Жизнь после жизни - Аткинсон Кейт. Страница 11

Рождество получилось безрадостным. К ним приехала Иззи, которая без умолку трещала ни о чем (точнее, о себе), а потом объявила, что записалась в Добровольческий медицинский отряд и сразу после праздников отбывает во Францию.

– Но, Иззи, – возразила Сильви, – ты же не умеешь ни ухаживать за ранеными, ни стряпать, ни печатать на машинке – ничего путного.

Укор прозвучал более резко, чем ей хотелось, но Иззи, этой кукушке, все было нипочем. («Вертихвостка», – вынесла свой вердикт миссис Гловер.)

– Коли так, – сказала Бриджет, узнав, что Иззи будет служить милосердию, – мы в этой войне и до Великого поста не дотянем.

О своем ребенке Иззи не обмолвилась ни словом. Его усыновили какие-то немцы; по расчетам Сильви, он считался гражданином Германии. Даже странно: немногим младше Урсулы – и уже, по официальным меркам, враг.

Перед Новым годом все дети, один за другим, слегли с ветрянкой. Когда на лице у Памелы проступила первая оспинка, Иззи ближайшим поездом укатила в Лондон. Вот тебе и Флоренс Найтингейл, с досадой сказала Сильви, обращаясь к Бриджет.

Урсула, со своими коротковатыми, неловкими пальчиками, тоже не осталась в стороне от всеобщей страсти к вязанию. На Рождество она получила в подарок французский набор для рукоделия в форме деревянной куклы по имени La Reine Solange; Сильви объяснила, что это означает «королева Соланж», хотя и «сомневалась» в существовании такой исторической фигуры. Королева Соланж была раскрашена в королевские цвета, а на голове у нее красовалась затейливая корона, сквозь которую пропускались шерстяные нити. Урсула оказалась образцовой подданной и все свободное время, которого у нее было хоть отбавляй, посвящала вязанию длинных кривых полос, из которых потом свивала салфетки и кособокие грелки на чайник. («А дырочки где же? Для носика, для ручки?» – недоумевала Бриджет.)

– Чудесно, милая, – хвалила Сильви, разглядывая салфетку, которая лениво, будто спросонья, разматывалась у нее в руках. – Без ученья нет уменья, запомни.

– Ужин на столе!

Урсула не откликалась. Сидя на кровати, она сосредоточенно прислуживала ее величеству королеве Соланж – пропускала пряжу сквозь корону. «Не выбрасывать же», – сказала Сильви про эту ветхую, с узелками, бежевую шерсть.

Морису пришла пора возвращаться в школу, но из-за ветрянки он задержался дома и переносил болезнь тяжелее, чем все остальные: щеки у него до сих пор оставались рябыми, будто их поклевали птицы.

– Еще с недельку посидите дома, молодой человек, – сказал ему доктор Феллоуз, но в глазах Урсулы старший брат был здоров как бык.

Он метался из комнаты в комнату, томясь от скуки, словно тигр в неволе. Найдя под кроватью домашнюю туфельку Урсулы, стал гонять ее, как футбольный мяч. Потом схватил любимую вещицу Памелы – китайскую статуэтку, изображавшую даму в кринолинах, – и подбросил к потолку, да так, что фигурка с тревожным «дзинь» ударилась о матовое стекло люстры. Выронив из рук вязанье, Урсула в ужасе зажала рот ладошками. Дама в кринолинах мягко приземлилась на стеганое атласное одеяло Памелы, но Морис уже успел схватить оставшуюся без присмотра деревянную королеву и стал кружить с ней по комнате, изображая из нее самолет. Урсула провожала глазами королеву Соланж, за которой тонким хвостиком развевалась торчащая изнутри шерстяная нить.

И тут Морис совершил самый отвратительный поступок. Он распахнул мансардное оконце и, впустив в комнату незваный холод, швырнул деревянную королеву во враждебный мрак.

Урсула без промедления подтащила к окошку стул, забралась на него и высунулась наружу. В омуте света, падавшего из окна, ей удалось разглядеть королеву Соланж, которая застряла в шиферном желобе между двумя скатами крыши.

А Морис уже стал индейцем: с воинственным кличем он прыгал с кровати на кровать.

– Кому сказано – ужин на столе! – более настойчиво прокричала Бриджет с нижней лестничной площадки.

