Вечерняя звезда - Макмуртри (Макмертри) Лэрри Джефф. Страница 2

Увидев, что служанка так долго демонстрирует столь грубый жест буквально под колесами громадного грузовика, Аврора не смогла удержаться от смеха. Какая-то искрящаяся веселость, долго блуждавшая в глубине ее существа, вдруг всколыхнулась в ней, и, забывшись, она радостно засмеялась. Потом на нее опять накатила печаль, и вся ее веселость куда-то исчезла.

— Надеюсь, он раздавит нас и всему придет конец, — всхлипнула она сквозь слезы.

— Я родилась в Боссьере, и грузовиком меня не испугаешь, — проговорила Рози. — Она прикинула, что уже на три-четыре дюйма опередила «тойоту» и, сжав нервы в комок, рванула вправо.

Когда Аврора успокоилась, они ушли уже далеко и миновали съезд к аэропорту — сквозь летнюю дымку виднелись очертания небоскребов в центре Хьюстона.

— Что-то я теперь все время смеюсь сквозь слезы, — промолвила она, опуская стекло и продолжая сорить в Техасе салфетками, количество которых доходило уже до пятнадцати-двадцати.

— Да ты как-то и не смеялась, а все больше плакала, — заметила Рози.

2

— Самое противное во всем этом то, что ему нравится быть в тюрьме, — сказала Аврора, доедая второй сандвич со свининой.

Возвращаясь домой в сумерки после свиданий с Томми, они заимели привычку останавливаться у старенького бара под вывеской «Поросенок» на Вашингтон-авеню, словно питая надежду, что, немного перекусив, успокоятся и повеселеют.

Рози, верная своей недавно возникшей страсти к вегетарианству, которое, она полагала, поможет ей дожить как минимум до ста лет, заказала салат. Аврора взяла порцию нарезанного колечками лука и два фирменных сандвича «Поросенка».

— Ты не первая, кто совершает самоубийство, поедая такую жирную пищу, — проинформировала ее Рози.

— По-моему, Томми просто нравится в тюрьме, — сказала Аврора.

— Да какой там! В сущности, ему там не нравится. Сомнительно, чтоб хоть кому-нибудь вообще нравилось жить в Хантсвилле.

— Конечно, нет, но он предпочитает быть там, и это — трагический факт. Он предпочитает сидеть в тюрьме, а не быть на свободе, а это означает, что мы с тобой обманули все его ожидания.

— Может, это все и так, но ты лучше перестань грызть себя за это, — пыталась успокоить ее Рози. — Грызть себя — хуже, чем грызть вот эти бутерброды с салом. Мы сделали все, что могли. Никто не смог бы сделать больше.

Аврора понимала, что, если съесть три сандвича за один присест, не миновать экологической катастрофы. И все же она подозвала официантку и заказала третий.

— Да-да, я обессилена и чувствую в себе какую-то опустошенность. По сравнению со мной, ты — словно стебелек. Я не проживу, питаясь обезвоженными листьями салата.

Пока Аврора ожидала сандвич, перед ее глазами пронеслась вся жизнь Томми, и она с грустью осознала, что, в сущности, не может припомнить, когда у него на лице было бы счастливое выражение.

Правда, ей доводилось видеть в его глазах глубокие мысли, и тогда она надеялась, что человечество воздаст ему должное за его ум, но с этой надеждой было покончено одним-единственным выстрелом в каком-то доме в предместьях Остина. Томми стрелял в соперника, торговца наркотиками, но пуля попала в голову его девушки. Ее звали Джулией, она была дочерью военного из Сан-Антонио, и это была первая настоящая подруга Томми — при всем том, что на современном языке означало быть настоящей подругой.

— Если бы он не познакомился с ней! — воскликнула Аврора, сердясь на то, что эта девушка-мышонок могла причинить им всем столько неприятностей и боли. Но то обстоятельство, что у этого мышонка нашли сто тридцать четыре тысячи долларов наличными и полкило кокаина, которые она держала в шкафчике под достаточно полной коллекцией звериных чучел, говорило о том, что во многих отношениях Джулия была покрупнее мышонка. И хотя всякий раз, когда Аврора думала о Томми, у нее сжималось сердце, она осознавала, что должна стоически выдерживать твердую линию, иначе ее ожидают многочасовые мучения, а этого она никак не могла себе позволить. Забот и кроме Томми у нее было достаточно.

