Найти тебя - Монтефиоре Санта. Страница 4

За ней прочно закрепилась репутация известной лондонской красавицы, с тех пор как она с восемнадцати лет стала посещать различные вечеринки, и очень многие питали надежду жениться на ней. Большинство молодых людей напряженно наблюдали за красоткой и относились к ней как к фарфору, но она находила их глупыми, кроме, пожалуй, Эйдана Куни, в чьих глазах светилось нечто более глубокое, чем просто обожание.

И все же Селестрия была не просто английской красавицей, в ней было нечто экзотическое, что непреодолимо влекло мужчин. Как только разразилась война, мать отвезла дочь в Нью-Йорк ради ее безопасности. Там они проживали у родителей Памелы в пентхаусе, расположенном в Парк-авеню. Потолки в доме были такими высокими, что Селестрия едва могла окинуть их взглядом, а из окна открывался великолепный вид на Центральный парк. В течение шести лет она была предметом восхищения своего дедушки. С тех пор как он выдал свою дочь за Монти и отправил ее в Англию, прошло много времени, поэтому ему стало так дорого общество маленькой девчушки, бегающей по дому. Он уделял ей много внимания, осыпал подарками, которые доставлялись ящиками. Они были завернуты в тонкую оберточную бумагу и пахли так, как обычно пахнут абсолютно новые вещи. В воображении девочки дедушка стал как бы отцом — героем войны, которого она могла обнять и гордиться им, в то время как ее настоящий отец жил где-то за океаном, и если от него время от времени и приходили письма в тоненьких конвертиках, то они ассоциировались лишь со слезами ее матери.

Селестрия научилась пользоваться своим обаянием и околдовывать им людей, находящихся поблизости. Так опытный рыбак разбрасывает свои сети, подтаскивая их обратно помалу, пока туда не попадет все, что только можно. Она научилась очаровывать и покорять, поняв очень рано, чего именно ждет от нее дедушка. Его похвалы вошли в привычку, она упивалась его любовью и росла очень избалованной. В возрасте семи лет ее впервые представили гостям. Волосы девочки были уложены прекрасными локонами, мастерски завитыми ее горничной, платье было отутюжено, а туфли начищены, и гордость ее деда была сладкой, как леденец. Она очень хорошо пела и всегда заливалась румянцем смущения, когда все начинали ей восторженно аплодировать. Манипулировать людьми оказалось очень легко. Никто не подозревал, что в таком раннем возрасте девочка уже очень хорошо осознавала свою харизму, прекрасно зная, насколько она красива, и ей понадобилось немного времени, чтобы понять, что, кривляясь и кокетничая с гостями, она может взамен получить их восхищение.

— Какой забавный ребенок! — говорили они в один голос. — Умная малышка! — И чем больше она взрослела, тем больше ее любили.

Однако в этой атмосфере притворства она не допускала и мысли одурачить дедушку. Он знал ее лучше, чем собственная мать, и относился к ней с сочувствием. Он проявлял интерес к любому занимавшему ее вопросу, прививая ей любовь к книгам. Сначала он читал ей каждую ночь перед сном, а позже стал приучать к самостоятельному чтению классических произведений, которые он сам обожал, будучи ребенком. Он не получил музыкального образования и очень сожалел, что не имел возможности научиться играть на каком-либо инструменте, но зато он глубоко чувствовал музыку, понимал ее и развивал свои знания в этой области, регулярно по вечерам посещая оперу. Он брал Селестрию на балет с пяти лет и лично контролировал ее уроки фортепиано. Ни одна, даже мельчайшая деталь не ускользала от его взора. Он поощрял ее школьные успехи, восторгался ее триумфами и не скрывал разочарования, когда она сама себя подводила. Но дедушка ни разу не позволял ей забыть, насколько сильно он ее любит.

Памела Бэнкрофт Монтегю, казалось, была не способна на любовь к кому-либо, кроме самой себя. И это была не ее вина, а скорее родителей, которые избаловали ребенка. Девочка выросла эгоисткой, считая, что она и есть пуп земли, на котором другим просто не место. Памела любила Селестрию как продолжение себя, однако это была скорее инстинктивная любовь. Муж также баловал ее. Для него она сверкала, словно драгоценный камень, и он относился к ней как к бесценному сокровищу. Она обладала пленительной красотой, сеявшей страх в сердцах и женщин, и мужчин. Последние считали такую красоту необузданной, женщины же понимали, что на ее фоне их собственная просто блекнет.

В раннем детстве Селестрия нисколько не скучала по своему отцу. Она приехала в Америку в возрасте двух лет, а вернулась в Лондон, когда ей было уже восемь. Она даже не могла представить, как он выглядит. Покинув Нью-Йорк, она долго тосковала по дедушке, с нежностью вспоминая о той неделе, которую они, бывало, проводили каждую осень в волшебном замке, купленном им в Шотландии, куда он обычно отправлялся на отдых, и о каникулах в фамильном доме Бэнкрофтов, расположенном на острове Нантукет. Подобно своей маме она научилась любить себя больше всего на свете. Когда Монти пытался откупиться подарками за все годы отчуждения, она с радостью их принимала, вознаграждая его небрежными поцелуями и очаровательными улыбками благодарности. А потом он подарил ее маме малыша по имени Гарри. И когда родился этот ребенок, Памела Бэнкрофт Монтегю вдруг поняла, что все-таки может любить кого-то больше, чем себя. Селестрия, однако, не ощущала недостатка внимания в связи с рождением братика. Она все еще купалась в ослепительном блеске любви ее дедушки.

Когда Селестрия вернулась, переодевшись в белое платье с вышитыми на нем ромашками, семья уже приступила к ленчу, удобно расположившись за длинным столом под большим квадратным навесом. Отца Далглиеша посадили во главе стола, а Арчи сел на другом конце. Джулия разместилась по одну сторону возле священника, а Пенелопа — по другую.

Место Памелы за столом было прибрано, об этом предусмотрительно позаботился Соумз. Он нашел миссис Бэнкрофт Монтегю чрезвычайно утомленной. Уоррен, сын поварихи, уже шесть раз поднимался сегодня утром наверх, неся на подносе горячие напитки и маленькие миски с едой и водой для ее ужасной собаки. У него окончательно лопнуло терпение, и он приглушил звонок, для того чтобы только не слышать его.

Отец Далглиеш перекрестился, склонив голову и сложив на груди руки, и произнес хвалу Богу: «Benedic, domine, nos et haec tua dona quae de tua largitate sumus sumpturi». Когда он стал креститься второй раз, Селестрия подняла глаза и перехватила его взгляд. Далглиеш напомнил ей испуганного лиса, и она чуть было не улыбнулась ему в знак одобрения, но тут Арчи объявил о начале трапезы со словами: «Пусть начнется битва».

Селестрия расположилась между Лотти и Дэвидом, она постоянно ощущала на себе пристальный взгляд священника, хотя он изо всех сил старался не смотреть на нее. В этом не было ничего удивительного. Большинство мужчин находили ее совершенно неотразимой. Было довольно забавно ловить пристальные взгляды святого отца, а устоять перед соблазном предложить ему шутки ради пепельницу просто не хватило сил. У нее уже была пара поклонников, соперничающих меж собой, но иметь еще одного в лице служителя Бога… Концепция целибата очаровывала ее, особенно когда молодой человек обладал такой удивительной красотой. У него были умные карие глаза, заостренное лицо с точеными скулами и выдающейся челюстью. А если бы он еще и снял очки, то показался бы просто неотразимым.

— Отец Далглиеш, — лукаво произнесла она, — что подвигло вас служить Богу?

На минуту он застыл от удивления и надвинул очки на нос, потрясенный эффектом, который молодая девушка произвела на него. Разве вера и преданность церкви не защищали его от подобного рода вещей?

— Когда я был ребенком, мне приснился сон… — осторожно начал он.

— В самом деле? Расскажите поподробнее, — настаивала Селестрия.

Он поднял глаза и пристально посмотрел на нее.

— Мне приснилось, будто ко мне прилетело ангельское создание и отчетливо сказало, что мое будущее будет неразрывно связано с католической церковью. Это было видение света такой силы, что у меня не осталось ни капли сомнения: сам Господь позвал меня служить Ему. С тех пор я представлял себя только священником, никогда не забывал о том видении, и в час искушения оно всегда спасало меня.