Современная американская повесть (сборник) - Капоте Трумен. Страница 28

— Я его спрашивала. Он сказал, можно пропустить. Сказал, предусмотрено…

— Это доллар в месяц. Доллар в месяц. Забудь и думать, Анна… И стирку на дом брать тоже забудь.

На перекрестке у фонарного столба запели дети. Их голоса звучали пронзительно, но мелодично. Над обрывом завитками клубился туман, подбираясь все ближе к дому, сзади тоже наползал туман, но более густой, так что развешанного на самых крайних веревках белья уже не было видно.

— Мама, папа, почему люди разговаривают, а собаки не могут? А этой ночью пришел к нам Серый и разговаривал словами, да, а я не мог говорить словами, только гавкал на него: гав-гав. А Серый на меня вдруг рассердился. За что? Он укусил меня, папа, всего искусал. Видишь, у меня вся шея покусана, папа?

— Тебе это приснилось, Бенджи, — сказала Анна. — Ты разве забыл, к тебе мама потом в комнату зашла. Я взяла тебя на руки и показала, что никаких покусов нет, и песенку тебе спела, и ты опять заснул.

— Но Серого-то я видел. Папа, мама, зачем большие дядьки дают собакам мясо с гвоздями и смеются, а у собаки кровь идет, и корчит ее? У нас на улице живет большой мальчик Антси, он мне всегда говорит: «Пойди сюда, эй ты, дерьмо», нехорошими словами обзывается, «я, — говорит, — тебе отрежу кой-чего». Он плохой, этот большой мальчик, папа. Почему он такой? Почему?..

— Тебе затычку нужно вставить в рот, сынок, — сказал Джим и ласково прикрыл губы Бена ладонью. — Спасу нет, сколько у тебя всяких отчего да почему. Мне-то откуда знать? Оно точно, образованным уважения больше; образованный не станет глупых вопросов задавать, на которые только соврать или промолчать можно… вроде, как я всегда делаю. — И вставая: — А вообще напрасный это разговор… Доллар в месяц. Забудь это, Анна. — Резко добавил: — Ты что, хочешь до утра ребенка в такой сырости держать? — Поднял Бесс вместе с корзиной. — Ужинать пора. Пошли.

Анна взяла корзину с бельем, которая стояла в лимонно-желтом квадрате света, падавшего из кухонного окна. Теперь весь двор затянуло влажным, сырым туманом. Мэйзи, выскочившая из дому, чтобы позвать Анну с Белом, окаменела, изумленная, испуганная. Мать, двигаясь будто во сне, ходила по двору, поставив себе на голову бельевую корзину, и то возникала, то исчезала вновь в гонявшихся за ней клочьях тумана, появится — исчезнет; Бен, словно зачарованный, ходил за ней. Голос ее звучал мечтательно, и почему-то казалось, будто это кто-то другой, а не она говорит.

— Да, вот так они и носят белье, Бенджи, на голове корзинка да еще руки в боки — я так не умею. Как королевы выступают, и серьги в ушах, большущие, словно браслеты. Попуган там умеют говорить и цветы растут большие, с лохань, пахнут все по-разному и разных-разных цветов.

— А где это, мама, где такое место?

— Я не знаю. Я там сроду, Бенджи, не была. Видела только в книжке на картинках. — Поставила корзину, стремительно наклонилась к нему: — Книжки читать нужно, тогда все узнаешь. Там все есть, в книжках: разные места, где ты не бывал и никогда туда не доберешься. Что у разных людей в голове, тебе вовек не узнать, а в книжке прочитаешь. Есть такое место — библатека, туда Элси ходит книжки брать, я попросилась, чтобы и нас туда пускали. Там можно книжки на дом брать, с картинками дадут, если ты еще читать не умеешь.

— Я хочу на большие серьги поглядеть, с попугаями хочу говорить, которые разговаривают. Трамвай туда доедет?

— Это очень далеко, Бенджи. Чтобы туда добраться, нужно быть богатым, ехать поездами, пароходами. Или, когда вырастешь большой, сможешь поехать, как твой дядя Ральфи, ты его никогда не видел, он служит на корабле. Мальчикам это можно, — задумчиво произнесла Анна. — Девочкам — нельзя. Ральф где только не был. Сколько чудес повидал!..

Анна подняла корзину, снова поставила ее себе на голову и снова скрылась во мгле.

