СверхНОВАЯ правда Виктора Суворова - Хмельницкий Дмитрий Сергеевич. Страница 15

Весьма вероятно, что упорное и уверенное отрицание в СССР на протяжении сорока с лишним лет факта существования секретных протоколов было вызвано тем, что после окончания войны в Европе немецкий подлинный экземпляр секретного протокола от 23 августа 1939 г., как и немецкие подлинники более поздних советско-германских договоренностей, оказались в Москве. Таким образом, Москва оказалась единственным хранителем подлинников секретных соглашений.

В постановлении от 24 декабря 1989 г. (п. 6) Съезд народных депутатов СССР констатировал, что Сталин и Молотов не познакомили с секретным протоколом ни членов Политбюро, ни кого-то из народных комиссаров либо партийных и государственных функционеров, не подумав также о его ратификации. Однако признавать недействительность секретного дополнительного протокола на основании того, что он никогда не был ратифицирован, [121] нельзя, ибо согласно ст. 2 действовавшего на момент подписания протокола от 23 августа 1939 г. (равным образом это относится и к протоколу от 28 сентября 1939 г. и от 10 марта 1941 г.) Закона СССР от 20 августа 1938 г. «О порядке ратификации и денонсации международных договоров СССР» ратификации подлежали лишь заключаемые СССР мирные договоры, договоры о взаимной обороне от агрессии, договоры о взаимном ненападении, а также те международные договоры, при заключении которых стороны условились о последующей ратификации. [122] Ни к одному из перечисленных видов международных договоров советско-германские секретные договоренности отнести невозможно, и причину их недействительности надо искать в другом.

Секретные протоколы от 23 августа и 28 сентября 1939 г., от 10 января 1941 г. являются недействительными с самого начала, потому что они противоречили принципу суверенного равенства государств, т. е. императивной норме международного права. Польский ученый, судья Международного суда ООН М. Ляхе пишет, что договоры, в которых решаются вопросы жизненных интересов некоторых государств без их участия и согласия, не только лишены обязательной силы в отношении третьего государства, но и вообще недействительны с точки зрения права. [123] Данное положение полностью относится к секретным протоколам, заключенным между СССР и Германией. Поэтому, как явствует из постановления Съезда народных депутатов СССР от 24 декабря 1989 г. «О политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 1939 г.» (п. 5), прежде всего на основании именно этих причин Съезд признал названные протоколы (п. 7) «юридически несостоятельными и недействительными с момента их подписания». [124]

Перечисленные секретные договоренности имели неправомерный объект. В «сферу интересов» [125] договаривающихся государств они включали территорию третьих стран. Всякий договор, касающийся интересов, прав и обязанностей третьих государств, независимо от того, что имеется в виду под интересами и понимаются ли они и их реализация сторонами одинаково, не может налагать каких-либо обязательств на эти третьи страны. Он не предоставляет также каких-либо прав сторонам договора относительно этих третьих государств. Такой договор нарушает общепризнанный принцип права договоров — договор не предоставляет прав третьей стороне, не налагает на нее обязательств. [126] В абзаце 2 п. 7 названного постановления Съезда справедливо отмечалось, что «протоколы не создавали новой правовой базы для взаимоотношений Советского Союза с третьими странами, но были использованы Сталиным и его окружением для предъявления ультиматумов и силового давления на другие государства в нарушении взятых перед ними правовых обязательств». [127]

Поскольку недействительный с самого начала договор не порождает каких-либо юридических последствий и все, совершенное во исполнение подобного договора, возвращается в первоначальное состояние, судить о правомерности или неправомерности включения в состав СССР Западной Украины, Западной Белоруссии, Бессарабии, Литвы, Латвии и Эстонии можно, лишь изучив процессы самого присоединения, что и будет сделано далее.

