Ведьма - королева Лохлэнна - Смит Джордж Генри. Страница 18

Момент обретения Елизаветой королевского статуса вызывает в памяти определенные исторические параллели. Когда скончался король, Елизавета находилась в ветвях африканского фигового дерева – как тут не вспомнить о Елизавете I, которая в 1558 году, тоже в возрасте двадцати пяти лет, сидя под дубом в Хартфилд-Хаусе, услышала о кончине, королевы Марии, означавшей, что теперь на трон предстоит взойти ей.

Ее преемница из XX века со сверхъестественным самообладанием принялась за составление писем, телеграмм и меморандумов – “обеими руками ухватив”, по свидетельству Чартериса, “вверенные ей судьбой бразды правления” (70).

Двадцатишестилетняя королева Елизавета II перед помазанием на коронации в Вестминстерском аббатстве. Июнь 1953 года. Getty Images

Глава четвертая

“Готовы, девочки?”

“Как вы намерены именоваться?” (1) – спросил Мартин Чартерис, когда Елизавета несколько оправилась после потери отца. “Собственным именем, разумеется. А как иначе?” – ответила она. Вопрос был не праздный, поскольку королевой Елизаветой до тех пор называли ее мать. В конечном счете решилось так: она будет царствовать как королева Елизавета II (после тезки из XVI века, Елизаветы I), или просто королева. Елизавета-старшая станет королевой-матерью, а не вдовствующей королевой, как ее нарекли бы прежде. Елизавета II будет царствующей королевой (Queen Regnant) и получит королевскую монограмму E II R.

“Все случилось очень внезапно”, – вспоминала она четыре десятилетия спустя. Ее задача состояла в том, чтобы “принять дела и не ударить в грязь лицом. Дорасти до того, что ты уже привык выполнять, и принять как данность, что вот она, твоя судьба, потому что преемственность, как мне кажется, крайне важна” (2).

Елизавета II вернулась в Англию на “Аргонавте”, который неделей ранее принес ее в Кению. Лакей Филиппа Джон Дин, несколько раз взглянув на проходящую мимо бывшую принцессу, заметил, что “кажется, она плакала” (3). Майк Паркер свидетельствовал, что Филипп держался “стойко, как Гибралтарская скала, утешая жену по мере своих сил” (4).

7 февраля 1952 года после девятнадцатичасового перелета самолет приземлился в сумеречном лондонском аэропорту. Одетая в простой черный плащ и шляпу Елизавета хранила самообладание. На поле их с Филиппом встречала небольшая делегация в темных пальто, цилиндрах и котелках во главе с дядей Елизаветы герцогом Глостерским и премьер-министром Уинстоном Черчиллем. Министр иностранных дел Энтони Иден и его коллеги обнажили головы, когда Елизавета двинулась вдоль шеренги, и отвечали на ее рукопожатие глубоким поклоном. “Даймлер” с королевским гербом доставил ее в Кларенс-Хаус, где восьмидесятичетырехлетняя королева Мария продемонстрировала смену ролей, присев перед Елизаветой в реверансе и поцеловав ей руку, однако не преминув заметить: “Лилибет, твой подол слишком короток для траурного платья” (5).

На следующий день новоиспеченная королева прибыла в Сент-Джеймсcкий дворец, официальную резиденцию монарха. Построенное Генрихом VIII в XVI веке, это здание из красного кирпича со множеством башенок в самом сердце Лондона служило жилищем суверена с тех пор, как сюда переехала из слишком большого для нее Букингемского дворца королева Виктория. В Сент-Джеймсе Елизавета II на двадцать минут предстала перед несколькими сотнями участников Совета престолонаследия – церемониального органа, в состав которого входит Тайный совет (группа основных советников монарха, набирающаяся из высокопоставленных политиков, духовенства и судей, а также других выдающихся государственных деятелей Британии и Содружества). Согласно Закону о престолонаследии 1701 года, Елизавета становилась королевой с момента кончины ее отца, однако совет все равно должен был собраться и принять ее декларацию и клятву. Это не отменяло необходимости выждать шестнадцать месяцев до коронации, но Елизавета получала все требуемые для исполнения обязанностей монарха полномочия.

