Август - Уильямс Джон. Страница 5

Я также хотел бы поблагодарить Рокфеллеровский фонд за оказанную финансовую поддержку, что дало мне свободу передвижения и позволило приступить к созданию романа; колледж Смита в Нортхемптоне, штат Массачусетс, за предоставление мне досуга для работы над романом и университет в Денвере за порой настороженное, но всегда доброжелательное отношение, благодаря которому я сумел завершить его.

Книга первая

Пролог

Письмо: Юлий Цезарь — Атии (45 год до Р. Х.)

Отправь мальчика в Аполлонию.

Начиная это письмо без обычных церемоний, дорогая моя племянница, я имел целью с первых же строк обезоружить тебя, дабы пред силой моих убеждений неизбежные возражения твои оказались бы слишком поспешными и неубедительными.

Твой сын оставил мой лагерь в Карфагене в добром здравии, и уже через неделю ты увидишься с ним в Риме. Я дал указание моим людям, сопровождающим его, не торопиться, чтобы ты успела получить это письмо до его приезда.

Я вижу, у тебя уже готовы возражения, кои представляются тебе достаточно весомыми, — в конце концов, ты мать и к тому же из рода Юлиев, а значит, вдвойне упряма. Боюсь, однако, я знаю их заведомо — мы не раз говорили об этом в прошлом: ты опять будешь ссылаться на его слабое здоровье, хотя очень скоро сможешь сама убедиться, что Гай Октавий значительно окреп за время нашей испанской кампании; ты также не преминешь выразить сомнения в искусности местных лекарей, хотя стоит тебе задуматься на минуту, и ты не сможешь не признать, что врачи в Аполлонии гораздо лучше могут позаботиться о его здоровье, чем надушенные шарлатаны в Риме. Шесть моих легионов размещено в Македонии и вокруг нее, и никто из солдат не жалуется на здоровье, а что касается смерти одного–двух сенаторов, то это потеря небольшая. К тому же климат на побережье в Македонии ничуть не более суров, чем в Риме.

Спору нет, Атия, ты хорошая мать, однако, к сожалению, склонна к чрезмерной строгости и преувеличенным требованиям морали, что порой, увы, случается в нашем роду. Отпусти поводья, дай твоему сыну возможность стать мужчиной, каковым он уже стал по закону; ему почти восемнадцать, и ты, без сомнения, помнишь, что было предсказано ему при рождении; я же, как тебе известно, не жалел усилий, чтобы эти предсказания осуществились.

Ты должна осознать всю целесообразность моего требования отправить Гая в Аполлонию, с которого я начал свое письмо: греческий его никуда не годится, в риторике он слаб, хотя в философии разбирается неплохо, его познания в литературе можно назвать по меньшей мере необычными. Неужто учителя в Риме так же нерадивы и безответственны, как и все прочие жители столицы? В Аполлонии же он почитает философов, позанимается греческим с Атенодором, улучшит свои познания в литературе и отточит риторику с Аполлодором — я уже все подготовил.

Кроме того, в его возрасте лучше держаться подальше от Рима. Его богатство, высокое положение и привлекательная наружность не могут не вызвать поклонения со стороны молодых представителей обоего пола, и если это не развратит его, то усилия льстецов — наверняка (ты конечно же заметила, как искусно я здесь сыграл на твоей провинциальной слабости к морали). Там же, в строгой спартанской обстановке, утро он будет проводить, совершенствуясь в гуманитарных науках в обществе лучших ученых мужей нашего времени, а днем, с трибунами моих легионов, — упражняться в другого рода науке, без которой не обойтись мужчине.

Тебе известны мои чувства к Гаю и планы относительно его на будущее; он давно был бы моим сыном в глазах закона, каковым он является в моем сердце, если бы не Марк Антоний, который возомнил себя моим наследником и посему без устали маневрирует среди моих врагов с изяществом слона в храме Девственных весталок. Я сделал Гая моей правой рукой, и, если он хочет быть моим преемником, он должен знать, в чем моя сила. В Риме он этому не научится, ибо главный источник ее — мои легионы — я оставил в Македонии, легионы, которые следующим летом мы вместе поведем против парфян или германцев и которые могут пригодиться для подавления смуты, исходящей из Рима.

