Я захватываю замок. Страница 53

— Саймон, честное слово, вы меня не напугали, и я ничуть не возражала… С какой радости возражать, когда целует приятный человек, вроде вас? Потом я, правда, на миг рассердилась, что вы восприняли все как должное. Будто не сомневались в моем согласии.

На его лице отразилось изумление.

— Но я не воспринимал как должное! То есть не в том смысле, какой вы вкладываете. Это был внезапный порыв, понимаете? Потому что вы сегодня так очаровательны, потому что мне понравился танец, потому что вы сама мне очень нравитесь…

— И, наверное, потому, что вы скучаете по Роуз, — любезно подсказала я.

Густо покраснев, он воскликнул:

— Черт возьми, ну уж нет! Это было бы оскорблением вам обеим! Нет, девочка моя, поцелуй ваш по праву.

— Мы раздуваем из мухи слона, — заметила я. — Давайте забудем… Простите, что так глупо себя вела. Можно напоследок послушать Баха? — Мне казалось, подобная просьба его немного успокоит.

Саймон по-прежнему смотрел на меня с тревогой. Вероятно, пытался подобрать слова, чтобы объяснить все яснее. Но передумал.

— Хорошо. Послушаем музыку, а я тем временем погашу свечи. Сядьте снаружи, чтобы я не отвлекал вас своим мельтешением. Я выключу фонтаны, и будет прекрасно слышно.

Я уселась на каменную скамью; взбаламученная фонтанными струями вода постепенно успокаивалась.

И тут полилась нежная, умиротворяющая музыка. Такой я еще никогда не слышала! Взгляд скользнул по большим окнам павильона: Саймон медленно обходил зал, гася каждую свечку металлическим колпачком. На его запрокинутое лицо падал круг света, затем золотое сияние тускнело — и так до тех пор, пока окна не заволокла чернота. Запись кончилась. Сад окутала тишина. Я даже услышала плеск прыгнувшей рыбки у дальнего края пруда.

— Ну как? Поклонников Баха стало на одного больше? — улыбнулся Саймон, закрывая дверь павильона.

— Да! Слушала бы его вечно, — призналась я и спросила название пьесы.

— «Овцы могут спать спокойно».

О музыке мы говорили долго: и по пути на кухню за Элоизой, и в машине по дороге домой. Отвлеченная беседа давалась легко; слова разлетались невесомой водяной пылью, а мои подлинные чувства улеглись на дно сознания.

Ровно в полночь, под бой церковных часов, автомобиль остановился у ворот замка.

— Ну вот, доставил Золушку к полуночи домой! — торжественно провозгласил Саймон, помогая мне выйти из машины.

Он прошел со мной в кухню, зажег свечу и рассмеялся, заметив ровную цепочку Элоизиных следов, которые вели прямиком к корзинке. Я поблагодарила его за чудесный вечер, а он меня — за то, что позволила поучаствовать в обряде; сказал, что никогда не забудет об этом празднике.

На прощание, пожимая мне руку, он спросил:

— Так я прощен?

Я заверила его, что прощен.

— Я подняла шум на ровном месте. Боже, наверное, вы теперь считаете меня жуткой занудой!

— Ничего подобного, — самым серьезным тоном ответил Коттон. — Вы — чудо. Еще раз спасибо.

Он легонько сжал мои пальцы — и в следующий миг дверь за ним захлопнулась.

Сперва я будто окаменела, а потом ринулась наверх и через башню в ванной комнате выбежала на стену. Туман рассеялся; по аллее, прочь от замка, медленно уползали огоньки автомобильных фар. Даже когда они свернули на дорогу и сгинули где-то на окраине Годсенда, я продолжала оцепенело смотреть в темноту, ничего вокруг не замечая. Последний раз огни блеснули на пути к Скоутни.

Мало-помалу я вышла из прострации, вспомнила, что нужно спуститься в дом и раздеться. Однако думать себе ни о чем не позволила. Мысли нахлынули потом, в кровати.

Боже, до чего я счастлива! Совсем как при поцелуе с Саймоном. Только на душе спокойнее. «Разумеется, он принадлежит Роуз, — напомнила я себе. — Мне никогда не отбить его у сестры, даже если б я отважилась на подобную подлость (на которую не способна)». Впрочем, это дела не меняет. Любовь — роскошь, блаженство… Ничего прекраснее я не знала! Наверное, важнее любить самой, а не быть любимой в ответ. Искренняя любовь и есть бесконечное счастье. На миг я решила, будто мне открылась великая истина.

