Жак-фаталист и его Хозяин - Дидро Дени. Страница 38

«Мы монахи и носим рясу нашего ордена».

«Помните, что завтра ваше дело разъяснится; говорите правду; может быть, я смогу вам услужить».

«Мы сказали правду… Но куда нас везут?»

«В Малый Шатле».

«В Малый Шатле? В тюрьму?»

«Я очень сожалею…»

Действительно, туда и отвезли Ришара и его товарища; но в намерения Гудсона не входило оставить их там. Он сел в дорожную карету, отправился в Версаль, переговорил с министром и представил ему дело в таком свете, в каком нашел нужным.

«Вот, монсеньер, чему подвергаешь себя, когда преобразуешь распущенную обитель и изгоняешь оттуда еретиков! Еще минута – и я погиб бы, я был бы обесчещен. Но травля этим не ограничится: вы еще услышите все мерзости, которыми мыслимо очернить порядочного человека; прошу вас, однако, вспомнить, что наш генерал…»

«Знаю, знаю и скорблю за вас. Услуги, оказанные вами церкви и вашему ордену, не будут забыты. Избранники господни во все времена терпели гонения, они умели их сносить; научитесь подражать их доблести. Рассчитывайте на милость и покровительство короля. Ах, монахи, монахи! Я сам был монахом и знаю по опыту, на что они способны».

«Если ради блага церкви и государства вашему преосвященству суждено меня пережить, то я не боюсь продолжать свое дело».

«Я не премину выручить вас из беды. Ступайте».

«Нет, монсеньер, нет, я не уйду, пока не добьюсь именного листа, позволяющего отпустить этих заблудших монахов…»

«Вижу, что вы близко принимаете к сердцу честь религии и вашей рясы и готовы ради этого даже позабыть личные обиды; это вполне по-христиански, и хотя я умилен, однако нисколько не удивляюсь этому со стороны такого человека, как вы. Дело не получит огласки».

«Ах, монсеньер, вы преисполнили мою душу радостью! В настоящую минуту я больше всего опасался именно этого».

«Я сейчас же приму меры».

В тот же вечер Гудсон получил приказ об освобождении узников, а на другой день, едва наступило утро, Ришар с сотоварищем находились в двадцати милях от Парижа, эскортируемые полицейским чином, который доставил их в орденскую обитель. Он также привез с собой письмо, в котором предписывалось генералу прекратить подобные затеи и подвергнуть наших обоих монахов дисциплинарному взысканию.

Это происшествие смутило врагов Гудсона. Не было во всей обители такого монаха, который не дрожал бы под его взглядом. Спустя несколько месяцев ему дали богатое аббатство. Это преисполнило генерала смертельной досадой. Он был стар и опасался, как бы Гудсон не стал его преемником. Ришара же он очень любил.

«Мой бедный друг, – сказал он ему однажды, – что станет с тобой, если ты попадешь под власть Гудсона? Меня это пугает. Ты еще не принял пострига; послушай меня, скинь рясу!..»

Ришар последовал его совету и вернулся в отчий дом, находившийся неподалеку от того аббатства, где обосновался Гудсон.

Гудсон и Ришар посещали те же дома, а потому им трудно было не встретиться; и действительно, они встретились. Однажды Ришар находился у владелицы замка, расположенного между Шалоном и Сен-Дизье, но ближе к Шалону, чем к Сен-Дизье, и на расстоянии ружейного выстрела от гудсоновского аббатства.

Эта дама сказала ему:

«Здесь живет ваш бывший приор; он очень приятный человек, но что он, в сущности, собой представляет?»

«Лучший из друзей и опаснейший из врагов».

«А вам не хотелось бы повидаться с ним?»

«Нисколько».

Не успел он ответить, как раздался грохот въезжающего во двор кабриолета, и оттуда вышел Гудсон в сопровождении одной из прелестнейших женщин округи.

«Вы увидитесь с ним против своей воли, – сказала владелица замка, – ибо это он».

Хозяйка и Ришар идут навстречу аббату Гудсону и особе, вышедшей из кабриолета. Дамы обнимаются. Гудсон, подойдя к Ришару и узнав его, восклицает:

«Ах, это вы, мой любезный Ришар! Вы хотели меня погубить: я прощаю вас; простите и вы мне вашу поездку в Малый Шатле, и забудем об этом».

«Согласитесь, господин аббат, что вы поступили как отъявленный негодяй».

«Возможно».

«И что, если бы с вами поступили по справедливости, ведь тогда не я, а вы совершили бы поездку в Шатле».

