Доля правды - Милошевский Зигмунт. Страница 11
Он потянулся к телефону, Вероника все еще оставалась у него в быстром наборе. С той лишь разницей, что теперь то была Вероника, а не как когда-то Киса.
– Алло?
– Привет, это я.
– Привет, вижу. Чего хочешь?
Он понимал, у нее есть право отбросить вежливость.
– Звоню, чтоб узнать, все ли у вас в порядке. Что слышно у тебя? У Хели?
Молчание.
– Ты опять?
– Что значит «опять»? Извини, но я имею право узнать, что у моей дочери?
Вздох.
– У твой дочери все в порядке, сажаю ее за уроки, завтра классная работа. – У нее был уставший, недовольный голос, будто она исполняла тяжкую повинность, и Шацкий почувствовал, как в нем вскипает злость.
– По какому предмету?
– По природоведению. Teo, хочешь что-то по делу сказать? Прости, я немного занята.
– По делу я бы хотел знать, когда ко мне приедет моя дочь. У меня такое впечатление, что ты препятствуешь ее контактам со мной.
– Не будь параноиком. Сам знаешь, она не любит туда ездить.
– Это почему же? Может, потому, что у ее отчима появится конкуренция и твое новое замужество уже не покажется ей таким расчудесным?
– Teo…
– Разве не так? Но мне кажется, она должна понять, что я теперь живу здесь.
Он ненавидел себя за то, что в его голосе появились душещипательные нотки.
– Объясни ей это сам.
Он не знал, что ответить. Хеля разговаривала с ним неохотно да и слушала его тоже неохотно. Ей нравился новый дом, удаленный от холостяцкой норы ее отца на двести километров. Раньше она старалась скрывать свою неохоту, но в последнее время перестала.
– Хорошо, тогда, может, мне приехать.
– Как хочешь. Teo… умоляю, если у тебя нет ничего конкретного…
– Нет, спасибо, поцелуй от меня моего барсучонка. Хорошо?
– Ладно.
Она подождала, не скажет ли он еще чего, а он чувствовал ее неприязнь и раздражение. Он ловил звуки, добегающие с другого конца провода: голоса из телевизора, звякнула крышка от кастрюли, детский смех. Вероника положила трубку, и в маленькой квартире на Длугоша в Сандомеже воцарилась ничем не нарушаемая тишина.
Надо было что-то сделать, чтоб разогнать грустные мысли. Работа! Ведь как-никак у него теперь нормальное дело. Надо составить план следствия, все продумать, расписать на этапы, внести в календарь. Так почему он этого не делает? В Варшаве он бы уже исписал три тетрадки. Резким движением Шацкий открыл ноутбук – собирался поискать нужную информацию, готовясь к завтрашнему допросу Будника. Его наверняка полным-полно в массмедиа, и его, и его жены. Стоит просмотреть комментарии, сплетни, отчеты заседаний горсовета. Все, что найдется. Характерный звук – он переписал его из Mysta [21] – оповестил, что пришло новое сообщение.
From: [email protected]
Subject: Re: Прокурор интересуется бритвой-мачете
To: [email protected]
Date: 15 april 2009 19:44
Здравствуйте!
Ну и напугали же Вы меня своим прокурором. Я уже подумал, что мы какую-то статью нарушили, поместив снимки больших ножей. Что же касается вопроса, пришлось опросить несколько солидных коллекционеров, чтоб подтвердить мое личное мнение, и все мы единодушны: ваша «бритва-мачете» – это хелеф, то есть нож для ритуального убоя скота, которым пользуется шохет – еврейский резник.
Судя по размерам, можно заключить, что был он предназначен для крупного скота (меньшие по размеру используются для птицы или ягнят), а судя по сохранности, его можно было бы и сейчас преспокойно использовать на кошерной бойне. К вашему сведению: ножи для ритуального убоя должны содержаться в идеальном состоянии, на лезвии не может быть никаких царапин или неровностей, а перед каждым использованием лезвие проверяется на краешке ногтя. Дело в том, что только безупречно острый нож позволит одним махом рассечь пищевод, гортань, главную шейную вену и артерию, а таковы условия ритуального кошерного убоя. Евреи считают, что это самый гуманный и безболезненный способ убийства (сколько в том правды – другое дело).
