Поворот к лучшему - Аткинсон Кейт. Страница 70

Поднявшись в спальню, Глория открыла гардероб, отодвинула в сторону черный пластиковый мешок с двадцатифунтовыми купюрами и вытащила почти не ношенный велюровый «костюм для отдыха», который когда-то засунула поглубже, потому что Грэм тут же окатил его презрением, заявив, что она в нем похожа на помидор-гигант. Она посмотрела на свое отражение в огромном зеркале встроенного шкафа. Да, правда, немного похоже на помидор и задница просто огромная, зато ее матронистой груди и живота, как у игуаны, практически незаметно, к тому же костюм был удобным и даже стильным, она была в нем этакая спортивная миссис Санта-Клаус. Грэму не нравилось, если она употребляла слова вроде «жопа», он считал, что женщина должна быть «леди», как его собственная мать Берил, которая — прежде чем ее мозг превратился в губку — всегда называла собственный зад derrière. Возможно, это было единственное французское слово в ее лексиконе.

«Жопа, жопа, жопа», — сказала Глория отражению своей филейной части. В красном велюре было мягко и уютно, наверное, именно так чувствуют себя в своих одежках младенцы. Она надела кроссовки, купленные для занятий в группе «Стильные пятьдесят», все еще девственно-чистые. Спускаясь по лестнице, она ощутила легкость в ногах, словно готовность к чему-то. К побегу.

Глория вздохнула. Вечно ноющая секретарша Грэма, Кристина Теннант, снова стенала на автоответчик: «Грэм, вы здесь очень нужны!»

Глория сняла трубку и ответила:

— Кристина, я могу вам чем-то помочь? — придавая голосу деловой тон женщины, которая носила высокие каблуки и обуженные костюмы, а не сползла с барного стула, чтобы по-собачьи последовать за будущим мужем.

— Здесь снова был отдел по борьбе с мошенничеством, — сказала та. — Они хотели допросить Грэма. Он ведь не в Тёрсо, правда? — добавила она, и в ее голосе было больше грусти, чем горечи. — Он нас всех предал, правда? Он сбежал, и нам теперь одним все расхлебывать.

— Я не знаю, Кристина.

Она повесила трубку. Ей было почти жаль Кристину — столько лет преданной службы, и ничего взамен. Может, послать ей цветы или корзину фруктов? Получить корзину фруктов — всегда приятно.

Мастер из охранной компании неожиданно вынырнул из подвала, словно крот.

— У вас что-то с датчиками на воротах, — заявил он с избыточной, по мнению Глории, театральностью. — Мониторы и кнопки тревожной сигнализации я наладил, а на остальное у меня с собой нет запчастей. Не понимаю, что случилось с этими датчиками.

Он был маленького роста, с обычными комплексами низкорослых мужчин. Напыщенно вытянувшись во весь рост, он спросил у Глории:

— Вы не впускали внутрь никого подозрительного?

— Зачем мне пускать внутрь кого-то подозрительного? — Она была озадачена.

Явно не удовлетворившись этим ответом, он пообещал, что вернется позже, и важно, словно петух, зашагал по садовой дорожке. Ему навстречу прыгала малиновка — человек и птица не обратили друг на друга никакого внимания. Дорожку окаймляли однолетние декоративные растения — львиный зев и шалфей, совсем не во вкусе Глории, но Билл был старомоден, и ей было неудобно просить его устроить у нее в саду что-нибудь более авангардное. Если бы она собиралась и дальше жить в этом доме, она посадила бы арки из роз и жимолости. Но оставаться она не собиралась.

В ноздри Глории ударил аромат крепкого кофе, и она пошла за этим ароматным шлейфом, как парень из старой рекламы «Бисто», [105] обратно в дом. Он привел ее на кухню, где за столом сидела Татьяна, курила и читала газету. Она постучала по заголовку («УБИЙСТВО КОМИКА — ШИРОКОМАСШТАБНЫЙ РОЗЫСК») крашеным ногтем и заметила:

— Вокруг столько плохих людей.

Татьяна спала и завтракала в практичной пижаме Глории, но теперь переоделась в нечто более изысканное. На ней были элегантные туфли «от Марка Джейкобса», как она заявила, вытягивая ногу, чтобы полюбоваться, простые черные брюки и блузка из набивного шелка, «Прада», — она погладила ткань.

