Любить кандидата в президенты (ЛП) - Виллано Миа. Страница 8

- Привет, Эспозито. Что ты тут делаешь, еще нет полудня? – пошутил Алекс. Они остановились и пожали друг другу руки.

- Я молю о скорой смерти. Я стал слишком стар для этого. Здравствуй, Прюденс. Оливия согласится прийти сюда, если только я пообещаю ей бриллианты. Как вы поживаете?

- Хорошо. Я решил уехать от журналистов на несколько дней, и мы приехали сюда, где никого нет. То дерьмо никак не закончится, а мне нужно время подготовиться к съезду, - сказал Алекс.

- Господи, то, что произошло, ужасно. Я собирался позвонить тебе, но не хотел мешать. Думаю, у нас будет еще возможность поговорить, когда мы вернемся на Холм. (Капитолийский холм – прим.) - Он тяжело дышал во время разговора, упираясь руками в бедра.

- Я хочу оставить это позади и двигаться дальше. Журналисты смотрят на это иначе. Они все копают и копают, пытаясь найти что-то еще. Я и раньше с ними справлялся, и дальше смогу, я думаю.

- Обидно, что тебе пришлось сбежать от них. Готовишься к съезду?

- Да. Никогда не поймешь, что готов, пока не начнешь произносить речь. Я нанял Марка Олбрайта, чтобы он написал ее. Он один из лучших. Он был у Обамы во время первого срока.

- Он хорош. Как насчет партии в гольф сегодня? Мы можем пообщаться, а тебе нужно попрактиковаться, если все, что я о тебе слышал, правда. Ходят слухи, что ты возможный кандидат в президенты.

Алекс посмотрел на меня и улыбнулся.

- Слухи, Эспозито, просто слухи.

- Я всегда говорил, что вижу тебя президентом. У тебя есть та же аура, что и у Кеннеди. Люди сами к тебе прислушиваются. А твоя красавица жена может стать следующей Джеки. – Он улыбнулся мне.

Я еще не успела привыкнуть к комплиментам и покраснела.

- Слушай, я не знаю, что нас ждет. Кто знает, может это правда? Ты можешь стать моим вице-президентом, - сказал Алекс. Ему все еще было некомфортно разговаривать об этом с кем-либо.

- Меня в вице-призеденты? Я точно тебе не нужен. Я слишком стар. Я почти умер, пробежав милю. – Он посмотрел на меня. – Оливия собирается за покупками, Прюденс. Я уверен, она будет рада, если ты поможешь ее кредитке дымиться. – Он ловко сменил тему, перескочив с разговора об Алексе.

- О, нет, я целый день буду заниматься домашними делами. Сходи хотя бы ты на гольф, Алекс, – настояла я. Он посмотрел на меня.

- Пожалуй, так и сделаю. Я долго не играл в гольф. Ты уверена, что не обидишься?

- Конечно, нет. Тебе это нужно. А мне нужно время, чтобы порыскать по дому.

Алекс взял мою руку и поцеловал пальцы.

- Отлично. Жди меня около полудня. Лучше не работай слишком много, Конрад. Я сегодня буду как восемнадцатилетний. – Эспозито рассмеялся.

- Говори за себя, Эспозито. Я намного младше тебя. Хочешь, я сбегаю к Оливии и попрошу ее пригнать машину для гольфа за тобой сюда? – пошутил Алекс.

Сенатор Эспозито побежал дальше, смеясь и держа собаку на поводке, а мы с Алексом завершили нашу пробежку.

- Ты серьезно рассматриваешь его в качестве вице-президента, Алекс? – спросила я, когда мы отбежали на приличное расстояние.

- Серьезно. Я не забываю тех, кто когда-то поступил хорошо по отношению к тебе или ко мне. Он был за меня в очень сложных вопросах. Он отлично справится. У нас похожие взгляды и мы работаем вместе над множеством законопроектов.

После того, как Алекс ушел, я решила потратить время на то, чтобы изучить дом. Чердак манил меня с того момента, как я обнаружила его здесь. Каждый раз, когда я проходила мимо двери, я хотела подняться туда и порыться там. Там могли быть какие-нибудь вещи мамы с того лета, когда она была здесь, перед тем как сбежала из дома. Я помню, как она рассказывала мне, как сильно она ненавидела бывать здесь. Она всегда говорила, что это было похоже на кошмар из фильма ужасов. Кажется, она ненавидела все, что касалось ее жизни. Мне в память врезался один разговор, который состоялся, когда мне было около десяти лет. Мы сидели на улице перед трейлером и ждали одного из ее приятелей, который должен был принести деньги на еду, и она дала понять, как сильно презирает своих родителей.

