Август - Уильямс Джон. Страница 49

Свадебная церемония была выдержана в старинном духе: сначала Марцелл вручил мне в присутствии свидетелей подарок — шкатулку из слоновой кости, инкрустированную перламутром, которую он привез с собой из Испании; я приняла ее, произнеся ритуальные слова. В ночь перед свадьбой в присутствии Ливии, Октавии и Марка Агриппы я попрощалась со своими детскими игрушками и поднесла те из них, что могли гореть, в дар богам; вечером того же дня Ливия, взяв на себя роль матери, заплела мне волосы в шесть кос, знаменующих собой мое превращение в женщину, перевязав их тесьмою из белой шерсти.

Все время церемонии я была как во сне. Гости и родственники собрались во дворе, жрецы произнесли положенные по случаю слова, затем мы подписали пергаменты, свидетели их заверили, и мы обменялись ими; после этого я произнесла фразу, связывающую меня узами брака с моим мужем. Позже тем же вечером, после пира, Ливия и Октавия, согласно обычаю, облачили меня в тунику невесты и проводили в опочивальню Марцелла. Трудно сказать, чего я ожидала.

Марцелл сидел, зевая, на краю постели; свадебные цветы были беспорядочно разбросаны по полу.

— Уже поздно, — сказал Марцелл и добавил с той интонацией, с какой говаривал со мной еще ребенком: — Пора в постель.

Я легла рядом с ним; должно быть, меня била дрожь. Он еще раз зевнул, затем повернулся на другой бок и через мгновение уже спал.

Так началось мое супружество, и за два года, что оно продолжалось, мало что изменилось. Как я уже говорила выше, Марцелла я почти не помню, и это неудивительно.

Письмо: Ливия — Октавию Цезарю в Испанию (25 год до Р. Х.)

Ливия шлет свои сердечные приветствия мужу. Я выполнила все твои указания: дочь твоя замужем и все у нее в порядке. Я тороплюсь поскорее разделаться с этим сообщением, чтобы перейти к тому, что волнует меня гораздо больше: состоянию твоего здоровья. Я слышала (не спрашивай меня, из каких источников), что оно внушает более серьезные опасения, чем ты дал мне понять; поэтому только сейчас я начинаю понимать причину той поспешности, с которой ты позаботился о том, чтобы дочь твоя была благополучно замужем, и мне вдвойне стыдно за то, что я сопротивлялась этому браку. Я сожалею об огорчении, которое не могли не принести тебе мои возражения. Смею тебя уверить, что от моей обиды не осталось и следа и что гордость за наш брак и чувство возложенного на нас долга заставило меня наконец забыть свои честолюбивые мечты относительно моего собственного сына. Ты прав — Марцелл носит имя всех трех родов: Клавдиев, Юлиев и Октавиев, в то время как мой Тиберий — только одного, Клавдиев. Как всегда, твое решение оказалось самым мудрым — я иногда забываю, что наша власть совсем не так прочна, как может показаться.

Я умоляю тебя поскорее покинуть Испанию. Совершенно очевидно, что тамошний климат способствует приступам лихорадки, которым ты так подвержен, и что в этих варварских краях невозможно рассчитывать на надлежащий уход. В этом со мной соглашается и твой врач и добавляет свое авторитетное мнение к моему страстному призыву.

Марцелл вернется к тебе через неделю. Октавия передает тебе сердечный привет и просит присматривать за ее сыном; твоя жена тоже шлет свои наилучшие пожелания вместе с молитвами о твоем скорейшем выздоровлении и о благополучии своего сына Тиберия. Пожалуйста, возвращайся в Рим.

Письмо: Квинт Гораций Флакк — Публию Вергилию Марону в Неаполис (23 год до Р. Х.)

