За бортом жизни - Хоум Стюарт. Страница 2

Мэнди, Мэнди, ты меня убиваешь! Копы убрались, и Майкл вернулся. В нашем районе его звали Придурок. У него не получалось завести друзей своего возраста. Когда он не был в бегах, Придурок проводил дни, рассказывая местным мальчишкам длинные истории о воровстве и тюремной жизни. Он был достаточно порядочен, чтобы не терроризировать свой квартал. К соседям он никогда не вламывался. Мэнди, Мэнди, ты меня убиваешь! Как заклинание. Мэнди должна была получить следующее пособие только через неделю. Она громко требовала денег на покупку новых ботинок для Азы.

Стены были тонкие, и Сколд с упоением слушал, как Придурок скулит, что Мэнди его убивает. У Мэнди была громадная глотка. Придурок был тщедушным. Они постоянно скандалили, но были явно в разных весовых категориях. Придурок был не в силах выпустить пар, ударив жену. Поэтому возле двери он всегда держал камень, так что, когда ему становилось совсем невыносимо, он выбегал на улицу и разбивал одно из окон дома. Когда это случилось, Сколд выпалил, что на фоне такого поведения кухонная возня вроде «Оглянись в гневе» уже не впечатляла.

Адам был приятно удивлён развязкой этой семейной драмы. Мэнди захлопнула дверь перед носом Придурка, когда он пытался попасть обратно в квартиру. Придурок бросился вперёд в последний момент, сломав при этом четыре пальца, попавших между дверью и косяком. Поскольку её муж орал благим матом, Мэнди попыталась как-то исправить ситуацию, утешая его словами. Придурок так никогда и не повзрослел, что ясно следовало из его ругани и слёз. Всё утихло только когда подъехало такси и увезло незадачливую парочку в Королевскую лондонскую больницу.

Позже я узнала, что, прибыв к месту назначения, мои соседи обнаружили, что им нечем расплатиться за поездку. Водитель был спокоен, а вот его босс нет. Последний и вызвал полицию. Придурка арестовали прямо в перевязочной. Когда его посадили, мой квартал стал гораздо более приятным местом. Подростки больше не толпились в подъезде, ожидая Придурка и его историй. Правда, для Азы жизнь усложнилась. Теперь, когда его отца не было поблизости, он стал лёгкой мишенью для других детей, которые издевались над ним из-за избыточного веса.

Адам подцепил наживку. Он был восхищён моим рассказом о количестве, переходящем в качество. Преступление было искусством, а искусство преступлением. Сколд уже предвкушал книгу. Я представляла себе монографию, но не Сколда. Он писал стандартные статейки, а не серьёзную критику. Кроме того, существовала опасность, что он захочет гонорара от кинопродюсера за сценарий. Так не пойдёт. Моему проекту нужно время на доработку, прежде чем он попадёт в поле зрения общественности. Хотя, никаких проблем. У меня был план, в который входило использование борделя, нескольких проституток и всякого рода сексуальной стимуляции.

Эссе Томаса Де Квинси «Убийство как разновидность искусства» впервые появилось в журнале Блэквуд в 1827 году. Хотя Де Квинси и славится своим занудством, некоторые отрывки, где он философствует, читать довольно забавно. Ужасающее описание того, как Вордсворт разрезает страницы книги грязным кухонным ножом, это экзистенциональное проявление силы. Это более нереально, чем его отрывки о снах и опиуме. Так что, старательно взявшись за буквальное прочтение эссе об убийстве, я приняла такую трактовку за чистую монету.

Выпив к тому времени большую часть бутылки бурбона «Четыре розы», я осознала, что проговариваю свои мысли вслух, когда Адам предположил, что одержимость Де Квинси проституткой Малюткой Энни должна занимать меня больше. Сколд заметил, что как современный лондонский романист вроде Яна Синклера, Де Квинси был психогеографом по сути, если не по профессии. Так вот, Окфорд-Стрит, жестокосердная мачеха, внимающая вздохам сирот и вкушающая слезы детей, как давно ты изгнала меня! Я больше не скитаюсь в муках по твоим нескончаемым лабиринтам.

Адам цитировал Признания. Будучи в тот момент в силу нужды бродягой, или уличной женщиной, я, естественно, довольно часто сталкивалась с теми женщинами-бродягами, кого формально зовут простыми проститутками. Некоторые из этих женщин иногда становились на мою сторону в споре против сторожей, желавших спровадить меня со ступенек домов, где я сидела; другие защищали меня от более серьезных опасностей. Но одна из них, та, из-за кого я вообще начала этот разговор, хотя нет! Я не поставлю тебя в один ряд с ними, о, благородная Энн.

