Ведьма - королева Лохлэнна - Смит Джордж Генри. Страница 23

С помощью правительницы гардеробной, вдовствующей герцогини Девонширской, фрейлины расправили королевскую алую бархатную парадную мантию с горностаевой опушкой и золотым кружевом. Когда фрейлины взялись за шелковые петли пяти с половиной метрового шлейфа, королева посмотрела через плечо и спросила: “Готовы, девочки?” (83) Они подняли тяжелый бархат и двинулись по длинному проходу к покрытому золотым ковром коронационному “подиуму”, за которым возвышался главный престол аббатства, задрапированный ало-синими с золотом гобеленами, где искрились под ярким светом телевизионных софитов скипетры, шпаги и короны.

В процессию входили главы государств, дипломаты, африканский вождь в леопардовой шкуре и головном уборе из перьев, мусульманин в черном, кронпринцы и члены королевской семьи, включая мать Филиппа в сером монашеском одеянии и апостольнике, а также королеву-мать и принцессу Маргарет в почти четырехметровых мантиях. Все женщины были в бальных платьях, а мужчины – кроме облаченных в развевающиеся одежды и национальные костюмы (“выхваченные без разбора с мертвых страниц британской истории”, как писал Рассел Бейкер в “Baltimore Sun” (84) – во фраках с бабочками, хотя лейборист Эньюрин Бивен позволил себе явиться в обычном черном пиджаке.

Когда королева приблизилась к главному престолу, покачивая тяжелой юбкой “в мерном завораживающем ритме” (85), хор мальчиков Вестминстерской школы запел “Vivat Regina Elizabetha! Vivat! Vivat! Vivat!” [12] – единственную во всей церемонии строчку на латыни. За время коронации, процедура которой мало изменилась с Рождества 1066 года, когда в аббатстве короновали Вильгельма Завоевателя, Елизавета сменила три разных трона. Первое тронное кресло было обращено к центру подиума, спиной к королевской галерее, перед которой тянулся длинный стол, уставленный золотом и позолоченным серебром – в том числе огромными блюдами, кубками и солонками. Резной дубовый трон короля Эдуарда, используемый на всех коронациях с 1308 года, был установлен лицом к алтарю – именно на этом троне предстояло восседать королеве после помазания и коронования.

Когда Елизавета II встала у трона короля Эдуарда, архиепископ начал церемониал, представляя коронуемую по очереди четырем группам именитых гостей общим числом в семь с половиной тысяч, рассаженным по четырем сторонам аббатства. В ответ на возглас каждой четверти “Боже, храни королеву Елизавету!”, сопровождаемый фанфарами, королева слегка склоняла голову (86) и медленно приседала в неглубоком реверансе – единственный раз за все время пребывания на престоле, когда от нее требуется этот двойной знак почтения.

После принесения коронационной присяги, в которой королева клянется чтить законы Великобритании, ее земель, территорий и владений, а также “соблюдать Закон Божий”, началась религиозная часть церемонии. Со стоящей перед коронационным креслом королевы фрейлины сняли алую мантию, перчатки, драгоценности и диадему. После этого вдовствующая герцогиня Девонширская и лорд обер-гофмейстер маркиз Чамли помогли Елизавете II облачиться в Colobium Sindonis – простое белое полотняное платье с круглым вырезом и широкой плиссированной юбкой, надевающееся поверх бального. “На спине облачение застегивал лорд Чамли, – вспоминает Анна Гленконнер. – Поскольку с пуговицами ему было бы трудно справиться, платье сделали на кнопках” (87).

Четыре рыцаря Подвязки держали шелковый златотканый балдахин на серебряных шестах над троном короля Эдуарда, где в ожидании помазания восседала невидимая для телекамер королева. “Это был самый волнующий момент, – продолжает Анна Гленконнер. – Она выглядела такой юной в одной простой белой накидке поверх платья и с непокрытой головой” (88). Архиепископ Кентерберийский налил святого елея из мирницы двадцатидвухкаратного золота в форме орла в серебряную позолоченную ложку для миропомазания и помазал Елизавету II на царствование, начертив крест на обеих ее ладонях, на лбу и верхней части груди. “То, что Елизавета, в отличие от Виктории, не протестовала против прикосновения архиепископа к ее груди”, вызвало, согласно одному из источников, “некоторый ажиотаж” (89).