Дорогой мой Вергилий, я настойчиво призываю тебя как можно скорее приехать в Рим. Со времени его возвращения из Испании здоровье нашего друга значительно ухудшилось; в настоящий момент состояние его чрезвычайно тяжелое. Лихорадка не оставляет его ни на минуту; он совсем не может подняться с постели; тело его так усохло, что кожа висит на нем, как кусок тряпки на скелете, готовом рассыпаться. Мы все ходим с веселым выражением на лицах, за которым пытаемся скрыть свое отчаяние за его жизнь. Наше притворство не может никого обмануть; он и сам прекрасно понимает, что жизнь его близится к концу. Он уже передал документы относительно армии и поступлений в казну своему соконсулу, а личную печать — Марку Агриппе, которого назначил своим преемником. Его врач, ближайшие друзья и родственники — вот и все, кто допускаются к нему. На него нашла некая безмятежность, как будто он хочет в последний раз насладиться тем, что всегда было ближе всего его сердцу.

Оба мы — Меценат и я — живем в его доме на Палатине, чтобы в любой момент быть под рукой, если ему понадобится помощь или дружеское участие. Ливия ухаживает за ним с тем тщанием и преданностью, которыми он всегда в ней восхищался; Юлия смеется и подтрунивает над ним, когда они вместе, что приносит ему немало радости, но безутешно рыдает, лишь только остается одна; Меценат с теплотой вспоминает дни их юности, а несгибаемый Агриппа с трудом сдерживает слезы, когда говорит с ним.

Он не желает показаться навязчивым и сам ни разу не упомянул об этом, но я знаю, что он хочет, чтобы ты был рядом. Иногда, когда он слишком утомлен, чтобы беседовать с членами своей семьи, он просит меня почитать ему те из наших с тобой стихов, которые он больше всего любит. Вчера он вспоминал ту счастливую и победоносную осень всего несколько лет назад, когда, вернувшись с Самоса после разгрома египетских армий, мы собрались все вместе и ты читал ему только что законченные «Георгики».

— Если мне суждено умереть, то среди прочих вещей я больше всего буду сожалеть о том, что не смогу присутствовать при завершении нашим дорогим другом поэмы об основании Рима. Как ты думаешь, ему будет приятно узнать об этом? — сказал он очень спокойно и без тени жалости к самому себе.

Проглотив комок, подступивший к горлу, я ответил:

— Без сомнения, мой друг.

— Тогда ты должен сказать ему об этом в следующий раз, когда увидишься с ним.

— Я скажу ему, когда ты выздоровеешь.

Он лишь мягко улыбнулся в ответ. Я больше не мог этого выносить, поэтому извинился и поспешно вышел из комнаты.

Как видишь, времени в обрез. Он не страдает от болей и сохранил все свои физические и умственные способности, но тем не менее вместе с телом умирает и его воля.

Если в течение недели состояние не улучшится, то его врач (некто Антоний Муза, в искусстве которого, несмотря на всю его славу, я сомневаюсь) собирается прибегнуть к последнему, самому жестокому средству. Поэтому я призываю тебя поспешить навестить его перед тем, как к нему будут применены эти отчаянные меры.

VII

Указания врача Антония Музы своим помощникам (23 год до Р. Х.)

Приготовление омовений. Доставить к назначенному часу в резиденцию императора Октавия Цезаря триста мер льда, который может быть получен из кладовой Азиния Поллиона на Кампанской улице, каковой разбить на куски размером, не превышающим сжатый кулак; при этом использовать лишь те, в которых нет примесей или следов осадка. Двадцать пять отобранных таким образом кусков положить в лохань, наполненную водой до половины, где они должны оставаться до тех пор, пока полностью не растают.

Приготовление притираний. Смешать с одной мерой моего порошка две ложки мелко помолотых горчичных зерен; в полученную массу добавить две жидкие меры лучшего оливкового масла, предварительно нагрев его до кипения, а затем дав ему остыть до температуры тела.

Лечение. Опустить больного в холодную воду, которая должна полностью покрывать все его тело, за исключением головы, где он должен оставаться в погруженном состоянии в продолжение срока, достаточного для того, чтобы не торопясь сосчитать до ста. Вслед за этим достать больного из воды и завернуть в некрашеные шерстяные одеяла, предварительно нагретые над горячими камнями. В таком положении он должен находиться до тех пор, пока не начнется обильное потовыделение, после чего все тело больного растереть заранее приготовленными притираниями. Затем снова вернуть больного в холодную воду, в которую предварительно добавить достаточное количество льда для поддержания первоначально достигнутой температуры.