Король утопленников. Прозаические тексты Алексея Цветкова, расставленные по размеру - Цветков Алексей Вячеславович. Страница 1

Алексей Цветков

КОРОЛЬ УТОПЛЕННИКОВ

УДК 821.161.163.3

ББК 84 (2Рос = Рус) 6

Ц 26

Цветков, Алексей

Король утопленников. Прозаические тексты Алексея Цветкова, расставленные по размеру — М.: Common place, 2014. — 222c.

ISBN 978-99970-0109-2

Алексей Цветков — писатель, публицист, общественный деятель. Сотрудничал с множеством изданий, был редактором отдела русской прозы в издательстве «Ультра. Культура». Стоял у истоков книжного магазина «Фаланстер», в данный момент — сотрудник книжного магазина «Циолковский». Автор книг «Сидиромов и другая проза», «Дневник городского партизана», «Поп-марксизм» и многих других.

Публикуется под лицензией Creative Commons

Разрешается любое некоммерческое воспроизведение со ссылкой на источник

Котик

Седая бабушка остановилась у подъезда. Перед нею на задних лапах стоит серо-волнистый кот, уткнув мордку в бабушкин синий халат с цветами, а передними лапами обнимая ее за ногу, как будто он бесконечно о чем-то сожалеет или навсегда с кем-то прощается. «Все кушать хотят!» — приговаривает старушка, почесывая двуногого котика меж ушей. «Все кушать хотят...» — задумчиво повторяет она, не меняя позы и голоса. Учитывая ее возраст, это звучит как вывод из многолетних наблюдений. Котик безутешен и не отлипает, как приклеенный. Никакой еды для него у бабушки с собой нет. «Все кушать хотят!» При желании это можно слышать так: «Все — кушать котят»

Верблюд

Легче якорную цепь (ну, канат) протащить сквозь игольную скважину, чем войти богачу под новые небеса. И мне хочется верить, всю жизнь мне хочется верить, что переписчик привел сюда верблюда намеренно. Верить, что дело не в том, что кто-то переписал, не переспросив, а в том, чтобы слова спасителя стали необъяснимы и поразительны на сотни лет вперед. Кому нужна теперь эта точность? Верблюд с надеждой смотрит сквозь иглу. Верблюд ждет чуда, как и все, кто верит. Якорная цепь давно на дне, и ее никогда не поднимут из небытия. Верблюд — богач, он так много и так долго может нести на своей спине. Если бы без груза, — думает он, — и если б я был моложе, и если бы игла не обычная, а, скажем, для сшивания кожи, тогда бы я попробовал. Вдруг? А так — безнадежно. Не жить мне под новым небом. Новые небеса зовут тех, кто не держал якорь, тех, кто не нес тюков, тех, кто имитировал ошибки, желая, чтобы речь спасителя стала необъяснимой и поразительной вплоть до конца времен.

Город, выславший сообщение

Присмотрись. Он идет. Человек с тростью прибыл и стучит ею в ночную дверь. Дом выбран наобум, но хозяин, открыв, сразу узнает. С прибывшим нельзя разговаривать. Но именно он делает пальцами левой руки знак: «молчание окончено». Хозяин без промедления ведет человека с тростью на кладбище. Останавливается у кружевных ворот, мочит себе шею, взяв воды из мраморного источника. Хочется сделать нечто обычное перед тем, как обещанное произойдет и все изменится. Надписи на могилах никогда еще не были так смешны. Складываются в общий текст, который больше незачем читать.

Ящерицы рассыпаются из-под ног. По-кошачьи взвизгнула дверь, посыпалась земля из ее отверстий. Хозяин дома входит в брошенный мавзолей. Там похоронена машина. Внутри, под крышей мавзолея, темнеет большой широкий круг. Гость находит пальцами отверстие в нем и ввинчивает туда трость. Трость неожиданно легко едет по круглому периметру потолка усыпальницы, и хозяин, взяв ее, начинает бегать вокруг пробужденной машины, повинуясь идеальному кольцу. Гость делает ему знаки: стой/беги. Быстрее/медленнее. Машина шумит. Сверху им на головы сыплется земля. Бегущий держит трость, вонзенную в подвижный потолок, как бесценный факел. Работа длится примерно полчаса. Невидимо сквозь небо послание уходит. Передается. Город отныне больше не немой. Какое оно, послание, не знает никто в городе, потому что оно общее и не может быть дано одному. Одни жители считают, посланием обладает только кладбищенская машина. Другие жители считают, посланием обладает только человек с тростью. Третьи жители считают, посланием нельзя обладать, ибо оно само обладает нами как устройствами. Что думает человек с тростью, никому не известно. Вероятнее всего, он считает себя смиренной и временной деталью вечной машины.