Кстати, как поживает Марций Филипп, коего ты имеешь удовольствие именовать своим мужем? Он так непроходимо глуп, что я почти люблю его за это. Трудно не быть признательным ему, ибо, не будь он столь занят валянием дурака в Риме и неуклюжими попытками заговора со своим дружком Цицероном, он мог бы попробовать себя в роли отчима твоему сыну. По крайней мере, у твоего покойного супруга, несмотря на его скромное происхождение, хватило ума родить сына и возвыситься за счет имени Юлиев. Что же касается твоего нынешнего мужа, то его интриги против меня приведут лишь к тому, что он уронит это высокое имя и потеряет то единственное, что поднимает его над всеми другими. О, если бы все мои враги были так же безнадежно глупы! Я бы меньше восхищался ими, но зато чувствовал бы себя гораздо спокойнее.

Я попросил Гая взять с собой в Аполлонию двух его друзей, которые сражались вместе с нами в Испании и будут сопровождать его в Рим. Ты их знаешь — это Марк Випсаний Агриппа и Квинт Сальвидиен Руф; и еще некоего Гая Цильния Мецената, с которым ты незнакома. Впрочем, от твоего мужа не укроется, что он происходит из древнего этрусского рода с примесью царской крови, и если ничто другое, то хоть это будет ему в радость.

Боюсь, дорогая Атия, что поначалу у тебя могло создаться впечатление, будто твой дядя предоставил тебе право решать судьбу твоего сына. Теперь настало время сказать, что это не так: через месяц я возвращаюсь в Рим пожизненном диктатором — слухи на этот счет должны были достичь твоих ушей, — согласно декрету сената, который еще предстоит обнародовать. Поэтому теперь в моей власти назначить командующего всадниками, который будет вторым лицом в государстве после меня, — я уже позаботился об этом, — и, как ты, наверное, догадалась, это твой сын. Дело сделано, и изменить ничего нельзя. Поэтому если ты или твой муж попытаетесь вмешаться, на ваш дом обрушится такая буря всеобщего возмущения, что по сравнению с ним мое личное неудовольствие покажется не более опасным, чем легкий ветерок.

Надеюсь, ты хорошо провела лето в Путеолах и теперь снова в Риме на зиму. Как ты знаешь, мне обычно не сидится на месте, но и я скучаю по Италии.

Возможно, после моего возвращения в Рим и разрешения неотложных дел мы сумеем выбраться на несколько дней в Тибур. Можешь даже взять с собой своего мужа, а также Цицерона, если он выразит желание. Как бы там ни было, я люблю их обоих, ну и тебя, конечно.

Глава 1

Воспоминания Марка Агриппы — отрывки (13 год до Р. Х.)

…Я был рядом с ним при Акции, когда искры летели от мечей, палубы кораблей заливала кровь, ручьями стекая за борт и окрашивая багрянцем голубые воды Ионийского моря, а в воздухе раздавался свист копий, шипение охваченных огнем судов и вопли солдат, заживо горевших в своих доспехах; еще раньше я был с ним при Мутине, когда не кто иной, как Марк Антоний, захватил наш лагерь и постель, где обычно спал Цезарь Август, была изрублена мечами; и где мы выстояли и сделали первый шаг к покорению мира; и при Филиппах, когда он, тяжко больной, не мог держаться на ногах, но не покинул своих легионов и всю дорогу оставался с войсками, приказав нести себя на носилках; и снова был он близок к гибели — от руки убийцы его отца, но продолжал сражаться до тех пор, пока все убийцы смертного Юлия, ставшего богом, не истребили сами себя.

Я — Марк Агриппа, называемый также Випсанием, народный трибун и консул сената, солдат и военачальник на службе Римской империи, друг Гая Октавия Цезаря, известного ныне как Август. Я пишу эти строки на пятидесятом году своей жизни, дабы сохранить для вечности события того времени, когда Октавий принял Рим, истекающий кровью в междоусобицах; когда Октавий Цезарь покончил наконец с чудовищем распри и избавился от издыхающей твари, а Август залечил раны на теле Рима и вернул ему былую силу, чтобы решительно шагнуть за пределы своих границ. И я по мере своих возможностей принимал участие в этом победном шествии, о чем и повествую в этих записках, дабы историки будущего смогли постичь причины своего изумления величием Августа и Рима.