой теории: сделали совершенно невозможной какую бы то ни было критику случившейся «промашки», развившейся до уровня «сивокобыльного» бреда. И до сих пор это табу — запрет на критику теории относительности — сохраняется.