Я захватываю замок. Страница 75

Из башни не доносилось ни звука. Мы открыли дверь и заглянули вниз: отец лежал на кровати, уставившись в небо.

— Привет! — дружелюбно крикнул он.

От изумления я потеряла дар речи. А отец еще и улыбнулся! Я, разумеется, улыбнулась в ответ и выразила надежду, что аппетит у него хороший. Томас, потихоньку раскручивая бельевую веревку, начал спускать корзину.

— Обед легкий, чтоб тебя не клонило в сон! — объяснила я. — Ужин будет плотнее. С вином!

Воду он пил. Значит, немного обвыкся.

Очень вежливо поблагодарив Томаса за корзинку, отец выложил еду на стол и весело нам улыбнулся.

— Просто великолепно! А теперь слушайте, шутнички. Это тихое утро я провел в долгих размышлениях. Поистине нет ничего приятнее, чем лежать, созерцая небо! Ваша попытка помочь мне очень трогательна, искренне говорю. Пожалуй, вы даже преуспели… Мысль заработала. В голове крутится пара роскошных задумок. Это удача, понимаете?! Только к нынешнему моменту новизна исчезла. Еще немного — и ваши труды пойдут прахом. Сейчас я съем этот чудесный обед, и вы спустите лестницу, договорились?

На слове «договорились» его голос как будто дрогнул.

— Клянусь, репрессалий не будет, — добавил он.

Я перевела взгляд на Томаса: как ему речь?

Но брат безо всякого выражения произнес:

— Книги, бумаги нужны?

— Нет! — взревел отец. От добродушия не осталось и следа. — Мне нужно лишь выбраться отсюда!

Томас захлопнул дверь.

— Ужин в семь! — пискнула я, но едва ли меня услышали: в этот раз отец бушевал еще сильнее, чем утром. В душе я только надеялась, что аппетит у него не пропадет.

После обеда я почитала комиксы: на первый взгляд глупость несусветная, а потом втягиваешься.

Наступил вечер. Ужин я собрала полноценный — не «приукрашенный» яйцом чай. Дыня, холодная семга (для хорошего охлаждения мы спускали ее в колодец), консервированные персики, сыр, печенье, бутылка белого вина (три шиллинга), кофе и очередная сигара за девять пенсов. Плюс портвейн — крохотный стакан емкостью с подставку для яйца. Из моего флакончика.

Едва часы на церкви пробили семь, мы расставили еду по подносам и отправились к башне. Вечер был прекрасен и тих. За мостом, почти сразу же, мы услышали вопли отца.

— Неужели ты мучаешь горло с обеда? — укоризненно спросила я, когда Томас открыл дверь.

— Почти, — сипло ответил отец. — Рано или поздно через поля кто-нибудь пройдет.

— Вряд ли, — ответил брат. — Сено собрано, а пшеницей мистер Стеббинс займется только через несколько недель. Да и за пределами насыпи твой голос не слышно. Собери посуду в корзину, я ее вытяну и спущу ужин.

Вопреки моим ожиданиям, отец не взбесился, а резкими нервными движениями начал складывать посуду. Вид его вызывал жалость: без пиджака, в полурасстегнутой рубашке… Ни дать ни взять узник в ожидании казни.

— Надо принести ему на ночь пижаму и халат, — прошептала я Томасу.

Отец меня услышал.

— Если вы оставите меня здесь на ночь, — запрокинув голову, сказал он, — то я сойду с ума. Я не шучу, Кассандра. Замкнутое пространство, давящие со всех сторон стены… я и забыл, как это ужасно. Знаешь, что происходит с людьми, запертыми в тесную клетушку? Слыхала о клаустрофобии?

— У тебя уйма пространства. Сверху, — как можно тверже ответила я. — К тому же в караульне от клаустрофобии ты не мучился.

— Там я запирался сам! А когда тебя запирает другой, ощущения совсем иные. — Его голос сорвался. — Вы, чертовы психи, выпустите меня немедленно! Выпустите!!!

Очень жутко! Но Томас и глазом не моргнул. Молча выудив корзину, он вытащил обеденные тарелки и сложил ужин. Видимо, догадавшись, что я слабею, брат шепнул:

— Нужно довести дело до конца. Предоставь это мне.

Корзина поплыла вниз.

— Мы выпустим тебя, когда ты хоть что-то напишешь. Скажем, страниц пятьдесят, — спокойно сказал Томас.