- Мам, где твои мама и папа? – я не могла понять, почему у меня нет бабушки и дедушки, когда у других они были.

- Я не подпущу тебя даже близко к этим уродам. Они испортили мою жизнь и твою тоже обгадят.

Я все еще помнила, как сидя там она выпустила мне в лицо сигаретный дым из-за того, что я подняла эту тему.

- Я хочу познакомиться с моими бабушкой и дедушкой, - настаивала я на своем. Я знала, что она была раздражена, потому что она прикурила следующую сигарету, не докурив предыдущую. Когда ее приятель подъехал к нам, она сказала мне сидеть на месте.

- Ты разозлила меня. Я не хочу тебя видеть. – Ее приятель, лысеющий парень старше ее, молча сидел в своей дорогой машине.

- Это научит тебя никогда не вспоминать этих уродов снова. Будешь сидеть здесь и думать о том, что ты сделала, - она кричала на меня, а тот тип жутко улыбался.

- Но я хочу есть, мама. Прости. Пожалуйста, возьми меня с собой. – Она умчалась со своим бойфрендом и оставила меня одну в трейлере без еды до следующего дня. Она сказала, что я сама виновата, что ей пришлось уехать и пить, чтобы забыть о своей жизни. Это был последний раз, когда я вспоминала о них до той ночи, когда она выставила меня вон, и я была вынуждена звонить бабушке. Я не понимала ее, потому что мне бы очень понравилось приезжать сюда на лето. Как она могла ненавидеть тех, кто дал ей все? Мое лето в детстве было наполнено нищетой, хаосом и страхом. В нем были попойки в трейлерном парке, костры во дворе и случайные аресты моей мамы. Как ее жизнь могла быть хуже?

Я заварила чашку кофе, чтобы взять ее с собой на чердак, хотя и было жарко как в печке, и поднялась по скрипучей лестнице. Под паутиной я нащупала выключатель и, включив свет, увидела, как по полу сновала мышь. Я закричала, и она убежала в темноту. Ряды из комодов и стульев, покрытых белыми простынями от пыли, выстроились на чердаке, как странные люди, готовые напасть. Каждый предмет, с которого я снимала простыню, выпускал облако пыли. Чердак был сокровищницей антиквариата и воспоминаний. Порывшись вокруг, я нашла старинные платья из пятидесятых, шляпы и свитера с буквами.

Там был рыболовный жилет, в котором все еще находились приманки, старые удочки были прислонены к стене. Я нашла старый проигрыватель с пластинкой внутри. Я покрутила ручку, и женский голос блюзом вырвался сквозь потрескивание шаткого черного диска. Ее хриплый голос пел мне, пока я продолжала исследование. Там был старый вентилятор, я включила его, и пыль поднялась до потолка. Чердак казался бесконечным. Я провела час, разглядывая старинную одежду, картины и мебель. В глубине под несколькими пластинками с записями шестидесятых и грудой разноцветной одежды был сундук, обклеенный снаружи наклейками с Бон Джови. Он легко открылся и к моему удивлению внутри его наполняли дневники, записные книжки и девчачьи сувенирчики. В нем было, по меньшей мере, десяток дневников, тетрадок и рисунков.

Старые почерневшие украшения, майки с концертов, корешки от билетов в кино и старые журналы для девочек усыпали все внутри. Листая один из дневников, я читала записи мамы, написанные идеальным почерком. Не выдержав жары, я решила взять их с собой вниз. Я выключила проигрыватель и вентилятор. Тащить сундук вниз по лестнице за ручку было нелегко. Он был таким тяжелым, что громыхал на каждой ступеньке деревянной лестницы. Спустя бессчетное количество ступенек, я потащила его дальше, в гостиную, включила музыку, вентилятор и засела читать.

Это было похоже на обычный девчоночий дневник. Первые записи ни о чем мне не рассказали. Она ходила на концерт Брайана Адамса и сделала свой первый глоток пива с парнем по имени Джон. Он ей нравился, но у него плохо пахло изо рта, и он слишком много смеялся. Потом была школьная дискотека, и она не хотела на нее идти. Ей не понравилось платье, на котором настаивала бабушка.

Цвет, как она написала, был «гадостный» и платье выглядело не круто. Она переживала из-за дополнительных занятий, и, как и каждый подросток, ненавидела родителей. Я пролистала около четырех из них, переживая с мамой годы учебы в старших классах через тетрадь, исписанную текстами песен Битлз. Я вытащила следующую. Почерк стал более небрежным. То, что я прочитала, меня потрясло. Должно быть, это какая-то ошибка.