Соната незабудки - Монтефиоре Санта. Страница 68

Когда пришло время уезжать, он тоже был опечален и обнял их, как родных детей.

— Пожалуйста, приезжайте еще, — умоляюще сказал он. — Когда угодно. Я всегда здесь. — Они пообещали, что непременно приедут, и они его не обманывали — здесь, в «Да Магдалена», можно было спрятаться от душащего внешнего мира, и им действительно хотелось сюда вернуться.

На обратном пути, проезжая по пыльному шоссе, они оба молчали, потому что непомерная тяжесть легла им на плечи. Они пытались думать о своем будущем, и им приходилось напоминать себе, что они по-прежнему вместе. Они держались за руки и слушали радио, а деревенские домишки исчезали под натиском городских зданий. Они прощались с дремотным умиротворением пампасов и своей иллюзорной свободой и готовились к новой порции лжи. Сегодня ночью Одри придется найти еще какое-нибудь оправдание, чтобы не пустить мужа в супружескую постель, а Луис будет спать в одиночестве, и запах ее кожи, сохранившийся на его одежде и теле, будет беспощадно терзать его. И они будут мечтать друг о друге, разделенные всего лишь стенами дома и целомудрием своих сердец. Хотя стены можно разрушить, а целомудрие — попрать…

По мере того как проходили дни, приближая поминки Айлы, Одри понимала, что долго терпеть эту муку она не сможет. Она была готова принять неизбежное.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

На похоронах Айлы Луис сидел на самой дальней скамье. Шестнадцать лет спустя, на поминальной службе, он сел ближе всех. Они с Одри отдавали себе отчет в том, что эта церемония «прославление жизни Айлы» построена на обмане. Им от этого было не по себе. Одри утешала себя мыслью, что матери достаточно было малейшего повода, чтобы помянуть таким вот образом свою покойную дочь. Не приедь Луис, она нашла бы какой-нибудь другой предлог. Но что о них подумают, если правда когда-нибудь откроется! Скрывать их с Луисом роман было нехорошо само по себе, но в довершение всего Айла была мертва и не могла защититься. Стыд за содеянное особенно сильно сжимал сердце в стенах церкви. Одри взирала на распятие, залитое солнечными лучами, проникшими сквозь витраж, и пыталась успокоить себя мыслью, что пока еще ни разу не изменила мужу, хотя это было делом времени. Конечно же, она шла прямиком в ад, но дорога была длинна, а ей хотелось быть счастливой с Луисом и заплатить за все потом, какое бы наказание Господь ни избрал для нее…

Одри заняла свое место между Луисом и мужем в ряду, где сидели также ее родители и братья. Оттого, что братья уже заметно подросли, было немного тесновато, но она не возражала, ведь так она могла осторожно прижаться к Луису, и никто не замечал безмолвных посланий, которыми обменивались их тела. Одри взглянула на красивое лицо своего брата Альберта: он очень возмужал и теперь едва ли напоминал тощего мальчишку, строившего карточные домики для Айлы, которая ломала их одним озорным взмахом руки. Она скользнула взглядом вдоль всего ряда, потом принялась рассматривать остальных братьев — их взросление как никогда ясно демонстрировало скоротечность времени. В детстве годы кажутся такими долгими, а теперь они уходят, прежде чем успеешь ими насладиться…

Синтия Кляйн умерла прошлой осенью и была похоронена на городском кладбище рядом со своей подругой Филлидой Бейтс. От их некогда известного квартета осталась лишь хрупкая струнная секция — Диана Льюис и Шарло Блис, бледные тени самих себя. У Дианы были проблемы со слухом, но гордость не позволяла ей признаться в этом. Поэтому она болтала без умолку, и другие не имели возможности заговорить — а значит, ей нечего было слушать. Из ее уст доносились только жалобы: до чего же она несчастна и обездолена, а все из-за того, что, если никогда не улыбаться, скоро забудешь, как это делается. А если думать только о плохом, то и выглядеть всегда будешь мрачнее тучи. Шарло же, напротив, сберегла свою цветущую светскость. Хотя речи старого полковника временами напоминали заигранную пластинку, заедавшую на одной песне до бесконечности, они скрашивали ее одиночество. Сейчас они уже редко беседовали с Дианой, потому что Шарло утратила интерес к сплетням. Она нашла свое счастье, а счастливые люди приятны в общении. Диане свое счастье найти не удалось.