Урсуле было не до них; ее храброе сердечко стучало как молот, когда она протискивалась сквозь мансардное оконце (задача не из легких), твердо решив спасти свою повелительницу. Не успела она поставить ноги в тапочках на обледенелый шифер, как опора заскользила прочь. Со слабым криком Урсула потянулась к вязальной королеве, проносясь мимо, словно на санках, только без санок. Заграждения на крыше не было; ничто не смогло затормозить спуск, и Урсула, разогнавшись, вылетела в объятия черных крыльев ночи. С ощущением стремительности, почти радости, она упала в бездонный воздух – и все закончилось.

Наступила темнота.

Снег

11 февраля 1910 года

Маринованные овощи своим зловещим цветом наводили на мысль о желтухе. Доктор Феллоуз перекусывал за кухонным столом в чаду керосиновой лампы. На кусок хлеба с маслом он нанес горки острого овощного маринада, а сверху накрыл ломтем жирной ветчины. У него дома в прохладе кладовой дожидался копченый свиной бок. Свинью он выбрал сам, съездив на ферму: доктор Феллоуз видел перед собой не домашнее животное, а пособие по анатомии – филейная часть, окорок, щеки, грудинка, мощные ноги, пригодные для варки. Плоть. Он задумался о новорожденной, которую вырвал из лап смерти, чикнув хирургическими ножницами. «Чудо жизни», – равнодушно объяснил он неотесанной девчонке-ирландке, служившей в этом доме. («Бриджет, сэр».)

– Придется мне здесь заночевать, – добавил он. – Метель.

На уме у него было множество мест, куда более располагающих к ночлегу, чем Лисья Поляна. Что за название? Зачем увековечивать места обитания хитрого зверя? В молодости доктор Феллоуз увлекался псовой охотой на лис. Он стал размышлять, проскользнет ли поутру молоденькая горничная к нему в комнату, неся на подносе чай с гренками. Нальет ли из кувшина в таз горячей воды, чтобы перед жарко натопленным камином потереть ему спину, как десятилетия назад делала его матушка. Доктор Феллоуз был фанатично предан своей супруге, но мысли его зачастую выходили из-под контроля.

Бриджет, идя впереди с зажженной свечой, проводила его наверх. Пламя то ярко вспыхивало, то начинало отчаянно моргать. Доктор Феллоуз, следуя за костлявым девичьим задом, вошел в холодную гостевую спальню. Горничная зажгла стоявшую на комоде свечку и тут же нырнула в темную утробу коридора, торопливо бросив:

– Спокойной ночи, сэр.

Доктор ворочался в холодной постели; маринованные овощи явно пошли не впрок. Он бы дорого дал, чтобы сейчас оказаться дома, рядом с теплым, дородным телом миссис Феллоуз. От этой женщины, которую природа не наделила изысканной внешностью, всегда чуть-чуть попахивало жареным луком. Иногда в этом даже была какая-то приятность.

Война

20 января 1915 года

– Идете вы или нет? – рассердилась Бриджет. Держа на руках Тедди, она остановилась у порога. – Сто раз вам повторять: ужин на столе. – (Тедди заворочался в тисках ее рук. Морис даже бровью не повел: его сейчас занимали тонкости воинственной пляски индейцев.) – Бога ради, Урсула, отойди от окна. А окно-то почему нараспашку? Холодно ведь, околеть можно.

Урсула собиралась слазать за королевой Соланж, чтобы не оставлять ее на пустыре крыши, но отчего-то медлила. Чуть-чуть засомневалась, неловко оступилась, подумала, что крыша очень высокая, а ночь совсем непроглядная. Тут прибежала Памела и объявила: «Мама велела мыть руки и садиться за стол», а за ней подоспела Бриджет со своим вечным «Ужин на столе!» – и все надежды на спасение коронованной особы рухнули.

– А ты, Морис, – продолжала Бриджет, – прямо как дикарь.

– Я и есть дикарь, – подтвердил он. – Индеец из племени апачей.

– По мне – будь ты хоть королем готтентотов, да только УЖИН НА СТОЛЕ.

Издав последний боевой клич, Морис с грохотом ринулся вниз по лестнице, а Памела взяла старый сачок для игры в лакросс, привязала его к трости и выудила королеву Соланж из ледяного ущелья.