Беглецы и чародеи - Шаинян Карина Сергеевна. Страница 4

Я пытался как-то развлечь его, разговорить. Но он, наверное, разучился растолковывать свои мысли и чувства, общаясь с сорвейном. Им-то между собой много ли слов надо было? Кунцу казалось, что слова вообще не нужны. Но, видимо, он ошибался. Или был прав, но в другом смысле. Тех слов, что у Кунца были для сорвейна, — действительно не надо было.

Мне они достались, эти слова. Я их из Кунца клещами вытаскивая.

— Разве тебе недостаточно того, что ты сам любишь? Недостаточно знать, что он есть на свете?

— Нет. Я хочу его для себя.

— Как это? Ты хочешь владеть и распоряжаться? Сорвейном?

— Нет.

— Ты хочешь жить с ним? Ты понимаешь, что он… ну, вообще не человек!

— Нет. Не в этом дело.

— Так в чем же? Ну, объясни, может быть, ты сам не знаешь, что тебе нужно, а когда скажешь — увидишь, что тебе этого и не надо совсем? Чего ты хочешь?

— Я хочу, чтобы он признал меня равным себе. То есть — прекраснейшим, лучшим из всего, что есть в мире, единственным, необходимым.

Он больше не играет с огнем, мой Кунц. Иногда мне удается вытащить его на улицу, и теперь он уже замечает красивых женщин, любуется ими. Но глаза его пусты. Нет, у него есть взгляд. И я благодарен ему за то, что он обычно смотрит в сторону.

Он говорит, что это пройдет. Огонь оставил его, а значит, позовет снова. И он пойдет в огонь как раньше, как всегда — один. Но теперь это будет уже не так, как было раньше, и одиночество его теперь совсем другое, и это, кажется, намного хуже.

Если вы понимаете, что я имею в виду.

Марк Кац

СИЛА ТВОРЧЕСТВА

Он очень боялся смерти. И для преодоления этого страха придумал себе занятное упражнение. Он вырезал из картона фигурки смерти. Сначала фигурки были весьма условны, но со временем пришло мастерство. Он раскрашивал фигурки, украшал фольгой косу, придавал черепу смерти выражение скорбное, или философское, или сардоническое. В процессе изготовления он разговаривал со своими произведениями, подтрунивал над ними, и страх постепенно проходил.

Смерть жила неподалеку и иногда заглядывала в окна мастерской. Но он был подслеповат и принимал ее за одно из своих творений.

Мария Станкевич

ЯБЛОЧНЫЙ ПИРОГ

Вики сидит на крыльце и чистит яблоки. Стружка падает в желтую миску, которая стоит прямо на земле. На Вики маленькая клетчатая юбка-разлетайка, белая футболка с пятками от травы и фруктов и браслет с медвежатами на левой руке. Правой пяткой она упирается в ступеньку, левой отстукивает рваный ритм по земле — шлеп-шлеп. Шлеп-шлеп-шлеп. Шлеп. Вики торопится — сегодня последний день лета и скоро придет Захар. Пирог надо успеть приготовить к этому моменту. Вообще-то, Вики никогда ничего не пекла, но уверена, что все получится как надо. Она достаточно прожила на свете, чтобы полагаться в таких вещах исключительно на свою удачу и интуицию.

А ведь еще нужно собраться. Собраться нужно, собы-бы-раться, собр-бр-бр-раться надо… нам собраться нужно, братцы, начинает мурлыкать Вики себе под нос и тут же чертыхается — ножик слетает с гладкого яблочного бока и врезается в палец. Палец оказывается во рту, а нож и яблоко — на земле. Впрочем, ненадолго. Порез небольшой, и, слизнув капельку крови, Вики снова принимается за работу. Стружка падает в желтую миску и немного на землю.

— Я уеду, — творит Анна. — Я уеду. Я не могу здесь больше жить.

— Угу. — Поль не поднимает голову, даже не отрывается от газеты. На матч он вчера не попал, хоть так результаты узнать.

— Не могу! — Анна щелкает по газете с обратной стороны. — Я здесь от тоски дохну, понимаешь?

— Угу. — Поль легонько морщится: Анна удачно попала как раз по статье.

— Уеду-уеду-уеду, — нервно повторяет Анна. — Уеду, черт возьми!

— Угу. Наши могли бы сыграть и получше. Халтурщики чертовы.

Анна встает из-за стола, складывает руки на груди.

— П-поль! — Анна начинает заикаться, нехороший признак. — П-поль! Ты меня с-слышишь?

