Культура растафари - Сосновский Николай. Страница 69

Вариантом подобного деления является условное деление культур на «мужские» и «женские» (почвенничество, разумеется, отдаёт предпочтение «женским», — и то сказать, как язык повернётся назвать родимую свою культуру не материнским, но мужеским началом?) с самыми изощрёнными построениями о сущности родной культуры — от софиологии до рассуждений о «бабьем начале».

Но с исключением из трепещущего переплетения культурных лучей и токов одного из полюсов сознания — рационального — происходит неминуемая деградация всего почвеннического комплекса, в том числе и оскудение его гуманистического наполнения, вырождение его в низкопробный национализм. Впрочем, то же самое происходит и с универсализмом при полном подчинении культурного сознания рассудку, при исключении иррационального и мифологического начала из целостного сознания.

Видимо, реально в любой культуре непременно, покуда она жива и жизнеспособна, противоречиво присутствуют в сложном взаимодействии оба начала. Почвенническое же и универсалистское сознание, в силу механизмов функционирования того и другого, тяготеют каждое к своему началу, соответственно оценивая их и замечая в собственной культуре «положительные», а в чужой «отрицательные» (для каждой установки свои) черты: как ни парадоксально, универсализм часто бранит соседей за косность, иррационализм, «бабью натуру», нерасторопность и бестолковость — за то же, за что любит себя почвенничество. Недаром в лучших художественных образах, воплощающих национальный характер, образ этот двойной: Дон Кихот и Санчо Панса, Тиль Уленшпигель и Ламме Гудзак, Хорь и Калиныч, и т. д.

Как обе глобальные интеллектуальные установки предполагают друг друга, так и их внутренние компоненты нуждаются в самоотрицании, в противоположном полюсе. Только между этими полюсами и образуется поле напряжения, создающее жизненную среду гуманизма.

Глава IV. КУЛЬТУРНЫЙ НАЦИОНАЛИЗМ В ЗЕРКАЛЕ «КУЛЬТУРНОГО КОСМОПОЛИТИЗМА»: «КУЛЬТУРА РАСТАФАРИ» КАК ЭЛЕМЕНТ МОЛОДЁЖНЫХ СУБКУЛЬТУР ЗАПАДА

В европейской и — шире — в западной цивилизации отмечаются периодические вспышки интереса к неевропейским локальным цивилизациям как средству исцеления (иногда же наоборот — как к предостережению) для собственной культуры. [525] Причём в них «обнаруживаются» совершенно противоположные качества — в зависимости от того, чего в данный момент недостаёт европейской цивилизации: то образцом для подражания объявляется эгалитаризм этого условного «Востока», как в нонконформистских движениях 60-х, то его иерархичность и жёсткость социальных барьеров, как у французских «новых философов», то спонтанность, а то ритуализированность всей жизни, то иррационализм, а то созерцательность, мудрое размышление, то свобода от социальных норм, то их безусловное господство.

Мало того, при близком рассмотрении «восточных» и «африканских» мотивов в европейской культуре обнаруживается, что всё это имеет мало общего с реальными неевропейскими культурами. Не счесть свидетельств того, что проповедники ценностей «экзотических культур» в действительности знали эти культуры плохо, в основном из вторых рук, идеализируя в них те качества, которые в настоящий момент приглушены в собственной культуре. Не случайно обращения мастеров европейской культуры к «африканским» заимствованиям вызывают среди африканской интеллигенции не гордость, но раздражение и неприятие.