— Да на пятьдесят страниц у меня уходило не меньше трех месяцев! И это на пике вдохновения! — еще более надтреснутым голосом выпалил отец и, рухнув в кресло, обхватил голову руками.

— Может, достанешь ужин? — предложил брат. — Сначала лучше вынуть кофейник.

Отец поднял на нас глаза, лицо его побагровело. В один прыжок он очутился у корзины, и в следующую секунду над моей головой пролетела тарелка. Следом просвистела вилка. Мы быстро захлопнули дверь. По ту сторону, ударяясь о дубовые доски, со звоном разлеталась на осколки посуда.

Я села на ступени и зарыдала.

— Господи, Кассандра! — прохрипел отец. — Тебя задело?

Прильнув к щели, я крикнула:

— Нет, я цела и невредима! Но, пожалуйста, прошу, не бей тарелки, съешь сначала ужин! Ну почему бы тебе хоть что-то не написать? Попробуй! Пусть даже «раз-два-три-четыре-пять, вышел зайчик погулять». А там и вдохновение придет.

И еще горше залилась слезами. Томас потянул меня за руку и повел вниз.

— Не стоило с ним так… — рыдала я по пути к замку. — Выпущу его ночью, даже если он нас убьет.

— Не выпустишь. Вспомни клятву: не отступать, если хоть один из нас не согласен. Я пока настроен решительно. Посмотрим после ужина, как он.

Когда начало смеркаться, брат приготовил отцовскую пижаму, халат и зажженный фонарь.

На насыпи царила тишина.

— Томас, а вдруг он размозжил голову о стену?! — в ужасе прошептала я.

И тут до нас донесся слабый — столь ободряющий — аромат сигары.

Мы осторожно открыли дверь. Отец сидел за столом. Услышав скрип, он быстро обернулся: в одной руке карандаш, в другой сигара.

— Блестящая идея! Сработало! — хрипло, но радостно прокричал он. — Свершилось чудо! Я начал роман!

— Замечательно! — ахнула я.

— Великолепно, — спокойно проронил Томас бесцветнейшим голосом. — Можно взглянуть, что ты написал?

— Разумеется, нет! Вы не поймете ни слова. Но я начал, честное слово. А теперь выпустите меня.

— Уловка… — шепнул брат.

— Сколько страниц ты написал? — спросила я.

— Э-э-э… не очень много… Час назад начало темнеть, а нужен свет.

— С фонарем дела пойдут веселее, — Томас начал спускать фонарь.

Отец снял его с веревки и убедительнейшим тоном проговорил:

— Томас, даю слово, я работаю. Смотри! Видишь? — Он поднес к свету лист бумаги и тут же его отдернул. — Кассандра, ты сама пишешь! Знаешь, на что похож первый набросок. Черновик обычно, скажем, не впечатляет. Черт, я ведь начал только после ужина! Кстати, отличный ужин, спасибо. Давайте скорее лестницу… Хочу добраться до караульни и засесть на ночь за роман.

— Лучшего места, чем башня, для работы не придумать, — ответил брат. — Переход до караульни собьет весь настрой. Вот пижама, халат… Лови! Я приду рано утром. Спокойной ночи! — Он закрыл дверь и твердо взял меня под локоть. — Идем, Кассандра.

И я послушно дала себя увести.

Я верила отцу, верила, что наше «лекарство» подействовало, но эффект следовало закрепить. Отец явно находился в здравом уме, твердой памяти и контролировал себя; в таком расположении духа его можно было спокойно оставить на ночь в башне.

— Неплохо бы устроить дежурство, — задумчиво проговорила я. — Вдруг он подожжет постель или еще что случится?

Дежурить решили в две смены. После короткого беспокойного сна ровно в два я сменила Томаса. Бегала к башне каждый час; примерно около пяти услышала слабое похрапывание.

В семь разбудила брата. Хотела пойти к отцу вместе с ним, но пока была в туалете, он улизнул. Встретились уже на мосту, когда Томас шел обратно. Брат заверил, что с отцом все в порядке; ведру горячей воды наш узник, по его словам, очень обрадовался.

— Кстати, по-моему, работа и правда закипела. Когда я открыл дверь, он что-то писал за столом. Ведет себя спокойно, на просьбы отзывается, даже заранее собрал в корзину тарелки от ужина. Просит завтрак.

Всякий раз, спуская отцу еду, мы заставали его за столом — он лихорадочно исписывал страницу за страницей. По-прежнему просит его выпустить, но долго не настаивает. Вечером, когда мы принесли фонарь, он сказал: