Живые и прочие (41 лучший рассказ 2009 года) - Касьян Елена "Pristalnaya". Страница 29

При ней всегда ссорятся парочки.

Мужчин прошивает насквозь чем-то очень душным, взваренным, пресным — домашним, — раствор этот становится до того концентрированным, что они взрываются, хлопают дверью, говорят: никогда больше! Говорят: я сам по себе! Исчезают с концами. Думают: не вернусь!

Женщины ревут на кухоньке, говорят: да он никогда, никогда раньше… я не знаю, что нашло. Она молчит, она знает прекрасно: инь вышел из берегов, женского стало слишком много, он все равно не выдержал бы, но позже. У подруги еще оставался в запасе месяц, год, десять, было бы счастье, отравленное его вспышками ярости, его молчанием, его «как я устал». Дозы смешивались бы, переходили одна в другую: сперва на десять частей счастья одна часть яда, потом наоборот. Потом бы ее рвало, отравление, его колотило бы, передоз.

Им не надо было быть вместе с самого начала.

Ангелика видит все наперед. Ангелика спасет их сейчас, она даст им шанс осознать все как можно раньше, не загубить свою жизнь, быть свободными для новых встреч и новой — настоящей — любви.

Они и сами поймут, но позже, надо помочь, думает Ангелика, дурацкое имя, выбрала сама в шестнадцать, буковку «г» вместо предсказуемой розово-книжной «ж» выписала сама твердым почерком. Разругалась с родителями, хватило пороху устроить всю эту возню с документами, полноватая паспортистка смотрела жалостливо, называла дочкой, пыталась отговорить.

А назад теперь менять как-то глупо, даже мама уже смирилась, зовет, правда, Аней, а Ликой никак.

Без меня они не справятся, думает Ангелика, надо помочь. Но как же это тяжело, господи.

Она делает вдох.

Ты пойми, он же не ценит тебя, он не видит, какая ты настоящая, какая ты нежная, говорит Ангелика.

Ты пойми, настоящее — оно не такое, это когда ясно и свет, когда ты уверена, когда нет срывов, нет сомнений.

Ты пойми, это просто страх остаться одной. А одна ты не будешь.

Подруга говорит: ты мой ангел, Ангелика, спасибо тебе, да, я понимаю, я теперь вижу. Вижу ясно, а помнишь, тогда, в субботу? А как мы на дачу собирались, а он? А суп мой ему не понравился? Ты мой ангел-хранитель, Ангелика, спасибо тебе, да. Оставайся сегодня?

Потом они пьют вино, курят крепкое, а потом травку — подруга с мстительным блеском в глазах извлекает пакетик из заначки, припас? Ну вот на тебе, это нам ты припас, а сам перетопчешься… а вот еще как он тогда меня из аэропорта, да? Ссскотина.

Потом, конечно, целуются, подругины губы изгибаются чуть грубее и яростней, чем взаправду. Бокал вдребезги, ванна, зеркало, Ангелика смеется и ведет ее за руку, видишь, видишь, какая ты? Смотри на себя, ты прекрасна, прекрасна.

Утром они просыпаются поздно, подруга еще ночью кинула шефу строгую эсэмэску про внезапное что-то там, а Ангелике никуда не надо. Они устраивают завтрак у Тиффани, такая у них игра. Красивая жизнь, остатки икры с Нового года, омлет и клубника, ну и что, что замороженная. Строят лицом непривычные гримаски, складывают губы трубочкой, говорят чуть громче, чем всегда, много смеются.

Когда случайно сталкиваются — кухня маленькая, суета деланно оживленная, не разойтись, — отпрыгивают по углам, как две ошпаренные кошки, и, перебивая друг друга, торопливо заговаривают о сцене из какого-то фильма, музыке, черте в ступе, а вот еще, помнишь? Ага. Отводят глаза.

Потом Ангелика долго едет домой. От подруги до нее не сорок, конечно, тысяч, но много, действительно много. И видятся они нечасто, да и какая она, в сущности, подруга, покачивается в голове у Ангелики в такт поезду. Встречаемся раз в полгода, да даже и не встречаемся — пересекаемся, пьяный щебет, пустота. У Ангелики похмелье, усталость, и хочется быть беспощадной.

Дома Ангелика первым делом идет к холодильнику, достает что придется, ест прямо так, не разогревая, из сковородки.