Статс-секретарь МИД Германии фон Вайцзеккер писал в свое время о протоколе от 23 августа: «Значение этого документа было потому столь велико, что он касался разграничения сфер интересов, проводя черту между теми территориями, которые при данных обстоятельствах должны принадлежать советско-русской сфере, и теми регионами, которые в таком случае должны войти в германскую сферу». [128] Этими обстоятельствами в представлении обеих сторон были война (как утверждает И. Фляйшхауэр, употреблявшиеся в п. 1 и 2 секретного дополнительного протокола от 23 августа 1939 г. слова «территориально-политическое переустройство» недвусмысленно указывали на то, что в данном случае речь шла о заключении союза для войны. Согласованное таким образом «переустройство» могло наступить либо в ходе военных столкновений, либо вследствие захвата и применения силы [129]), разрушение традиционного, основанного на Версальской системе политического, территориально-административного и даже социального и этнического строя в расположенных между Балтийским и Черным морями государствах Северной, Восточной и Юго-Восточной Европы. В связи с этим секретный дополнительный протокол от 23 августа 1939 г., как и подписанное Молотовым и Шуленбергом 28 августа 1939 г. разъяснение к этому протоколу, [130] а также секретный дополнительный протокол от 28 сентября 1939 г. об изменении советско-германского соглашения от 23 августа 1939 г. относительно сфер интересов Германии и СССР [131] носили характер, явно противоречивший пакту Келлога-Бриана.

К подписанному 27 августа 1928 г. всеми основными державами мира, в том числе Германией, пакту Келлога [132] СССР присоединился 6 сентября того же года. Более того, обязательства из пакта Келлога по предложению СССР были досрочно введены в действие между СССР, Польшей, Румынией, Эстонией, Латвией и Литвой в 1929 г. (соглашение об этом фигурирует в литературе под названием Московского протокола, который был ратифицирован ЦИК Союза ССР 13 февраля 1929 г.). В статье 1 пакта Келлога-Бриана стороны осудили метод обращения к войне для урегулирования международных конфликтов и торжественно провозгласили отказ в своих взаимоотношениях от войны как орудия национальной политики, а в ст. 2 обязались разрешать все могущие возникнуть между ними в будущем разногласия или конфликты независимо от характера их происхождения только мирными средствами.

С подписанием вышеперечисленных секретных договоренностей СССР и Германия присвоили себе право покушаться путем вооруженного насилия на суверенитет борющихся за сохранение своей независимости государств, следовательно, однозначно нарушили принятые на себя из пакта Келлога-Бриана обязательства.

Вследствие того, что в названии секретных протоколов от 23 августа и 28 сентября 1939 г. фигурирует слово «дополнительный», их часто рассматривают как протоколы к соответствующим договорам, заключенным в те же дни, т. е. как их неотъемлемые части. Тогда протоколы, составляя вместе с договорами определенную целостность, превратили бы в недействительные и сами договоры. Однако с точки зрения Р. А. Мюллерсона [133] (и с ней следует согласиться), такой подход весьма сомнителен, поскольку, если обе стороны договора хотят, чтобы какие-либо существующие формально обособленные документы считались частью договора, об этом всегда прямо говорится либо в договоре (именно это и предусматривал советский проект пакта о ненападении, содержавший постскриптум о том, что названный договор вступает в силу только в случае одновременного подписания являющегося составной частью пакта специального протокола по внешнеполитическим вопросам, представляющим интерес для договаривающихся сторон; от этого упоминания стороны в ходе переговоров бескомпенсационно отказались, придав протоколу секретный характер), либо в этих дополнительных документах. Но таких указаний в них нет. Нельзя слова преамбулы секретного протокола от 23 августа 1939 г. о том, что «при подписании договора о ненападении между Германией и Союзом Советских Социалистических Республик нижеподписавшиеся уполномоченные обеих сторон обсудили в строго конфиденциальном порядке вопрос о разграничении сфер обоюдных интересов в Восточной Европе», рассматривать как указание на то, что протокол стал в силу этого неотъемлемой частью договора о ненападении и выводить из этого недействительность последнего.