Революционное самоубийство - Ньютон Хьюи Перси. Страница 54

Беверли не предала моего доверия ни разу. Чаще всего я не думал о ней как о белой женщине. По своим политическим взглядам Беверли принадлежала к «левым», но что более важно, она была великодушным и открытым человеком, способным на личностный рост и изменения. Я знаю ее уже много лет. В прошлом я нередко подмечал, что в процессе беседы Беверли могла бессознательно говорить с оттенком расизма. Когда ей указывали на это, она всегда тщательно проверяла свою позицию и разбиралась с ней таким образом, что от этого менялась ее жизнь. Именно ее способность к изменениям убедила меня в искренности Беверли и в том, что ей можно доверять. Поэтому, когда она заговорила об адвокате Чарльзе Гэрри, я знал, что могу доверять ее мнению о нем. С Чарльзом Гэрри Беверли познакомилась в начале 1950-х, тогда она наблюдала за условно-досрочно освобожденными. Беверли стала его протеже. Адвокат начал давать ей дела для защиты и помог ей наладить собственную юридическую практику.

Беверли сообщила мне, что Чарльз Гэрри уже давно защищает и политически угнетенных, и социально угнетенных, и пострадавших от расизма. Стремление к социальной справедливости он унаследовал от отца. Отец Чарльза Гэрри бежал из Армении после резни 1896 года и обосновался в городке Бриджпорте, штат Массачусетс. Здесь он примкнул к зарождавшемуся рабочему движению. Под его руководством даже прошла забастовка на фабрике, где рабочим платили низкую заработную плату. В 1915 году семья Чарльза переехала в Сан-Франциско, и там Чарльз поступил в юридическую школу. После окончания школы его специализацией стало трудовое законодательство. В начале своей карьеры, когда профсоюзы еще не пользовались тем уважением, которое они приобретут позже, Чарльз Гэрри представлял интересы шестнадцати профсоюзных объединений. Год от года он стал все больше заниматься политическими делами, защищая инакомыслящих и активистов. Гэрри брался за непопулярные, но важные случаи. Он стал сильно ощущать обязательства по отношению к тем, кто был обделен правами или чьи права были недостаточно защищены. Поскольку на инакомыслящих, уголовных преступников и первых организаторов профсоюзного движения смотрели как на общественных изгоев, Гэрри утверждал, что именно эти люди большее всего нуждаются в справедливом правосудии и должны получать самых талантливых защитников. Гэрри приобрел репутацию блестящего адвоката, выступающего в суде первой инстанции. Он был известен своим поразительным даром вести перекрестные допросы свидетелей, кроме того, он, как никто, понимал важность роли присяжных на процессах по политическим делам. Чарльз Гэрри считал, что на судебных слушаниях по политическим делам адвокат должен пытаться сам выбирать присяжных, чтобы жюри больше всего было озабочено не формальным соблюдением закона и порядка, а руководствовалось главным принципом закона — моральным.

Во время Второй мировой войны Гэрри настоял на том, чтобы его отправили на фронт пехотинцем несмотря на то, что он был очевидным кандидатом на должность в Корпус судей-адвокатов. Он сделал свой выбор, потому что не терпел фашизм и хотел непосредственно помочь его уничтожению. Невооруженным глазом видно, что Чарльз Гэрри был исключительным человеком.

В тот же день, когда меня навестила Беверли, ко мне пытался пройти Джон Джордж, чернокожий адвокат, который прежде помогал мне несколько раз. Полиция не пустила его в мою палату. Это довольно типично для расизма, свойственного полицейским: белый адвокат может потребовать встречи со мной и получить на это разрешение, а вот чернокожего прогоняют прочь. Взгляды или образование роли не играли, все решал цвет кожи. Однако в скором времени Джон ухитрился прорваться ко мне и как раз привел с собой Беверли. Он тоже, вслед за Беверли, чувствовал, что взрывоопасное дело наподобие моего требует более опытного адвоката, чем он сам, адвоката с большим количеством помощников и возможностями проведения собственного расследования.