Так или иначе, той ночью город положил свое слово в великое письмо, которое все пишут, но нельзя прочесть, все шлют, но нельзя получить. Встревоженные шумом и светом посылающей машины чайки кружат над мавзолеем, как пепел над большим костром. Они всегда здесь спали. Их никто никогда не будил.

Завтра утром человека с тростью в городе уже не будет. Он разворачивает карту в поезде и едет по ней глазами. Высланное сообщение оправдывает все, что сделают или не сделают жители города потом.

Мандариновый цех

— Ты, главное, помни свое самое выигрышное амплуа, и они все будут твои, — пошутила бывшая жена, прощаясь.

— Это какое?

— Веселый парень с грустными глазами. Это не прокатит только на страшном суде, но ты в него веришь вряд ли.

— На страшном суде я собираюсь задать судье пару вопросов, и мне интересно, не могу даже предположить, как он будет выкручиваться, потому что те ответы, которые я могу предположить, не достойны судьи.

— Ты намерен там спрашивать?

— А ты полагаешь, мы все там будем с заклеенными ртами?

— Иногда мне кажется, все твои проблемы от того, что ты ни дня не работал на заводе. Мой отец всю жизнь трудился в мандариновом цеху. Поэтому я знаю всю технологию. Чтобы изготовить один мандарин, нужно закачать гель, поступающий по трубе из химического цеха первичных смесей, в маленькие пакетики из пленки. Сверху обдать белой пеной, она, застывая, становится цедрой и сгибает новые дольки в шар. Навертеть крашеную корку, заткнуть дырку такой маленькой зеленой финтифлей, звездочкой, она у каждого мастера немного своя, из индивидуальной коробки. Мой отец не рассчитывал на большее, ему не хватало образования, квалификации, чтобы работать в другом цеху, более сложном, где собирали ягнят. Знаешь, кости везут долго, из другой части завода, за это время они успевают высохнуть и отвердеть, клеят к ним мышцы, протягивают сосуды внутрь и заводят сердце, уколов его быстрой музыкой, оно бьется, и будущая овца пошла. Мокрая еще от клея, сама выходит из цеха и щиплет поданную ей траву, нарезанную заранее. Так здорово, но папа мог только мечтать об этом. Делать коз, овец, волков, собак или глубоководных рыб в подсвеченных ваннах. А ты мог бы туда попасть с твоими-то данными. Ну, сейчас, конечно, все это не вручную. Автоматизировано, конвейер, только рычаги жми. А вот мама сидела дома, совсем кустарный промысел, склеивала колосья из зерен, могла даже жука составить нам детям в праздник, если ей все части дать, но получалось не всегда, все-таки самоделка, не патентованное. Вот я какое время помню, когда еще кто-то делал сборку на дому, не все в цехах. Ты мог бы даже дослужиться до лаборатории, в которой собирают людей, это высший пилотаж, работать с мозгом, под микроскопом выстраивать нейроны, плести эмоции, проминать емкость памяти, управляя мельчайшими строителями, говорящими микроэлектрическим светом. Ты мог бы получить патент на авторство и сделать кого-то из нас, если бы хотел.

— Мне завод нравился только когда там забастовка и ничегошеньки нового не собирают. Когда завод не работал, я всегда мечтал: пусть оно берется откуда-нибудь само, растет, например, из земли, а животные могли бы как-то сами научиться делать друг друга. Как только завод вставал, я закрывал глаза и представлял себе, как рыбы в стеклянной глубине переходят к самопроизводству.