— В Прада — истина, — добавила она, выдыхая дым в потолок. — Я знаю много истин, Глория.

— В самом деле? Тогда тебе надо быть осторожной.

Когда вчера вечером Татьяна зашла в подвал, у Глории чуть не остановилось сердце.

— Я думала, ты умерла, — сказала она ей, на что та рассмеялась:

— Это еще почему? Кстати, парадная дверь не заперта. Кто-нибудь может убить тебя в твоей постели, Глория.

— Я — не в постели.

Глория вместе с ней поднялась по лестнице и зашла в кухню, где принялась рыться в ящиках в поисках свечей и спичек. Но не успела она ничего найти, как дали свет.

— В газетах писали, что полиция ищет якобы утонувшую девушку с сережками в виде распятия.

— А, это, — откликнулась Татьяна. — Это не я.

— А кто?

— Глория, ты мне не позвонила. — Татьяна проигнорировала вопрос, и ее рот скривился в разочарованной гримаске.

— Я не знала, что должна была тебе позвонить.

— Я дала тебе номер.

В свое время Глория многим давала свой номер и даже не думала, что кто-нибудь из них ей перезвонит. Татьяна принялась рыскать по кухонным шкафам в поисках съестного, и Глория усадила ее за стол и поджарила им обеим по сэндвичу. Покончив с сэндвичем, Татьяна закурила сигарету и очистила себе мандарин. Глория никогда не видела, чтобы кто-нибудь ел фрукты и курил одновременно. Татьяна затягивалась с таким удовольствием, что Глория попыталась вспомнить, зачем она бросила это дело. Вроде из-за беременности, но, если честно, разве это такая серьезная причина?

— У Грэма есть любовница, — сказала Глория.

— А, да, Мэгги. Она — сука. Он собирается тебя бросить.

«Дело сделано? Ты избавился от Глории? Старая кошелка свалила?» Он не собирался ее убивать, просто бросить, какое облегчение.

— Ему жизни на это не хватит.

Татьяна потеряла интерес к разговору, потянулась, зевнула и заявила:

— Мне пора спать.

И Глория устроила ее в бывшей комнате Эмили, где та храпела всю ночь, словно сержант, чтобы потом проснуться и потребовать сэндвичей с беконом «и солеными огурцами. У тебя есть соленые огурцы?».

— Только «Бренстон», — ответила Глория.

Не каждый день к тебе в дом из ниоткуда вваливается странная русская доминаторша. Глория пошла за Татьяной в гостиную, где ту явно заинтересовали предметы декора, — муркрофт удостоился одобрения, а страффордширские статуэтки — нет, особенно пара молочников тысяча восемьсот пятидесятого года в форме коровы, которые она обозвала «мерзостью». Она рассматривала ткань, из которой были сшиты шторы, нюхала цветы, проверяла, насколько удобны кресла. Глории было интересно, воет ли она на луну в полнолуние.

Потом Татьяна заигралась с пультом дистанционного управления системы «Банг-энд-Олуфсен», особенно ей нравилась кнопка, включавшая и выключавшая свет, и вдруг замерла перед зеркалом, рассматривая собственное отражение. Потом она взяла яблоко из вазы с фруктами и, поедая его (очень громко), перебрала все радиостанции, остановившись только, чтобы прибавить звук на песне Селин Дион «Мое сердце будет биться». [106] «Отличная песня», — сказала она.

Глория следила за ней как завороженная. Она словно попала в клетку к неугомонному и своевольному зверю. Татьяна была чужеродным элементом во всех смыслах. Если разрезать ее ножом (хотя, вероятнее, все произошло бы с точностью наоборот), внутри наверняка оказались бы строганина, дымный черный чай и ржавый привкус крови. Чужой.

В конце концов Татьяна одним махом встала с дивана и выдохнула во все легкие, словно собиралась умереть со скуки. Один за другим она изучила свои ногти, прежде чем перевести взгляд на Глорию и сказать:

— О’кей, Глория. Заключим сделку?

Глория никогда в жизни не заключала сделок. Она стояла у застекленной двери и наблюдала за огромным лесным голубем, похожим на грузовой самолет, вразвалку шествовавшим по газону. Она обернулась и посмотрела на Татьяну, еще один образчик дикой природы, как та лежит на диване и переключает каналы в телевизоре.