В промежутках между посещениями полицейские громко обсуждали Беверли и Джона. Они ненавидели Беверли Аксельрод с бешеной силой за то, что она вытащила из тюрьмы Элдриджа. По-моему, тот факт, что она была белой, в глазах полицейских добавлял ей вины. Он злобно высмеивали ее и издевались над Джоном Джорджем, потешаясь над его характерной для всех негров внешностью. И все это время я лежал, прикованный к кровати, напичканный лекарствами, страдающий от боли, а полицейские расхаживали передо мной с важным видом и потрясали своими пистолетами. Они дожидались, пока посетители уйдут из палаты, и принимались угрожать мне убийством.

Ко мне приходили разные люди. Я плохо помню свою первую неделю в больнице, но знаю точно, что мои близкие навещали меня регулярно, и я вспоминаю, как время от времени видел в палате моих братьев и сестер. Моя мать ужасно переживала по поводу всего происходящего и не могла прийти в больницу. Для всех остальных посетителей, которые не являлись моими родственниками или адвокатами, было почти невозможно проникнуть ко мне в палату. Все же был один такой случай, когда, проснувшись, я узрел в палате совершенно незнакомого мне человека. Этот чернокожий не был ни моим адвокатом, ни родственником. Возможно, он был полицейским агентом, которому надлежало соблазнить меня сделать заявление себе во вред. Но он начал выполнять свое задание так неуклюже, что все стало сразу ясно, и он ничего не добился. Я-то знал, что его бы не пропустили в палату без особой цели, так что позволил ему говорить.

Наконец, ко мне пришел сам Чарльз Гэрри. Пока Беверли не упомянула его имя, я ничего не слышал о нем, но уважение и доверие, которые я питал по отношению к Беверли, автоматически перенеслись и на известного адвоката. С юридической точки зрения, партия и моя семья решили целиком и полностью доверить мое дело Чарльзу Гэрри. Я еще не совсем пришел в сознание, и Гэрри с пониманием отнесся к моим физическим страданиям. В тот первый раз мы не стали обсуждать стратегию защиты. Гэрри просто сказал, что он на моей стороне и с гордостью будет представлять мое дело в суде. Я сделал ему ответный комплимент.

Пока я лежал в постели, выздоравливая от полученных ран, я пытался со всех сторон оценить положение, в котором оказался, обдумать, что можно сейчас сделать, чтобы это положение поправить, и важность этих действий. Без сомнения, у меня были большие проблемы. Я находился под полным контролем своих угнетателей, и меня обвиняли в серьезном уголовном преступлении, за которое можно было получить смертный приговор. На самом деле, я думал, что мне придется умереть. Пока не начались слушания по делу, я действительно не надеялся на спасение. И все-таки смертная казнь в газовой камере не обязательно означала поражение. Она могла бы стать еще одним шагом на пути к повышению уровня сознательности общины. Я не пытался играть в героя, но на протяжении долгого времени готовил себя к смерти.

После создания партии я думал, что не проживу и года. Мне казалось, нас взорвут прямо на улице. Но я надеялся на то, что у меня будет хотя бы год на укрепление партии, и все время сверх этого года воспринимал как награду. Когда я лежал в Хайлендской больнице, я уже жил этим «позаимствованным» временем. За прошедший год много было сделано из того, о чем мы с Бобби мечтали, составляя наши «Десять пунктов» в Центре социального обслуживания Северного Окленда. Несмотря на мое нынешнее положение и даже перспективу гибели, я не чувствовал себя удрученным или несчастным. У меня еще оставалось время выступить с несколькими политическими заявлениями и сделать мой суровый опыт частью коллективного сознания чернокожих.

Вот эта, последняя, вещь была очень важна. Уже больше трехсот пятидесяти лет в нашей стране негры гибли как храбрые и достойные люди за дело, в которое они верили. Эта сторона нашей истории всегда была хорошо знакома нашему народу, однако многие воспринимали это историческое знание как-то смутно. Мы знали имена нескольких наших мучеников и национальных героев, но зачастую мы не были знакомы с обстоятельствами или точными подробностями их жизни. Белая Америка относилась к нашей истории так, что она замалчивалась в школах и в книгах по истории Соединенных Штатов. Смелость и отвага сотен наших предков, принимавших участие в восстаниях против рабства, так и осталась затерянной во времени. Это рабовладельцы-плантаторы постарались: они сделали все возможное, чтобы помешать любым записям о восстаниях рабов. Миллионы чернокожих школьников так никогда и не узнали о двух великих героях XIX столетия — Денмарке Веси и Нэте Тернере по прозвищу Пророк, которые погибли за свободу своего народа. [46]