Затем на Елизавету надели коронационное облачение весом в шестнадцать килограммов из златотканой парчи – далматик с длинными рукавами и широким ремнем, вышитую столу, присобранную вокруг шеи, и имперскую мантию – огромный сияющий шлейф, застегивающийся на пряжку в виде золотого орла. Все элементы одеяния от простого полотняного платья до этих ослепительных регалий, а также помазание призваны были обозначать ее священнический статус. Британские монархи давно перестали быть помазанниками Божьими, отвечающими за свои действия лишь перед Господом, а значит, не обязанными прислушиваться к указаниям простых смертных министров и парламента. Однако королева, как верная христианка, считала, что коронация благословляет ее в глазах Господа на службу народу.

“Подлинный смысл коронации заключался для нее в помазании, не в возложении короны, – считает каноник Джон Эндрю, друг королевской семьи и старший капеллан при 100-м архиепископе Кентерберийском. – Благословение, вот что превращает ее в королеву. <…> Она останется королевой до конца своих дней” (90).

Затем последовала череда обрядов, в ходе которых ей вручались регалии, каждая из которых выступала символом королевской власти – начиная с двух армилл, тяжелых браслетов из двадцатидвухкаратного золота, олицетворяющих искренность и мудрость. Кроме того, она получила золотые шпоры, толстую белую перчатку, дабы “мягкой была длань, взимающая налоги” (91), и драгоценный жертвенный меч, которым ей предстояло защищать добро и карать зло. Меч королева, благоговейно поддерживая обеими руками, отнесла к алтарю. Коронационный перстень с рубинами и сапфирами, надетый на правый безымянный палец, символизировал верность народу, драгоценные скипетры знаменовали королевскую власть, милосердие и главенство, а держава с крестом из драгоценных камней означала власть Христа над человечеством.

Восседая на троне короля Эдуарда, утопающая в складках своих величественных золоченых одежд, с драгоценным скипетром в каждой руке, королева в “напряженном ожидании” (92) смотрела, как архиепископ благословляет массивную корону святого Эдуарда из чистого золота с 444 полудрагоценными камнями. Подняв венец обеими руками, архиепископ возложил его на голову Елизаветы – голова склонилась на миг, но тут же поднялась. В этот же момент пэры в алых горностаевых мантиях, сидящие в одном секторе аббатства, и блистающие драгоценностями знатные дамы в другом секторе, также облаченные в красный бархат с меховой опушкой, надели свои короны – золотые с бархатом и горностаем. Собравшиеся дружно воскликнули: “Боже, храни королеву!”, в Гайд-парке и в Тауэре грохнули пушки. Когда архиепископ возгласил: “Господь венчает тебя венцом славы и праведности”, – Елизавета II ощутила всю тяжесть (одеяние, корона и скипетры вместе весили около двадцати с половиной килограммов) королевского бремени на своих хрупких плечах.

В сопровождении архиепископа и граф-маршала королева, не выпуская из рук скипетры, поднялась на постамент к трону, где ей предстояло принимать клятву верности от “принцев и пэров”. Первым был архиепископ, за ним герцог Эдинбургский, который поднялся в своей длинной красной мантии по пяти ступеням, преклонил перед женой колено и, вложив свои ладони в ее, произнес: “Я, Филипп, становлюсь душой и телом твоим вассалом; клянусь служить тебе верой и правдой, до конца дней своих, защищая от любых врагов. Да поможет мне Бог”. Вставая, он коснулся ее короны (Елизавете пришлось спешно ее поправить) и поцеловал в левую щеку, а затем, пятясь, чтобы не поворачиваться спиной, удалился с поклоном.

На королевской галерее между королевой-матерью и принцессой Маргарет сидел маленький принц Чарльз в белой шелковой сорочке и черных шортах – он видел и помазание, и инвеституру регалиями, и коронование, и клятву верности, принесенную отцом. “Смотри, там мама!” (93) – сказал он бабушке, и королева едва заметно улыбнулась.