О, юная благодетельница! Как часто в последующие годы, стоя в уединении и думая о тебе с печалью в сердце и чистой любовью, как часто хотела я, чтобы как в древние времена отцовское проклятие преследовало свой объект с фатальной неизбежностью самовоплощения, так сейчас благословение сердца, переполненного благодарностью, имело бы такую же силу данную свыше способность искать, следить, преследовать, ждать в засаде и настигнуть тебя в кромешном мраке Лондонского борделя.

Разговор о публичном доме вернул меня к мысли об убийстве. Мне надо было замести следы, пресечь любое преждевременное обнародование моего произведения искусства, проследить, чтобы Сколд умер в доме терпимости Мэг. Бордель был фоном, местом съемки сюрреалистической картины, экзотическим местом идеального убийства. Порнофильмы с летальным исходом одного из героев давно уже стали притчей во языцех, но мне все еще предстояло встретиться с тем, кто действительно их видел. Я планировала снять совсем новый смертельный порнофильм. Сколд станет автором собственной кончины: его затрахают до смерти.

Оргазм надо обязательно оттягивать. И вправду, настоящее удовольствие как раз и заключается в бесконечном приближении к развязке. Я позвонила Мэг и сказала, что все готово. В то время недостатка в заказах у неё не было.

Фильм будет снят на цифровую видеокамеру. Съемочная группа будет состоять лишь из одной женщины. Все просто. Декорациями послужит бордель, надо только переждать там наплыв клиентов. В четыре утра, может пять или шесть. Наполняя наши бокалы, я провозгласила, что «Олимпию» Мане написал в 1863 году, и образы сексуальной эксплуатации с тех пор всегда были популярными у художников.

Я уже начала погружаться в эти мысли, когда Адам спросил меня, что за шум слышался сверху. Магнитофон играл громкую индийскую музыку «бхангра», и несколько мужчин вели шумную беседу. Мне пришлось объяснить, что узаконенный расизм оставлял для эмигрантов из Бангладеш не так много возможностей заработать, помимо ресторанного дела. Поскольку с работы мои соседи уходили около полуночи, не было ничего странного в том, что они хотели несколько часов пообщаться, прежде чем ложиться спать.

Я заверила Сколда, что эта вечеринка надолго не затянется. Был Рамадан. Мужчинам предстоит ранний подъем, чтобы прочесть молитвы. Я поставила «Лист первый» Пластикмена. Но мой гость танцевальную музыку не признавал. Адам попросил классику, но Варезе он не одобрил, а Кардью высмеял, как композитора, писавшего на потеху бастующим рабочим. У меня был «Темперированный клавир» Баха в интерпретации Гленна Голда. Этот компакт диск с рекламной надписью «Никакой прогерманской строгости», равно как и «никакой чрезмерной веселости», Сколду совершенно не понравился. Ему было по душе примитивное Моцартовское тяготение к тональности.

Адам сказал, что исследования, проведенные Калифорнийским Университетом, доказали, что слушая Моцарта, можно повысить собственный коэффициент интеллекта. Я настаивала на том, что измерения интеллекта не могут вестись вне контекста определённой культуры. Статистикой можно доказать почти все, но лично я считаю, что в общем и целом музыка Моцарта ведет к пассивности и конформизму. Опухоль мозга гораздо больше расширяет горизонты. Сколда расстроило то, что Гленн Голд склеил в одно целое разные студийные записи. Это, очевидно, доказывало, что он шарлатан, а вовсе не виртуоз. Я, естественно, возразила, что как гений, так и виртуозность были понятиями, изобретенными буржуазным обществом.

Адам напал на картину, висевшую над моей газовой плитой. Он принял ее за «Китаянку» Владимира Тречикоффа. Я посмеялась над неспособностью Сколда отличить репродукцию от оригинала. Моя квартира отображала мой образ мыслей: хорошо структурированные оккультные системы памяти, полные хитростей и уловок, которые поддерживали традиции обмана зрения. Сколд тщеславно заявил, что мои вкусы отдают кичем. Его понимание искусства было скорее двойственным, чем диалектичным. Он не мог понять, что для меня иллюзионизм был просто зеркалом, в котором отражался мир.