Немецкий снайпер на восточном фронте 1942-1945 - Оллерберг Йозеф. Страница 14

Охваченный яростью, я потерял чувство времени, страха и даже боли. В один из моментов боя, когда рядом со мной взорвалась ручная граната, комок грязи ударился о мое лицо, и я почувствовал резкую боль в области рта и носа. Теперь, когда бой закончился, я ощутил во рту вкус крови и понял, что все мое лицо и шея были залиты ею так, что стали липкими. Атака закончилась столь же быстро, как и началась. Небольшая кучка стрелков стояла посреди сцены кровавой бойни, которая напоминала средневековое поле боя, полное стонов, криков умирающих и мертвых солдат.

— Йозеф, старина, твоей голове здорово досталось. Дай-ка гляну! — товарищ начал осматривать мое лицо.

Правая ноздря оказалась оторванной, а в моей нижней губе было несколько небольших металлических осколков. Но не оставалось времени, чтобы поделать с этим что-нибудь прямо сейчас. К нам с криками уже приближалась новая волна русских. Немецким стрелкам пришлось спешно подхватывать оружие и боеприпасы своих павших товарищей и занимать позицию в двухстах метрах от передовой, где к ним присоединились выжившие бойцы из других рот. Я был вынужден оставить свою русскую снайперскую винтовку в тайнике.

Небольшой группе, состоявшей менее чем из двадцати стрелков, повезло меньше. Они не могли добраться до траншеи, занятой мной и моими товарищами, и отчаянно сражались на своей позиции, пока у них не закончились патроны. Тогда пятеро оставшихся в живых вылезли из окопа с поднятыми руками. Их под конвоем увели прочь, по пути ударяя винтовочными прикладами.

И хотя в целом ситуация выглядела безнадежной, но стрелкам удалось отделить пехоту русских от танков. Последние были уничтожены в дуэли с немецкими штурмовыми орудиями 88-й батареи. Таким образом, прорыв в немецкий тыл на их участке был ликвидирован. Уцелевшие пехотинцы услышали по радиосвязи, что два штурмовых орудия отправлены им на поддержку. С их прибытием полк должен был ринуться в немедленную контратаку, чтобы вернуть свои прежние позиции. А пока нужно было держать оборону. Обе противоборствующие стороны постарались перегруппироваться. Я теперь был вооружен обыкновенным карабином Mauser К98. Однако мой невероятный талант к точной стрельбе оставался со мной даже без оптического прицела, и я сумел, стремительно делая один точный выстрел за другим, остановить атаку патруля, который выполнял разведку боем. При этом я вел стрельбу, находясь в общей массе своих товарищей, также открывших оборонительный огонь, и это позволило мне не быть вычисленным русскими.

Едва ли прошел час, и штурмовые орудия прибыли. Немцы тут же развернули контратаку. У нас оставалось всего около восьмидесяти стрелков, способных принять в ней участие. Но, поддерживаемые двумя прибывшими орудиями, мы пошли вперед. Русские в ходе своей атаки из-за совершенного ими тактического просчета уже понесли значительные потери, и им было некем пополнить свои ряды. Неожиданное немецкое наступление вызвало у них удивление, которое можно было заметить даже со стороны. В результате советская пехота стремительно отступила на свои позиции, без боя сдав немцам захваченные рубежи. Я немедленно ринулся посмотреть, что сталось с моей снайперской винтовкой, и обнаружил ее нетронутой под ящиками из-под боеприпасов.

Немецкая атака развивалась столь молниеносно, что командир решил устремить ее дальше к советским позициям. Вновь оказавшись со своей снайперской винтовкой в руках, я начал уничтожать врагов своими быстрыми меткими выстрелами, особенно стараясь поражать их командный состав, чтобы у русских не получилось эффективной обороны. Без танков и пехотных орудий советские передовые позиции начали постепенно отодвигаться назад под напором немцев. Многие русские бойцы, считавшие, что они находятся на достаточном удалении, чтобы быть в безопасности, погибли от моих метких выстрелов. Что за ирония судьбы, ведь я стрелял из русской винтовки! В боевых ситуациях, подобных этой, маскировка совершенно не имела значения для снайпера. От него требовалось просто найти защищенную позицию с хорошей зоной ведения огня, откуда он мог бы стрелять так долго, насколько это было возможным, а затем переместиться на другую позицию, как только по нему открывали огонь или с перемещением боевых действий на другой участок.