Диана заняла место за спиной тетушки Хильды и ее четырех дочерей. Она беспрестанно что-то бормотала себе под нос, но никто с ней не заговаривал. Пожилая леди отметила, что лицо Нелли стало еще бледнее, а уголки губ были опущены, как у ее матери. Диана задумалась, не связано ли огорчение Нелли с Луисом. Что бы там о нем ни говорили теперь, Диана была об этом мужчине невысокого мнения, хотя оно было составлено еще при первом его появлении в Херлингеме. Джентльмену не подобало так вести себя — встречаться с Айлой втайне ото всех. Диана подалась вперед и взглядом нашла среди прихожан Сесила, сидящего возле своей жены. «А вот и порядочная чета», — подумала она. Одри всегда пользовалась ее благосклонностью, тогда как Айла удостоилась этой чести лишь после смерти. Одному Богу известно, во что бы превратилась эта девчонка, останься она в живых… Диана презрительно фыркнула и открыла молитвенник. Луис должен быть читать первым.

— Стыд и срам, — шепотом проворчала она и тут вдруг заметила, что пальцы ее покрыты чем-то ярко-красным. Диану объял ужас: повсюду кровь, она умирает! Она уже была готова вот-вот потерять сознание, когда вспомнила, что утром занималась живописью. — Слава Богу! — выпалила она вслух. — Я еще не умерла!

Нелли повернулась к ней, неодобрительно насупившись, но Хильда дернула дочь за локоть, и та развернулась обратно.

— Она сумасшедшая, Нелли, совсем выжила из ума! Не обращай на нее внимания, не то она снова что-то выкинет, — прошипела Хильда.

Диана обмахивалась веером: смерть пугала ее, и чем ближе к смерти она подходила, тем сильнее боялась.

Началась служба. Одри неожиданно встретилась взглядом с Эммой Леттон, пришедшей в церковь со своим мужем и тремя детьми. Одри стало больно от одной мысли о своих дочерях, которые были сейчас так далеко, и она горько усмехнулась подруге. Эмма улыбнулась ей в ответ, и в улыбке той было сострадание: она понимала отчаяние Одри. Они собрались здесь, чтобы помолиться за упокой ее сестры, и какими бы благими побуждениями они ни руководствовались, все напоминало о смерти Айлы. К тому же Алисии и Леоноры не было рядом с матерью. Эмма перевела взгляд на Луиса, стоявшего рядом в торжественной позе. Ее подозрения, что он в известной степени был виновен в унынии ее подруги, нашли свое подтверждение.

Одри отчаянно пыталась почувствовать присутствие сестры в весеннем солнечном свете и благоуханном ветерке. Она не отрывала глаз от свечей на алтаре. А вдруг они опять сами собой загадочно погаснут? Но если душа Айлы и была там, то она не подавала никаких знаков. Зато она доподлинно жила в воспоминаниях всех собравшихся, жила в сказанных словах и спетых песнях — душа неугомонного ребенка, коснувшаяся их сердец и ушедшая так внезапно, что даже шестнадцать лет спустя горечь утраты была мучительной.

Когда Луис стал под нефом, чтобы прочесть выбранный Роуз стих, Одри почувствовала, как легкая волна восхищения пробежала по пастве и дошла до нее. Ее захлестнула обида. «Как же слаб человек! — в который раз подумалось ей. — И как же я сама была слаба! Если бы только у меня хватило духа последовать велению своего сердца…» Она не могла отвести глаз от Луиса. Во время чтения руки его дрожали, и он ни разу не оторвал взгляд от Библии: возможно, боялся потерять строку, а возможно, им руководил страх разоблачения. Любовь переполняла Одри, а вместе с тем — непоколебимая решимость быть вместе с Луисом, невзирая ни на что. Закончив, он вернулся на свое место и окинул собравшихся взглядом из-под растрепанной челки. Одри нежно ему улыбнулась, Сесил кивнул в знак одобрения, хотя лицо его осталось недвижно. Затем мужчины обменялись быстрыми взглядами. Луис тотчас зарделся и виновато опустил очи долу. Уверенность его рухнула под напором пристального взгляда брата. Но продолжалась агония стыда недолго: теплое тело Одри было совсем близко, и эта близость помогла ему отвлечься. Затем все помолились и, закрыв глаза, преклонили колена, пытаясь сосредоточиться на словах викария, но в темноте сердца влюбленных слышали только друг друга.