— Угу. Каждый год одно и то же, уедет она. Нет, ну как можно было пропустить два гола подряд, а? За каких-то сраных десять минут, а? Вот объясните мне!

Анна несколько минут молча смотрит на закрытого газетой Поля. Словно надеется, что он сейчас оторвется уже от своего дурацкого чтива и скажет что-нибудь еще кроме своего дурацкого «угу».

— П-поль?

— Угу.

Ладно же. Анна решительно идет к мойке, под которой стоит ящик с яблоками — маленькими, невозможно кислыми, ни на что негодными шариками. Наклонившись, Анна быстро выбирает одной рукой несколько штук. Распрямляется и швыряет одно в Поля. Яблоко попадает в газету, пробивает насквозь листы. Второе — Анна не целится, даже не очень смотрит — впечатывается в стену над головой Поля. Бум! Третье ошарашенный Поль успевает перехватить прежде, чем оно стукнет его по носу.

— Анна! — Еще два яблока облетают Поля — одно справа, другое слева. Бум, бум! — Аничка! С ума сошла?

Бум.

— Ани!

Бум.

Поль подкидывает в ладони пойманное третье яблоко и, ухмыльнувшись, пускает его в Анну.

— Ой! — Зеленый снаряд пролетает рядом с Анниным ухом. Еще бы чуть-чуть… Анна замирает, уже было занесенная рука опускается, разжимаются пальцы. Очередное яблоко падает на пол, катится куда-то. Анна не смотрит.

— Вот тебе и «ой», — с легким смешком говорит Поль, встает из-за стола и идет к Анне. — Сдурела совсем, сестренка?

Она глядит на него бешеными глазами. Сейчас укусит, глупо думает Поль.

— Я уеду! — кричит Анна.

Поль кладет ладонь Анне на затылок и крепко прижимает ее к своей груди.

— Сдуре-е-ела, — тянет тихонько, ласково. — Ну куда ты уедешь? Куда?

Анна что-то отвечает, но ее совсем не слышно.

Отчего у меня такое хорошее настроение? — спрашивает себя Берта и, улыбнувшись себе, отвечает: дети уехали. Вчера уехали: Лизи и Ади в университет, Оличка (вот и она выросла, вот и она…) в колледж. Берта любит своих детей, и пусть только кто-нибудь посмеет усомниться! Но устает, господи боже мой, как же она устает. Трое, у каждого свой характер, у каждого свои привычки, радости-печали, мама, посмотри, мама, послушай, мама, пойдем со мной, мама, а давай, мама, сделай, мама, а чего-о-о он… Берта улыбается. Смешные они у меня, думает, балбесы. Устала.

Берта жмурится в солнечное окно и делает большой глоток из кружки толстого красного стекла. Яблочный чай, никому в доме такой не нравится, здесь вообще яблоки не в чести, поэтому Берта делает его только оставшись одна Очень редко.

Утром, едва проснувшись, сбегала в сад, к единственной яблоне. Набрала красных паданок. Ничего, что подбитые, обрезать чуть-чуть, да и все, — в чай же, не на праздничный стол. Потом долго искала маленький чайничек, еле нашла — Лизи убиралась, больше некому. Можно, конечно, и в большом было заварить, да только кто ж это пить-то будет? Нас теперь не четверо, думает Берта, я теперь одна. Одна… А хорошо-то как, да? Никому ничего не должна, сама себе хозяйка. Хочу — сплю, хочу — гулять иду, готовить не обязательно, уборки-стирки в десять раз меньше. Чай вот можно делать, какой хочется. У моего одиночества, смеется себе Берта, вкус яблочного чая.

Не оглядываясь, она тянется рукой назад, нащупывает радиоприемник, нажимает кнопку включения.

— …нце концов, — произносит радио приятным мужским голосом. — Ну что ты такое говоришь, Марго? Конечно я тебя люблю. Как же иначе?

Берта улыбается. Ади всегда бесится, когда она включает это шоу: мама, говорит он, ну мама же, как ты можешь слушать эту пошлятину? А Берте нравится, они смешные, эти человечки, состоящие из одних голосов. Трогательные, почти как живые.

— Марк, о Марк! — звонко отзывается приемник. — О Марк…

Глупый Ади, ничего-то он не понимает. Берта наливает себе еще чаю, снова на ощупь делает радио погромче, потом, устраиваясь поудобней, поджимает под себя ноги… И по привычке немножко испуганно оборачивается на дверь: Оличка насмешничает — ты как маленькая, мама, с ногами. Но Оличка уехала, и можно спокойно раскладывать свои пятки по всему диванчику.