Члены совета дружно склонились перед сороковым монархом со времен Вильгельма Завоевателя, занявшего английский трон после битвы при Гастингсе в 1066 году. Елизавета II провозгласила звонким голосом: “После скоропостижной кончины моего отца я должна взять на себя долг и обязанности суверена. Меня слишком переполняют чувства, поэтому сегодня я скажу лишь, что буду, как и мой отец на протяжении своего царствования, действовать во имя блага и процветания моих народов, рассеянных по всему миру… Я молю Бога о помощи в этом нелегком бремени, которое оказалось возложено на меня в столь юном возрасте” (6).

Из зала она вышла под руку с супругом, и, по свидетельству некоторых очевидцев, в глазах ее стояли слезы (7). Елизавета с Филиппом отправились в Сандрингем, чтобы вместе с королевой-матерью и принцессой Маргарет почтить память покойного короля, прежде чем его увезут в Лондон для официальной церемонии прощания в Вестминстерском зале и последующего захоронения в часовне Святого Георгия в Виндзоре 15 февраля. Всем надолго врезались в память три скорбные фигуры – бабушка Мария, королева-мать и Елизавета II, – стоящие у катафалка вместе с принцессой Маргарет в плотных черных вуалях, ниспадающих до пояса.

Королева-мать выступила с беспрецедентным обращением к подданным, прося “с заботой и любовью” отнестись к ее дочери, “призванной исполнить свой великий и уникальный долг” (8). “Мне невыносимо думать о том, что Лилибет приходится взваливать этот груз на плечи так рано” (9), – признавалась она в личном письме к королеве Марии.

Черчилль, знавший Елизавету II почти с пеленок, скорбел о Георге VI и был подавлен сменой главы государства. Джок Колвилл, который к тому времени вернулся к Черчиллю в качестве личного секретаря, “пытался подбодрить его, рассказывая, как замечательно у него сложатся отношения с новой королевой, но тот твердил, что совершенно ее не знает и что она совсем еще дитя” (10).

По утверждению младшей дочери Черчилля, Мэри Сомс, “отец очень быстро понял, что Елизавета подает большие надежды” (11). Как отмечал Мартин Чартерис, “она его поражала. Она оказалась добросовестной, эрудированной и целеустремленной. Спустя считаные дни после воцарения она принимала премьер-министров и президентов, послов и верховных комиссаров <…> и справлялась безукоризненно” (12). Королева и сама чувствовала, что меняется, признаваясь подруге: “Странно, я больше не испытываю ни тревоги, ни беспокойства. Не знаю как, но я утратила всякую робость” (13).

Черчилль, пользуясь своим даром красноречия и умением чувствовать момент, подготовил почву для “новой Елизаветинской эпохи”, как ее оптимистично назовет пресса. Британия по-прежнему страдала от дефицита товаров; чай, сахар, масло выдавались по карточкам, лондонские улицы лежали в руинах после бомбардировок, закат империи неумолимо надвигался, а страхи перед распространением коммунистической угрозы приближали холодную войну.

В своем выступлении перед палатой общин через пять дней после восхождения Елизаветы на трон Черчилль назвал ее “светлой юной особой <…> наследницей всей нашей славы и традиций”, утверждая, что ей предстоит царствовать “во времена, когда измученное человечество нерешительно балансирует на грани между мировой катастрофой и золотым веком”. Он выразил надежду, что королева “ознаменует собой <…> блестящее спасение человеческого рода” (14). Перспективная молодая активистка Консервативной партии по имени Маргарет Тэтчер строила не менее оптимистичные прогнозы, заявляя в газетной статье: “Если, как искренне надеются многие, с воцарением Елизаветы II исчезнут последние крупицы предвзятого отношения к женщинам, занимающим высокие посты, для женщин действительно наступит новая эпоха” (15).