Надеюсь, что кое в чем вам помог и что нож – мне очень понравилось ваше название «бритва-мачете» – не был использован в гнусных целях.
С наилучшими пожеланиями,
редактор Янек Вевюрский
Позабыв о своих личных невзгодах, Шацкий перечитал мейл несколько раз. В религиозном городе с антисемитским прошлым ему предстояло вести следствие по делу об убийстве известной общественницы, прирезанной ритуальным способом, как корова на еврейской бойне.
Кто-то постучал.
И вправду предстоит первостатейная бойня, решил Шацкий, тотчас же обругав себя за неудачные слова. И открыл дверь. Перед ним стояла голенькая Клара. Он взглянул на ее прелестное, упругое тело, на молодую грудь и рассыпавшиеся по плечам каштановые волосы. И улыбнулся, блаженно и одобрительно, совершенно ничего к ней не чувствуя.
Но улыбка была искренней. У прокурора Теодора Шацкого появилось настоящее дело, и был он этому несказанно рад.
Глава вторая
четверг, 16 апреля 2009 года
Для евреев в диаспоре – последний день Песаха, для христиан – пятый день Пасхальной октавы, для поляков – последний день национального траура. Войско Польское отмечает День сапера, актриса Алина Яновская – восемьдесят шестой день рождения, а Варшавская фондовая биржа – восемнадцатый. Во Влоцлавеке муниципальная охрана задерживает ксендза и министранта [22] в сильном подпитии. Оказались обычными мирянами, которые стащили церковное облачение у матери одного из них, портнихи. Британская фирма обнаружила неподалеку от Познани большие залежи газа, а британская пресса сообщает, что чаще всего на похоронах играют My Way Синатры, высокую строку в списке шлягеров занимает также Highway to Hell группы AC/DC. В четвертьфинале Кубка УЕФА выигрывают, а затем в полуфинале в братоубийственных матчах сразятся «Динамо» и «Шахтер», а в другой паре – «Вердер» и «Гамбург». Сандомеж возмущен переездом овощного базара на новое место – оказывается, нужно освободить место для паркинга возле нового стадиона. Независимо от отношения к этому перемещению рынка все жители переживают очередной холодный день. Температура не выше 14 градусов, но, по крайней мере, солнечно и нет дождя.
1
Прокурор Теодор Шацкий недолюбливал холод, идиотские дела, некомпетентных адвокатов и провинциальные суды. В то утро все это он получил в полной мере. По календарю – весна. Выглянул в окно – весна. Надел костюм, плащ, закинул через плечо мантию и решил подышать свежим воздухом по дороге в суд. На Сокольницкого, проскальзывая по заиндевевшей брусчатке, понял, что затея оказалась не ахти. Вблизи Опатовских ворот у него замерзли уши, возле водонапорной башни он уже не чувствовал пальцев, а когда, наконец, свернул в Костюшки и вошел в здание суда цвета пожухлой зелени, еще несколько минут приходил в себя, согревая дыханием окоченевшие руки. Полюс холода, вонючая деревня, глушь, пропади она пропадом.
Здание было несуразным. Когда его строили в начале девяностых, оно могло еще казаться современным, но сегодня напоминало цыганский дворец, переделанный в объект общественного пользования. Ступеньки, отделка хромом, зеленоватый камень никак не гармонировали с окружающими домами и не соответствовали назначению здания, а в пожухлой зелени было нечто заискивающее, будто тщилось оно скрыть свое уродство на фоне кладбищенских деревьев. Зал слушаний был ему под стать – в помещении, напоминавшем конференц-зал второразрядной корпорации, прежде всего бросались в глаза зеленые жалюзи.
Скисший от этой красоты Шацкий надел мантию и занял прокурорское место. Напротив расположились обвиняемый и его адвокат. Хуберт Хубый – располагающий к себе семидесятилетний мужчина, все еще густые волосы цвета соли с перцем, очки в роговой оправе и чарующая улыбка скромняги. Его защитник, скорее всего государственный, вид имел не из приятнейших: мантия небрежно застегнута, волосы немыты, ботинки нечищены, усы неухожены – создавалось впечатление, что от него еще и попахивает. Как и от всего этого дела, с нарастающей злостью подумал Шацкий; для него завершение всех дел предшественника было условием получения должности в Сандомеже.