Шкатулка с бабочкой - Монтефиоре Санта. Страница 8

— Что за легенда? — спросила Элен, сопровождая дочь в столовую.

— Про Топакуай — принцессу инка и ее возлюбленного Ванчуко. Эту шкатулку, которую подарил мне папа, Ванчуко сделал для принцессы.

— Вот как. Очень мило, — спокойно произнесла Элен. Она посмотрела на мужа, входившего в комнату, и напряженная атмосфера снова вернулась в дом. На мгновение их взгляды встретились: они походили на двух странников, которые впервые в жизни с любопытством смотрят друг на друга. Элен первая отвела глаза.

— Я хочу сидеть рядом с папой, — радостно заявила Федерика, отодвигая стул и по-хозяйски занимая место возле отца.

— Ты можешь садиться куда хочешь, дорогая, — сказала Элен, осторожно усаживая Хэла. — Надеюсь, ты вымыла руки, — добавила она, припомнив упоминание дочери о собаке.

— О да. А сеньора Барака выглядит как ведьма, — рассмеялась Федерика.

— Это точно, — согласился Рамон, хмыкнув и пытаясь хоть как-то разрядить обстановку.

— Надеюсь, она не наложила на тебя заклятие, — сказала Элен, делая эту попытку ради детей. Ее горло и грудь сдавило напряжение, вызванное необходимостью поддерживать видимость благополучия. Ей просто необходимо было объясниться с Рамоном наедине и освободиться от бремени одолевающих ее мыслей. Нужно было найти выход из возникшей ситуации. Так продолжаться дальше не могло — это было бы нечестно со стороны каждого из них.

— Вовсе нет. Она была очень благодарна за то, что мы гуляли с ее собакой, — сказала Федерика.

— Я хочу посмотреть на собаку, — захныкал Хэл, нетерпеливо ерзая на стуле. В этот момент вошла Лидия, неся дымящийся пастель де чокло.

— Утром Феде приготовила это для тебя, — сообщила Элен, усаживаясь на другом конце стола напротив мужа.

— Мне уже рассказали. Ты очень добра ко мне, Феде, — искренне сказал он.

— Это действительно так, — сухо подтвердила Элен. Больше всего ей хотелось бы добавить, что он совершенно не заслуживает ее привязанности, но она подавила в себе этот импульс с помощью глотка воды. — Она работала все утро, не правда ли, Феде?

— Папа еще не видел своей комнаты, — добавила та с застенчивой улыбкой на лице.

— Признавайся, озорная мартышка, что ты сделала с моей комнатой?

— Ты должен увидеть все сам, — сказала она.

— А Феде утром рвала цветы, — раздался предательский голос Хэла. — Правда, Феде?

— Мама! — протестующе закричала Федерика, чувствуя, что ее сюрприз находится под угрозой.

— Тебе понравился поезд, Хэл? — спросил Рамон, пытаясь отвлечь ребенка от последующих разоблачений.

— Он ярко раскрашен и очень быстро едет, — сказал тот, издавая подобающие поезду звуки «чуда-чуда-чуда-чуда». Лидия поставила перед ним тарелку с горячей едой. — Я не люблю сладкую кукурузу, — заворчал он, откидываясь назад на стуле и скрещивая руки на груди.

— Нет, ты будешь ее есть! — крикнула Федерика. — Он упрямится только потому, что готовила я.

— Нет, не буду.

— Будешь!

— Нет!

— Да.

— Ладно, вы, двое. Хватит препираться, — твердо сказал Рамон. — Хэл, ешь свою кукурузу, или отправишься в комнату без обеда и останешься без поезда.

Хэл хмуро смотрел на сестру потемневшими от негодования карими глазами.

Разговор Рамона с Элен вертелся вокруг детей. Когда дети замолкали, что происходило довольно часто после очередного спора, они вынуждены были говорить между собой, к чему ни один из них не стремился, по крайней мере, с той фальшивой любезностью, которая заставляла их ощущать себя парой актеров в плохо написанной пьесе. Рамон предоставил Федерике возможность изложить матери историю о принцессе инка, прерывая ее только тогда, когда она сама обращалась за помощью в отношении некоторых подробностей, которые забыла. Рамон был поражен тем, как много ей удалось запомнить. Элен слушала, пару раз поворачиваясь, чтобы ответить сыну, когда тот хныкал «мама» только для того, чтобы привлечь внимание к своей особе. Федерика привыкла к таким провокациям со стороны брата — так же, как и к тому, что мать постоянно потворствовала ему, произнося коронную фразу «В чем дело, любовь моя?» ровным и бесстрастным тоном. Она уже не обращала на это внимания, инстинктивно осознав, что людям часто приходится терпеть некоторые вещи исключительно в силу привычки.