Она отдала так много сил, ей тяжело, она вычерпана до донышка, надо восстановиться. Ангелика медленно тянет внутри головы ленту мыслей: не зря, не зря, она правильно поступила, да, накормила собой, ну и что, зато помогла — не подруге, неважно, просто хорошей девушке — помогла разорвать круг. Помогла выбраться из этих отношений. Бес-перс-пек-тивных, слово крутится будто на замедленной перемотке. Ангелика засыпает.

И просыпается резко, рывком, от дребезжания телефона.

Сбивчиво, радостно, взволнованно плещется в трубке голос подруги — нет, просто хорошей девушки: знаешь, мы снова вместе, он пришел, и мы говорили так долго, так честно, вот как вчера с тобой, он понял, и я поняла, и спасибо тебе, если бы не ты… мы ждем тебя завтра на ужин, не можешь? Ну когда-нибудь в другой раз, обязательно пересечемся, спасибо, спасибо, тебе от него привет.

Ангелика сворачивается в тугой комок, становится меньше, меньше, вот-вот исчезнет

плачет навзрыд, стараясь не думать о том, какие у него пальцы, какие у него нежные губы

как хочется, чтобы он прикасался к ней, к ней, только к ней

Ангелика засыпает и наконец-то видит во сне все по-настоящему.

Улья Нова

УВЛЕЧЕННАЯ

Они отдыхали в постели. Трещал телевизор, еще минуту назад заглушавший их басистые, хриплые стоны. Светлана гладила седеющие волосы мужа, прикрыв пледом белые текучие ляжки — рожавшей женщины под сорок, имеющей склонность к полноте.

— Она уже час там. Это что-то новенькое.

— Успокойся, все подростки через такое проходят.

— Мне плевать на всех, это моя дочь. Надо поговорить с ней.

— Только, пожалуйста, тактичнее. Скажи, что занимать надолго ванную неприлично. Вот когда будет жить одна, пусть запирается в ванной на целый день. Может, она парится? Или у нее проблемы с кишечником? Я говорил: не надо было курочить стену и совмещать туалет с ванной.

— Боюсь, у нее совсем другие проблемы. Плюс к тому — тройка по геометрии уже во второй четверти. Ты что, не понимаешь: наша дочь — кандидат вылететь после девятого класса. Что тогда — училище? Ты представляешь, кто там учится? А в платных колледжах знаешь сколько требуют за семестр? Потом, прежде чем туда поступать, надо решить, чего хочешь. А она чего хочет? Запираться в ванной по часу? В моей семье уже три поколения с высшим образованием, и вот дочь — в училище. Весь офис будет смеяться. Представляю, как моя секретарша удивленно выкатит глаза и спросит, что же я не могла договориться и сунуть учителям. А я, между прочим, училась сама. Мы и представить себе не могли — платить учителям. Тем более запираться в ванной по часу. Я уже не могу с ней справиться. Она молчит, хамит, хлопает дверью.

— Вообще, я пока ничего подозрительного не замечал. Из школы приходит вовремя, никто ей не звонит, в комнате всегда чисто, пока не курит.

— Оставь меня, — отрезала Светлана и углубилась в журнал.

Лязгнула задвижка. Из ванной выскользнула бледная фигурка и исчезла за дверью другой комнаты. Через некоторое время, когда Светлана заглянула — позвать ужинать, она застала дочь в кровати читающей какую-то книгу, которую та быстро спрятала при появлении матери.

— Иди ужинать. Что это там у тебя, Мопассан?

— О чем ты, — пожала худенькими плечами Яна и молча прошла на кухню.

Ела, опустив глаза в тарелку. Молча ушла в свою комнату.

— Ты посмотри: у нашей дочери переходный возраст.

— Что же она не скажет? Мы бы ей как-нибудь помогли.

Они сидели за столом у кухонной стенки со встроенной в нее всякой всячиной, призванной создавать домашний уют, — тостером, кофемашиной, посудомоечной машиной, микроволновкой. Серо-голубая стенка подсвечивалась тремя маленькими лампочками, что придавало кухне сходство с баром и космическим кораблем.

— Неужели ты так прямо сказала родителям — привет, у меня переходный возраст…

— А что ты считаешь его началом?

— Ну это как раз… ну как бы сказать… когда… Сама знаешь.

— Ты тоже запирался в ванной? — Усмехнувшись, Светлана пригладила свои густые вихрастые волосы, выгнула спину, ее пышная грудь стала еще ощутимее, и муж — человек уже немолодой, все же инстинктивно потянулся через стол.