Всё меняется даже в Англии - Изаков Борис Романович. Страница 18
Станет ли Англия когда-нибудь островом всеобщего счастья, о котором мечтал великий гуманист, казненный в Тауэре? И когда?
Заколдованный круг
писал поэт Батюшков.
В годы революционных бурь XVIII века злоязычные французы стали добавлять к названию «Альбион» прилагательное «коварный». Выражение «коварный Альбион» приобрело право гражданства, стало все чаще и чаще мелькать в политических речах и газетных статьях. Англичане ухмылялись: им такое наименование даже льстило. Ведь издавна считалось, что внешняя политика любого государства обязательно должна быть коварной, иначе — грош ей цена.
Английские правящие круги были всегда очень высокого мнения о своей внешней политике. В доказательство они ссылались на то, что с ее помощью приобрели огромную империю.
В разное время Англия захватила владения во всех частях света: еще не так давно они превосходили ее по территории приблизительно в 150 раз. Население Соединенного Королевства Великобритании и Северной Ирландии — так называется Англия в официальных документах — составляло лишь одиннадцатую часть населения всей Британской империи, численность которого превышала полмиллиарда человек.
Англия — морская держава. После гибели испанской «Великой армады» ни один военно-морской флот веками не мог соперничать с английским. Флот обеспечивал колониальную экспансию на всех континентах. Моря и океаны окаймлялись английскими военно-морскими базами.
Сильный флот служил в то же время гарантией неуязвимости Британских островов. В этом довелось убедиться еще Наполеону. Семь армейских корпусов, предназначенных для десанта на Британских островах, сосредоточил французский император на побережье Ла-Манша и Северного моря, — они растянулись от Бретани до Нидерландов. Лихорадочно готовил он флотилию мелких судов, рассчитывая, что при попутном ветре и под покровом тумана она сможет проскользнуть мимо вражеских кораблей. Британское морское превосходство заставило Наполеона отказаться от своего замысла.
Грубый язык корабельной артиллерии сочетался с искусным языком дипломатов. Внешняя политика правящей верхушки Англии отличалась целеустремленностью, умением плести сложные и запутанные интриги. Борьба между партиями внутри страны мало отражалась на ее внешнеполитическом курсе: его обеспечивала группа несменяемых чиновников форейн оффиса, облеченных доверием правящей верхушки.
Для беспрепятственного захвата огромных заокеанских территорий надо было нейтрализовать соперников — другие европейские державы. Форейн оффис принял на вооружение доктрину «равновесия сил». Суть ее сводилась к тому, чтобы не допускать опасного для Англии усиления любого другого государства: стоило появиться претенденту на европейскую гегемонию, как английская дипломатия принималась сколачивать против него враждебную коалицию. Так Англия блокировалась с Францией и Турцией перед Крымской войной, поддерживала Германию против Франции и России во второй половине прошлого века, Францию и Россию — против Германии в начале века нынешнего.
Но доктрина «равновесия сил» — прямая противоположность всякой организации безопасности. Под знаком этой доктрины английская дипломатия противопоставляла друг другу державы, ссорила и сталкивала их между собой. В конечном счете такая дипломатия вела к войне, в которую оказывалась вовлеченной сама Англия, хотя ее руководители видели свою задачу прежде всего в том, чтобы воевать чужими руками.
Не мудрено, что противники Англии обвиняли ее в коварстве.
После Октябрьской революции свое умение плести интриги, создавать коалиции форейн оффис обратил против молодой Страны Советов. Лишь когда правящие круги Англии убедились в провале интервенции, они перешли на более реалистические позиции. 16 марта 1921 года английское правительство заключило с Советской Россией политический и экономический договор, а 2 февраля 1924 года официально признало Союз Советских Социалистических Республик. Такой курс проводился, однако, далеко не последовательно.
Моим сверстникам памятен пресловутый ультиматум лорда Керзона, английского министра иностранных дел, вызвавший взрыв негодования в Советской стране. Мы шагали тогда в колоннах демонстрантов по Красной площади с задорной песней:
Позже была пущена в ход неуклюжая фальшивка — так называемое «письмо Коминтерна». По личному распоряжению министра внутренних дел, полиция совершила налет на помещение англо-советского акционерного общества «Аркос»; хотя налет не дал никаких результатов, английское правительство порвало в мае 1927 года дипломатические отношения с Советским Союзом. Жизнь, однако, брала свое, и два с половиной года спустя Англия, ничего не добившись, вынуждена была их восстановить.
Во время моего пребывания в Лондоне в 1932–1933 годах, англо-советские отношения не переставало лихорадить. По мере сил мутила воду и российская белая эмиграция.
В Лондоне еще прозябало тогда на неофициальном положении царское консульство, вокруг которого группировались фабриканты, помещики и их прихвостни, вышвырнутые из России революцией. Для них — как для французской эмиграции конца XVIII века или для кубинских контрреволюционеров в наши дни — заговоры против собственного народа стали единственным смыслом существования. Правда, в Лондоне русских белоэмигрантов было не так уж много: большинство из них осело поближе от наших границ — в Стамбуле и на Балканах, в Варшаве и Праге, в Берлине и Париже, а на Дальнем Востоке — в Харбине и Шанхае. Через Ла-Манш или через Атлантику перебирались лишь те, кто был побогаче. Но именно эти люди обладали связями в высшем свете, к ним прислушивались в правительственных и парламентских кругах, тем более что они твердили то, чего там страстно хотели услышать: советская власть дышит на ладан, по дунь — и не станет ее!
Консервативная партия имела тогда собственный англо-русский парламентский комитет; он действовал в контакте с белоэмигрантами. Заигрывали консерваторы и с украинскими националистами — их главарем в Лондоне считался полковник Коновалец, который выпускал бездарный ежемесячный журнал на английском языке «Инвестигейтор». Все эти «эксперты» по «русскому вопросу» кормились вокруг секретных фондов разведки и личной кассы нефтяного короля сэра Генри Детердинга.
Моя первая корреспонденция из Лондона, напечатанная в «Правде» в июле 1932 года, как раз и была посвящена очередному сборищу главарей русской белой эмиграции в Англии. Вскоре после моего приезда репортер одной из консервативных газет сообщил мне, что предстоит такое сборище; я уговорил его отправиться туда вместе со мной. Заседание происходило в особняке бывшего посла Саблина; хозяин дома собственной персоной встречал гостей у входа. Мой спутник — детина огромного роста с военной выправкой — бросил загадочную фразу: «Вы прислали нам приглашение…» Не знаю, за кого Саблин нас принял; он молча поклонился и жестом пригласил нас проследовать в зал. Как мы и рассчитывали, приглашений было разослано больше, чем явилось желающих участвовать в заседании; приглашались, вероятно, и «рыцари плаща и кинжала», которые «фигуры не имеют» и предпочитают, чтобы не устанавливали их личности…