— Какая прелестная история, дорогая. А шкатулка теперь твоя, и ты станешь очень-очень удачливой маленькой девочкой, — констатировала Элен. Однако она не добавила «и я надеюсь, что ты будешь ее беречь», как сделала бы любая другая мать, поскольку прекрасно знала, что Федерика в отношении вещей гораздо более ответственна, чем она сама.

— Я подумал, что мы могли бы на пару недель съездить в Качагуа, — осторожно предложил Рамон, делая вид, что все в порядке и он не заметил изменений в поведении Элен. — Встретили бы Рождество с моими родителями. Они были бы так рады увидеть тебя и детей.

— О, пожалуйста, мама, — восторженно завизжала Федерика. Она обожала гостить у родителей отца. У них был уютный домик с тростниковой крышей и видом на океан. Элен не понравилось, что он позволял себе подобные высказывания в присутствии детей. Вначале им следовало бы обсудить это наедине, но он даже не изволил посоветоваться с ней. А сейчас, если она скажет, что они не смогут поехать, это расстроит их. Проблема состояла в том, что она не могла позволить себе разочаровать их. Хэл следил за ней полными надежды карими глазами.

— Да! Да! — завизжал он, бросая вилку на стол. Он тоже любил поездки к старикам. Они щедро снабжали его мороженым и возили к берегу верхом на пони. Дед читал ему занимательные истории и катал на плечах.

— Ладно, мы поедем в Качагуа, — вяло уступила она. — Рамон, я хотела бы поговорить с тобой после обеда. Пожалуйста, не исчезай снова на пару с Феде. — Она старалась говорить ровным голосом, чтобы не встревожить детей. Мысленно она вполне четко представляла, что именно собирается сказать, но боялась, что ее волнение может отразиться на словах и выдать ее истинное настроение.

— Я буду дома, — ответил он, хмуро глядя на нее. В тональности его голоса прозвучал заключительный аккорд, который не понравился даже ему самому. Женщины всегда стремятся к тому, чтобы расставить все точки над «i», и Элен не была в этом смысле исключением. Она не могла допустить, чтобы события просто шли своим чередом, и наблюдать, что из этого получится. Она должна была сама принимать решения и затем материализовывать их путем озвучивания.

После первого блюда, за которое Рамон выразил дочери свою благодарность, нежно поцеловав ее, она убежала вместе с Лидией, чтобы внести последние штрихи в мереньон де лукума — блюдо, имеющее домашнее название «Добро пожаловать домой». Пока она отсутствовала, Элен и Рамон по большей части обращались не друг к другу, а к Хэлу, который, ощутив, что все внимание сосредоточилось на нем, начал распевать песенку об ослике, выученную совсем недавно. Оба родителя внимательно смотрели на сына, что позволяло им избегать взглядов друг на друга. В конце концов дверь открылась и вошла Федерика, держа в руках белый меренговый торт с водруженной на нем единственной свечой. Хэл вдруг непосредственно запел «Хеппи Бёсдэй», отчего Рамон и Элен невольно рассмеялись. На мгновение напряжение, сжимавшее шею и грудь Элен, исчезло, и она смогла наконец дышать нормально.

Федерика торжественно поставила торт перед отцом и следила за тем, как он задувает свечку. Хэл захлопал своими маленькими ручками и захихикал, когда свеча, будто по волшебству, снова загорелась. Рамон изобразил удивление и вновь подул на нее. Дети рассмеялись уже вместе, уверенные, что отец действительно был сбит с толку неугасимым пламенем. Наконец он опустил пальцы в свой стакан с водой и затем сжал фитиль. Пламя протестующе зашипело и, превратившись в дым, улетучилось.

— Добро пожаловать домой! — громко прочитал он надпись, выполненную неровным детским почерком с помощью коричневой сахарной глазури на белой волнистой кремовой поверхности, напоминающей морскую зыбь. — Спасибо тебе, Феде, — сказал он, обнимая ее и нежно целуя в щеку. Пока он разрезал торт, Федерика оставалась у него на коленях. Хэл потянулся ложкой к торту, подцепил кусок меренги и проворно засунул его в рот, прежде чем кто-либо сумел ему помешать. Элен сделала вид, что ничего не заметила. Она чувствовала себя слишком уставшей, чтобы использовать остаток энергии, который приберегла для разговора с Рамоном, на отчитывание непослушного сына.