— Все чудеса мира. — Ее голос опять стал мечтательным. — Ничегошеньки нет! Малюсенькой полоски света и то не видать. А, вот есть одна — слабенькая, жалостная. И где наш дом, не видать, и где обрыв кончается. Угодишь в речку — и сам не заметишь; не свалишься — уплывешь. Словно тут весь свет кончается, мы будто в западню попали; я да ты, Бенджи, да корзина… Да не свалимся мы в речку, дурачок… Правда, ветерок какой приятный? Свежий. В дом мы не пойдем. Я как цыганка стала, бродить бы мне, жить в таборе, все на вольном воздухе делать, ночью закутаться и спать, а в дом никогда не входить.

— Мама, пойдем в дом! — С внезапным испугом Бен потянул за собой мать. — Нужно в дом войти. Пора ужинать. И не надо больше такое говорить. Мамы все в домах живут.

Внесли арендную плату (в доме одна картошка да мука), Анна оставила маленькую на миссис Крикши, сама же, взяв с собой Мэйзи, Бена и Джимми, пошла бродить по улицам, выискивая пустующие участки, заросшие одуванчиками. (Режим питания: не меньше раза в день свежая зелень.)

— Страсть как хочется чего-нибудь зелененького пожевать, — сказала она детям. — Давно у нас в доме ничего такого не было.

Она объяснила Мэйзи, что нужно выбирать одуванчики со свежими, ярко-желтыми цветами или же те, на которых недавно раскрылись бутоны, что обрывать нужно только молодые и сочные листья, которые блестят, как лакированные, и нежны на ощупь. Но большинство уже пошли в семена, вместо желтых цветов — белые пушистые головки, листья жесткие, как щепочки. Хотя Бен тоже помогал, листьев в их бумажных мешках собралось на самом донышке.

Они шли все дальше, дальше. Нежная утренняя теплота и свет волнами разливались в воздухе.

— Я уж не помню, когда я в последний раз выходила вот так просто погулять, — сказала Анна. Губы ее приоткрылись, лицо запрокинулось к голубому, без единой морщиночки небу. Мэйзи чувствовала: матерью завладевает что-то странное, не болезнь, что-то другое.

На одном участке Анна набрала целую пригоршню высохших одуванчиков с семенами, не предупредив ни словом, дунула что есть сил, и вокруг них заклубилось облачко белого пуха.

— Ты сто желаний выдула, — вскрикнул потрясенный Бен. — Ты выдула сто желаний. Что ты задумала, мама?

— Если скажу, то не сбудется. — Она наклонила голову к бумажному пакету, надула его, как воздушный шарик, а потом резко прихлопнула руками, и он с треском разорвался; Анна засмеялась. Джимми, испугавшись, заревел.

— Ой, прости, я не подумала, Джимми. У нас пакетов куда больше, чем листьев, — стала объяснять она. — Теперь будет в самый раз, наверное… Хочешь, мама тебя немножко на ручках понесет? Нет, этот пакет не надо надувать. Он понадобится, Бен, вот увидишь. Мы наберем три полных пакета.

На другом участке она принялась сплетать стебли цветов. Мэйзи смотрела на нее удивленно и осуждающе.

— Мы сейчас сплетем цепочку в квартал длиной. Клевер бы лучше, да где возьмешь клевер?

Бен и даже Джимми побежали рвать цветы, тщательно ощупывали, как велела мать, пальчиками стебли до самого корня, чтобы выбрать самые длинные.

— Ну что, получается уже с квартал длиной? С квартал длиной уже получается?

Но вдруг Анна прервала свое занятие, швырнула в Мэйзи недоплетенную цепочку, та снова отшвырнула ее матери; Анна обвила цепочкой Джимми, еще раз обвила, потом еще.

Теперь они попали на какую-то совсем незнакомую улицу. Газоны и клумбы, обведенные бордюрами, детишки на велосипедах. Мэйзи пришлось бегать за Джимми по пятам и оттаскивать его от детей и от разных предметов, приводивших его в восхищение.

— Вот хорошо-то, что у нас такая улица есть по соседству, — можно стирку на дом попросить, — сказала Анна.

Мэйзи стало почему-то стыдно, сердце защемило от неприятного ощущения, что они не такие, как все, что с ними что-то не так.

— Мамочка, я хочу пипи, — сообщил Бен.

Анна продолжала шагать все так же беспечно, словно во сне, не замечая Бена, который цеплялся за ее юбку одной рукой, а другую прижимал к своим штанишкам, не замечая Джимми, который ныл, что он устал, устал, устал, а Мэйзи плохая, и он не хочет больше ходить.