Взгляд упал на мисс Блоссом, и в ушах прозвенел ее голос:

— Что ж, утешайся высокими мыслями, золотко. Они тебе пригодятся.

Удивительно, в глубине души я осознавала правоту ее слов.

И все равно это ничего не меняет!

Уснула я радостная, как никогда…

XIII

До чего же горько перечитывать последнюю строчку предыдущей главы! Прошло три недели. Теперь мне и не вспомнить, что такое счастье!

Просматривать текст выше не стала. Боюсь выйти из состояния унылой, самосозерцательной апатии, накрывшей меня вдруг утром. Конечно, это ужасно, но лучше, чем острое, раздирающее душу горе; вот и слабое желание излить мысли дневнику появилось. Заодно убью несколько часов.

Отважусь ли я рассказать о подлом поступке, который совершила в свой день рождения? Смогу ли описать все как есть? По крайней мере, попробую.

Погода в последние дни стояла кошмарная. Дождь стеной, пронизывающий холодный ветер… Солнце выглянуло лишь в мой день рождения.

Сегодня тепло, но пасмурно и тоскливо. Я сижу на насыпи, на каменных ступенях башни Вильмотт. Со мной Элоиза. Сейчас один из тех периодов, когда ей лучше отдохнуть от общества, но запереть бедняжку в доме нельзя — заскучает. Конец поводка я надежно привязала к поясу. А то с нее станется побежать по гостям. Ну же, Элоизочка, не кисни! Еще несколько дней, и ты свободна.

Дожди зарядили с воскресенья, когда я дописывала предыдущую главу. Захлопнув дневник, я выглянула в чердачное окно: на вечернем небе сгущались грозовые тучи. Я поспешила вниз закрыть отворенные окна. Тогда меня еще переполняло счастье… До сих пор помню, как твердила это про себя.

Высунувшись в окно, я потянула распахнутые створки. Пшеничное поле замерло в ожидании дождя; наверное, молодым колосьям удары тяжелых капель не вредят. Внизу, прямо под окном, на дымчатой глади воды распласталась позабытая гирлянда — принесло от моста. Хлынул ливень, и цветы ушли на дно.

У задней двери заскулила Элоиза; я сбежала к ней в мгновение ока, но собака успела промокнуть насквозь. Пришлось ее быстро обсушить и заново растопить очаг — пока я сидела на чердаке с дневником, огонь погас.

Едва заплясали веселые языки пламени, приехал Стивен. Когда он сменил промокшую одежду, мы уселись на каминную решетку пить чай. Я рассказала ему о вечере с Саймоном (разумеется, утаив некоторые эпизоды), а он — о поездке в Лондон. О ней мы проговорили долго. Похоже, Стивен уже не стеснялся позировать, хотя греческая туника, в которую его заставила переодеться Леда Фокс-Коттон, немало смутила сельского юношу.

Ел он с Фокс-Коттонами, а спал в комнате с золотыми шторами и золотыми купидонами над кроватью. Обри Фокс-Коттон дал ему халат, почти новый. Я обрадовалась. Все-таки Фокс-Коттоны очень добрые люди! Неприязнь к Леде улетучилась.

— Она показывала тебе снимки с предыдущей съемки? — поинтересовалась я.

— Да, — как-то нехотя проговорил он.

— Ну, и когда покажешь? Тебе фотографий в подарок не дали?

— Она предлагала, но я отказался. Они очень большие и… я там… таким красавцем выставлен. Но если тебе хочется взглянуть, я в следующий раз попрошу несколько.

— Ты еще поедешь?

— Да, только по другому поводу. — Он густо покраснел. — Но это глупости, даже обсуждать не стоит.

Мне вспомнилось письмо Роуз.

— Миссис Фокс-Коттон собирается устроить для тебя съемку в фильме?

— Да говорю же, чепуха, правда. Просто вчера с нами ужинал человек, связанный с кинопроизводством, ну и вроде я ему понравился. Меня заставили прочитать вслух отрывок… В общем, я должен сходить, как они выражаются, на пробы. Только вряд ли я пойду.

— Стивен, разумеется, иди! — ободрила его я.

Метнув на меня короткий взгляд, Стивен спросил, обрадуюсь ли я, если он станет актером. Зря я надеялась: интерес у него ко мне не угас (знала бы я тогда, до какой степени не угас!). А мои мысли занимал Саймон. Вопросы Стивену я задавала из вежливости, притворяясь, будто искренне увлечена его судьбой.