Иными словами, «историко-этнографический, истинный Восток столь же удалён от ориентального мифа, [526] как и стилизованный, эстетизированный Восток европейского искусства конца XIX века. От прежних связей западного искусства с Востоком контркультура оставила только стремление к обновлению „через иное“ путём инверсии полюсов». [527] Видимо, это справедливо не только в отношении намеренного обращения к иным цивилизациям для конструирования контркультуры. но и для «экзотических» мотивов в европейской культуре в целом. Образ «Востока» является необходимым каждой культуре для самоосмысления и нормального функционирования «образом Иного». О диалогичной природе культуры и роли в нем «Образа Иного» с разных позиций писали М.М. Бахтин, M. Бубер, Дж. Мид, Ю.М. Лотман, В.С. Библер, Вяч. Вс. Иванов, У. Эко и многие другие. Особенно насущной эта тема стала с осознанием реально складывающейся планетарной цивилизации. В данной работе нас интересует, в первую очередь, условность этого образа.

1. Роль «Образа Иного» в культурной динамике

Конкретное наполнение этого образа можно связать с прослеживающимися внутри каждого большого самостоятельного периода в истории локальных культур фазами, отражающими становление и распад присущего данному периоду стиля, в наиболее целостном, обобщенном виде выражающего «дух» этого периода: это зарождение стиля (грубоватая архаика, поиски соразмерности элементов), строгая классика (наибольшее соответствие стиля художественной культуры облику культуры в целом), барочный этап, или «стиль на излёте» (эллинизм, маньеризм, барокко, ро-коко, декаданс, постмодернизм, — фаза поиска элементов нового стиля через разложение старого и эклектическое обращение к иным — во времени и пространстве — стилям: в русской культуре этот поиск был выражен, например, акмеизмом). Планетарная культура сегодня переживает именно третью фазу.

Подобные схемы циклического развития культуры — обычно через три фазы не оригинальны, реально существующие процессы культурной динамики по-разному осмыслялись и концептуализировались издавна, что свидетельствует об обоснованности подобных теоретических построений. Это и концепция О. Шпенглера, и «концепция маятника» А.Л.Чижевского, согласно которой в искусстве происходит качание стилей между двумя архетипами (классическим и барочным), и модель С.Ю. Маслова, в которой аналитический подход (порождающий рационализм и классицизм) и синтетический подход (порождающий «барочные» стили) чередуются, и идеи К.Н. Леонтьева о периодах «первичной простоты», «цветущей сложности» и «вторичного упрощения и смешения», и наблюдение Н.А. Бердяева о «вечной распре классицизма и романтизма» (близкие к изложенным ниже представлениям о культурной динамике были изложены Бердяевым в работе «О рабстве и свободе человека»), и в работах семиотического направления в культурологии. Собственно, выделение того или другого числа фаз в культурном «круге» (цикле культурной динамики) не может быть предметом спора, так как, подобно любой теоретической модели, зависит в основном от конкретных задач исследования. Но главное во всех этих построениях — это признание того, что культурная динамика имеет собственную внутреннюю логику развития, находящую закономерные проявления и преодолевающую силу внешних влияний; культура как знаковая система подчиняется общим законам развития знаковых систем, коренящихся очень глубоко — возможно, в принципе энантиоморфизма (функциональной ассиметрии) и бинарности, с которыми связаны нейропсихологические механизмы и копирующие их структуру и принципы функционирования знаковые системы.

Сами по себе циклы культуры и их мерное чередование удобнее всего — ибо здесь они нагляднее представлены, да и сами циклы короче, чем в масштабах культуры в целом, — выявляются в области художественной культуры. Это явление, а также значение для него периферийных и маргинальных форм и элементов культуры, подробно описывалось в отечественной культурологии формальной школой в литературоведении: В.Б. Шкловским, Ю.Н. Тыняновым, Б.И. Эйхенбаумом и др. Частным проявлением этих «качаний» между «вершками» и «корешками» (употребляя образ В.Б. Шкловского) является чередование устремлённости художественной культуры на конструкцию или на материал, на генерализацию или на подробности, на сюжет или на сказ, на главенство стиха или прозы, на канонизацию или на вытеснение и т. д. Периодически обостряется восприятие в культуре тех или иных сторон действительности: например, отмечаются периоды повышенного интереса к цветовой гамме и цветовой глухоты и т. д.