Только после того, как атака русских была отбита, ко мне подошел сержант медицинской службы, чтобы осмотреть мои раны. Он приложил тампон к моему носу и забинтовал его, а осколки из губы извлек с помощью магнита. Раны не были серьезны, и я остался на передовой вместе со своими товарищами.

Русская линия обороны рухнула перед лицом решительной атаки немецких стрелков, и я вместе с одиннадцатью товарищами устремился в глубь позиций врага. Мы больше не встречали сопротивления и находили только мертвых и тяжело раненных русских. Но напряжение не спадало, поскольку в глубине русских позиций оставались хорошо укрепленные блиндажи, в которых нас могли поджидать солдаты противника. Тщательно прикрывая друг друга, мы подобрались к одному из блиндажей. Из него раздавались странные булькающие звуки. Один из горных стрелков закричал на русском:

— Сдавайтесь! Выходите с поднятыми руками!

Однако на это не последовало никакого ответа, и он сделал несколько очередей в глубь блиндажа из своего пистолета-пулемета МР40. При этом он не заметил никакого движения внутри, но странный звук не затих. Стрелок осторожно полез в полутемный блиндаж, в который через дыру в крыше немного проникали солнечные лучи. Едва ступив туда, он сразу громко позвал товарищей. Войдя, я был поражен страшной жестокостью увиденного. В блиндаже находились пятеро наших боевых товарищей, которых русские взяли в плен несколько часов тому назад. С бульканьем и пеной из перерезанного несколькими минутами раньше горла каждого из них лилась кровь. Обратившись в бегство, услышав звуки немецких выстрелов, русские, охранявшие пленных, решили не брать их с собой. Ноги умирающих дергались в агонии, их руки беспомощно царапали землю. Мы не могли им помочь. Казалось, что прошло слишком много времени, прежде чем страдания наших товарищей подошли к концу и тела стали неподвижными.

События, подобные этому, делали меня твердым и безжалостным. Они сеяли во мне семена ненависти, которые оправдывали убийство каждого без исключения врага, оказавшегося на прицеле моей винтовки. Подобные чувства переживали обе противоборствующие стороны. И у каждого бойца, немецкого и русского, были свои мотивы для возмездия врагу, оправдывавшие их действия на поле боя.

Мои сослуживцы также не были милосердны к пленным. Я видел, как захваченный в плен русский сержант оказался в руках немецких пехотинцев, разъяренных страшной смертью в плену своих пятерых товарищей. Они требовали от него информацию о позициях противника, его численности и планах. И их не волновало, что сержант из-за своего низкого ранга попросту не мог знать ничего этого. Они просто пользовались случаем, чтобы отомстить. Сведения, рассказанные русским, были крайне скудными и не устраивали допрашивавшего лейтенанта и помогавших ему бойцов. Они начали бить его, чтобы он рассказал больше. Конечно, он все равно не смог рассказать им о том, что они хотели услышать. Но даже если б и смог, это ничего бы не изменило. Тогда они нашли бы себе другое оправдание.

Избиение становилось все более жестоким, и допрос с пристрастием превратился в типичную пытку. Под конец одному из избивавших пленного пришла в голову идея загонять ему под ногти заточенные спички. Русский начал дико кричать от боли, но это только распаляло его мучителей. Однако вскоре появился опытный немецкий сержант, который положил этому конец.

— Прекратить эту херню! Вы не лучше иванов, — он вытащил из кобуры свой «парабеллум», приставил ствол к шее русского и нажал на спусковой крючок.

Пуля разорвала череп русского, и его мозги разлетелись в разные стороны. Увиденное пробудило совесть внутри допрашивавших. Они опустили головы, и даже лейтенант не стал отчитывать сержанта за нарушение субординации. Казалось, что звук выстрела вывел его из транса.