Девятый круг - Белл Алекс. Страница 29

— Ну конечно! — резко бросил я. — Только какое отношение все это имеет к нашим делам? Ты уходишь от темы.

— Действительно, все это не имеет значения. А имеет значение тот факт, что битва между ангелами становится все ожесточеннее.

— Почему?

— Я только что говорил тебе — потому что грядет пришествие Антихриста. Тебе неизвестно, что, согласно предсказанию Нострадамуса, это должно произойти примерно в наши дни? Нострадамус — искренне религиозный человек. Он опубликовал сотни предсказаний, все в виде четверостиший — катренов. Должен сказать, что, на мой вкус, язык пророчества об Антихристе слишком уж напыщенный. Вот его текст:

И знаешь, Габриель, мне очень не нравится, как звучит последняя строчка, — тихо произнес Стефоми. — Война Антихриста длится двадцать семь лет, а после этого, — он щелкнул пальцами, — кровь. Человеческие трупы. Багровая вода. Конец Земли. Все кончено.

Я взглянул на него. Несмотря на легкость, с какой он произнес эти слова, на лице у него эта легкость не отразилась. Мне даже показалось, что я уловил мимолетную тень страха, который он, правда, сумел тут же подавить.

— Но почему ты думаешь, что это случится теперь? — спросил я, надеясь услышать нечто утешительное. — Ведь Нострадамус все время ошибался, не так ли? А может, его предсказание вообще было неправильно истолковано?

— Истолковать неправильно именно это предсказание трудно, поскольку Нострадамус указывает в нем конкретные даты, что обычно ему несвойственно. Годы две тысячи семь — две тысячи восемь в семьдесят четвертом катрене Центурии X, а также Олимпийские игры две тысячи восьмого года выделяются Нострадамусом как точка отсчета, так сказать, начала конца. В двух последних строках этого катрена имеется в виду Конец Света, день Страшного суда:

Ужасная мысль, не правда ли? Но как бы то ни было, даже если забыть на данный момент о Нострадамусе, я знаю, что все это начинается, ибо так мне поведал Рафаил. Нострадамус верил, что будущее определено и неизменно, однако, к счастью, ангелы так не думают. Они еще не готовы ко дню Страшного суда. Они пытаются его отсрочить. И демоны тоже.

— Отсрочить день Страшного суда? — переспросил я с недоверием.

— Именно. Понимаешь, ангелы тоже ведь не хотят быть судимы. Но во всем этом есть… э-э-э… одна маленькая проблема. По всей видимости, существует некоторая неуверенность в том, является ли эта личность действительно Антихристом, или, на самом деле, это будет… ну, скажем, Второе Пришествие Христа.

— Что? Какие же могут быть сомнения в том, кто из них явится, когда эти двое так отличаются друг от друга?

— А уж настолько ли они отличаются? — резко спросил Стефоми. — Ведь все сводится к степени могущества, не так ли? Ангелы способны ощущать могущество, но они не знают, какую форму оно примет, в этом все и дело.

— Какой вздор! — решительно запротестовал я. — Добро и зло — это противоположности.

— Нет, не совсем, — мягко возразил Стефоми. — Жар и холод принято считать противоположностями, но случалось ли тебе когда-нибудь прикоснуться к чему-то столь обжигающему, что на мгновение ты воспринимал его как нечто ледяное? Когда ты сталкиваешься с экстремальными явлениями, ум их путает, бывает не в состоянии воспринять адекватно, принимает одно за другое. А может, все дело как раз в том, что они не так уж и разнятся?

На какое-то время мы оба умолкли. Я раздумывал над тем, что сказал Стефоми, и пытался отыскать в его суждениях понятный мне смысл. Дьяволы… ангелы… война… пророчества… Я решил бы, что это просто розыгрыш, если бы не видел демона своими собственными глазами.

— Ну а как же ты все-таки узнал обо всем этом? И кто ты такой, что можешь разговаривать с ангелами? — спросил я неожиданно для самого себя.

— Это интересный вопрос, не так ли? — Стефоми вздохнул. — Знаешь ли ты, Габриель, что младенцы способны видеть ангелов? Они невинны, не испорчены окружающим миром. Поэтому они близки к ангельским сферам и могут видеть ангелов. Вырастая, они теряют эту способность. Мир очень скоро тем или иным способом лишает людей невинности. Но изредка встречаются и взрослые, которые могут видеть миры ангелов и демонов, пересекающиеся с их собственным миром. Ты должен считать себя счастливым, потому что живешь в нынешнем времени. В прошлом нас обвинила бы в черной магии и сожгла на костре банда фанатиков-христиан. Тот пожар, который ты видел в церкви Святого Михаила… Большинство людей не видели его. Они также не слышали и колокольного звона.

— Тогда почему это могу я? — спросил я, очень опасаясь того, что услышу в ответ. — И почему можешь ты?

— Ну, понимаешь… иногда появляется возможность мельком увидеть ангелов и демонов в Смежности, в местах соприкосновения миров. На кладбищах, потому что эти места принадлежат как живым, так и усопшим. В церквах, где пребывают как простые смертные, так и представители Божественных сфер. Перед рассветом и перед закатом, когда Земля принадлежит одновременно и ночи, и дню. В зеркалах, отражающих реальность искаженно, навыворот, и в сновидениях, допускающих одновременные сочетания возможного и невозможного… Есть люди, которые… сами являются существами, обитающими в Смежности, то есть не живущие по-настоящему ни в том, ни в другом из миров. И это позволяет нам созерцать то, что недоступно взору других. Насколько я понимаю, безумец, как и умирающий, способен видеть вокруг себя демонов, точно так же как новорожденный — ангелов. Но бывают и другие, не столь экстремальные случаи.

Возьмем, например, меня. Я читал лекции по философии религии. Выезжал с ними по приглашениям в разные университеты и религиозные организации. Из-за… темпераментного характера моих выступлений помещения, где они проводились, бывали всегда заполнены как ревностными приверженцами веры, так и непримиримыми атеистами. Одновременное присутствие и столкновение носителей двух диаметрально противоположных убеждений — одни истово верили в существование Бога, вторые столь же истово верили в то, что Его нет, — рождали во мне, находящемся между ними, некое подобие искры. Сам предмет моего преподавания представляет собой область Смежности.

— А как обстоит дело со мной?

Стефоми нахмурился:

— Существует немало специалистов по религиозной философии, но они не являются людьми из Смежности, подобно мне. То есть иногда такое происходит, иногда — нет. Ну а что касается тебя, Габриель, — кто знает? Ведь ты мне никогда ничего об этих своих способностях не рассказывал, и я считал, что просто не хочешь говорить на эту тему.

Я нервно прошелся по гостиной, ероша руками волосы, а в душе у меня возник и стремительно рос какой-то безотчетный страх.

— А что такое девятый круг? — резко повернувшись к Стефоми, спросил я.

— Девятый круг? — повторил он в явном замешательстве. — Я… Ну, по Данте, девятый круг в Аду — это…

— Да, да, версия Данте мне известна, — прервал я его. — Но в этом понятии есть нечто большее, не так ли? Ведь существует и иное толкование. Отчасти касающееся нашего бытия.

— Я не знаю, о чем ты говоришь, — сказал Стефоми, с любопытством глядя на меня. — С чего это тебе пришла такая мысль?

Я помедлил в нерешительности, потом мотнул головой и ответил, что ни с чего, просто так. Мне не хотелось рассказывать ему о полученной записке.

— Ну ладно. А это правда?

— Что правда, Габриель?

— Правда ли, что эти девять кругов истязаний в геенне огненной действительно существуют?