— Мне тоже не слишком-то нравилась эта Джулия, но раз она погибла, то мир ее праху, — сказала Рози. — Томми торговал наркотиками. С такими людьми как раз и случаются такие вещи. Если тебя интересует мое мнение, нам еще повезло, что он не застрелил еще двух-трех человек, — добавила она. — Томми возненавидел весь род людской с той минуты, как умерла его мамуля. Даже нет, Томми обозлился на весь мир, как только появился на свет. Он — один из тех, кто уже рождается обозленным на весь белый свет, и нет смысла докапываться до истинных причин, потому что никаких иных причин просто нет.

— Я благодарна тебе за этот совет, о, кладезь мудрости, — съязвила Аврора, скосив глаза на выложенную на блестящей металлической решетке длинную вереницу пирожков. Каким-то образом, видимо, благодаря магии правильно найденного освещения, блеск металла делал пирожки еще аппетитней. Она догадывалась, что наверняка на вкус они не так уж и хороши, но не настолько, чтобы не съесть несколько. Она сделала знак Мардж, официантке, и решила заказать пирожок с мясом и мороженое с фисташками.

Рози молча смотрела, как Аврора поедает пирог и мороженое, и ее взгляд, полный сурового презрения, говорил, что ей доподлинно известно, что ее собственный вес составляет сорок четыре килограмма и что остальные завсегдатаи бара «Поросенок» представляют собой типичный набор обломков крушения человечества. Большинство же посетителей, утомленные жизнью, но тем не менее не лишенные любознательности, и недоумевали, с чего бы это Авроре, женщине, у которой денег наверняка хватило бы, чтобы бывать и в более респектабельных заведениях, вновь и вновь приезжать в «Поросенок» в сопровождении крохотной старушки с растрепанными волосами, которая, как им подсказывала проницательность, была одной из тех штучек, что водятся где-то там, в Луизиане.

Как и многие прочие жители северной части Хьюстона, посетители «Поросенка» привыкли принимать жизнь такой, какая она есть, и не торопились жить. Несколько пухленьких донжуанов в ярких гавайских рубахах находили в себе силы пофлиртовать с Мардж или с другой официанткой, а водители грузовиков и коммивояжеры, слишком хорошо знавшие, что время — деньги, забегали сюда, чтобы съесть чизбургер или несколько яиц и исчезнуть. Большинство же посетителей никуда не спешили — жизненный опыт подсказывал им, что влажный климат Хьюстона легче всего переносить, если плавно нести себя по жизни — делая один шаг в минуту и думая со скоростью одна мысль в минуту.

Аврора пока еще не была готова к тому, чтобы перестать злиться на эту подлую Джулию. Но ее выводило из себя то, что Томми совершенно не интересовало, что она сердится на Джулию. Он никак не реагировал, когда она заводила о той речь.

— Джулия была такая белочка-хитрюшка, — как-то обмолвился он. Это было все, что он о ней сказал.

— В семьях военных часто что-нибудь происходит, — произнесла Аврора. Она доела пирог и достала зеркальце, но ей было почти неинтересно, как она выглядит, и заниматься своим лицом она не стала. Пусть все остается, как есть, — хоть до ее смертного часа или, по крайней мере, до возвращения домой.

— Генерал — тоже из военной семьи, — напомнила ей Рози. — Хотя неприятностей от него одного раз в пять-шесть больше, чем от целой семьи военных. Я сомневаюсь, чтобы он хоть раз на минуту не сомкнул ночью глаз.

— Ты не права, — перебила ее Аврора. — Из-за меня у него были тысячи минут, когда он не смыкал глаз. Уж я-то могу так вывести его из себя, что ему уже не до сна.

Генералу Гектору Скотту, любовнику Авроры, было восемьдесят шесть лет, и это совсем его не радовало. Еще менее радовало его то обстоятельство, что три недели назад ему удалось нарушить разом все известные законы физики и опрокинуть на себя тележку с разными причиндалами для игры в гольф. При этом генерал получил перелом обеих ног и бедра. Сейчас он выздоравливал, но так медленно! Он жил у Авроры, и ему приходилось все время сидеть на застекленной веранде второго этажа, примыкающей к спальне Авроры.