«Возможно… Но своим обращением я, по-видимому, обязан угрожавшей мне тогда опасности. Ах, дорогой Ришар, как много я об этом передумал, и как я переменился!»

«Вы приехали с очаровательной женщиной».

«Я не замечаю более этих чар».

«Какая фигура!»

«Мне это безразлично».

«Какие пышные формы!»

«Рано или поздно начинаешь питать отвращение к удовольствию, которым наслаждался на коньке кровли с риском ежеминутно сломать себе шею».

«У нее чудеснейшие руки!»

«Я больше не дотрагиваюсь до этих рук. Здравый ум постоянно возвращает нас к канонам нашего звания, в коих и заключается истинное счастье».

«А глаза, которые она украдкой направляет на вас! Признайте как знаток, что никто еще не глядел на вас таким сверкающим, таким ласковым взором. Какая грация, какая воздушность, какое благородство в походке, в движениях!»

«Мне не до мирской суеты; я читаю Писание и размышляю над деяниями отцов церкви».

«И изредка над совершенствами этой дамы… Далеко ли она живет от Монсе? Молод ли ее супруг…»

Гудсон, рассердившись за эти вопросы и видя, что Ришар не принимает его за святого, вдруг воскликнул:

«Дорогой Ришар, вам на меня на…, и вы правы».

Любезный читатель, прости мне это крепкое словцо и согласись, что здесь, как и в большинстве хороших побасенок, вроде беседы Пирона [47] с покойным аббатом Ватри, приличные выражения испортили бы все. – Что это за беседа Пирона с аббатом Ватри? – Спросите о ней у издателя его произведений, который не решился ее обнародовать; но он не станет упрямиться и вам ее расскажет.

Наши четверо путешественников снова соединились в замке; пообедали, и пообедали весело, а вечером разошлись с обещанием увидеться… Пока маркиз Дезарси беседовал с Хозяином Жака, Жак, со своей стороны, не играл в молчанку с господином секретарем Ришаром, который счел его за исключительного оригинала; оригиналы встречались бы среди людей гораздо чаще, если б, с одной стороны, воспитание, а с другой – вращение в свете не стирали бы их, как хождение по рукам стирает чекан с монеты. Было поздно; часы уведомили и господ и слуг о том, что пора отдохнуть, и все последовали их совету.

Раздевая своего Хозяина, Жак спросил:

– Сударь, любите ли вы картины?

Хозяин. Да, но только в рассказах; когда же вижу их в красках и на полотне, то, хотя и высказываю свое мнение с апломбом любителя, однако же, признаюсь, ровно ничего в них не смыслю; я бы сильно затруднился отличить одну школу от другой; готов принять Буше за Рубенса или за Рафаэля, дрянную копию за бесподобный оригинал, мог бы оценить в тысячу экю шестифранковую мазню и в шесть франков – тысячефранковую вещь; я покупал картины только на мосту Нотр-Дам, у некоего Трамблена, который в мое время породил немало, нищеты и разврата и погубил талант молодых учеников Ван-Лоо.

Жак. Как же это?

Хозяин. Какое тебе дело? Описывай свою картину и будь краток, так как меня клонит ко сну.

Жак. Станьте напротив фонтана. Невинно убиенных младенцев или неподалеку от ворот Сен-Дени; это два аксессуара, которые обогатят композицию.

Хозяин. Я уже там.

Жак. Взгляните на карету посреди улицы; ремень на оглобле у нее порван, и она лежит на боку.

Хозяин. Вижу.

Жак. Из нее вылезает монах с двумя девицами. Монах улепетывает вовсю. Кучер торопится сойти с козел. Его собака погналась за монахом и ухватила его за рясу; монах прилагает все усилия, чтоб избавиться от нее. Одна из девиц, в задравшемся платье, с обнаженною грудью, держится за бока от смеха. Другая, которая ударилась лбом и набила себе шишку, опирается о дверцы и сжимает голову обеими руками. Тем временем собралась чернь, с криком сбежались мальчишки, торговцы и торговки высыпали на пороги лавок, а прочие зрители поглядывают из окон.

вернуться

47

Пирон Алексис (1689-1773) – французский поэт и драматург, писавший как для «серьезного», так и для ярмарочного театра. Наибольшую известность среди его пьес получила стихотворная комедия «Метромания», поставленная в 1738 г. Французской Комедией, где остроумно высмеивалась графоманская страсть молодых людей из третьего сословия. Пирон не занимал определенной политической позиции, острые его эпиграммы высмеивали и королевский режим, и Вольтера, и энциклопедистов.