Больше никогда не спать - Херманс Виллем Фредерик. Страница 13

Чего только не пишут в газетах!

На пьедестале памятника Амундсену трое парней обнимаются с тремя девушками. Вокруг в траве цветут крокусы, у нас это бывает на несколько месяцев раньше. В воздухе носятся чайки и зябко кричат.

Чуть позже я, к своему удивлению, вижу, что на этой площади есть ещё один памятник. Вначале я его совсем не заметил. Он небольшой, не бросается в глаза, и у него нет головы. Это просто необработанный кусок красного гранита, к которому приделана бронзовая табличка.

Я внимательно разбираю надпись. Она так поражает меня, что я переписываю её в записную книжку:

«Eidis Hansen labukt Balsfjord 1777–1870 bar denne steinen fra fjaera her omlag hit. Steinen weg 371 kg.»

Хотя я и не знаю ни слова по-норвежски, я прекрасно понимаю, что здесь написано. Мне даже кажется, что я мог бы всё это запомнить наизусть. Эйдис Хансен. Поднял этот 371-килограммовый камень. И он (или она??) прожил 93 года.

Мой багаж весит чуть меньше тридцати килограммов. Это выясняется, когда чемодан и рюкзак взвешивают в аэропорту. Аэропорт — маленький деревянный домик, от которого отходит в море узкая и очень длинная пристань. И всё.

Ещё шестеро пассажиров прогуливаются туда и обратно, из любопытства берут брошюры со стола, тут же кладут их назад. Двое мужчин в рыбацких сапогах, у каждого по нескольку удочек. Женщина с тремя дочками, все три в лыжных штанах, мать, впрочем, тоже. Мы то заходим в домик, то снова выходим на улицу. Воздух чист и прозрачен, но небо затянуто.

Как только приземляется зелёный гидроплан, появляется солнце, словно самолёт разогнал облака. Я иду по пристани, и внезапно мной овладевает уверенность в ожидающем меня успехе.

В самолёте всего десять мест, по пять с каждой стороны, каждое со своим окошком. В сетке перед сиденьем лежат не только бумажные пакеты, но и наклеенная на картонку карта, где очень подробно изображены горы и берег. В гидроплан забрасывают мешки с почтой, и дверь закрывается.

Так, наверное, мечтали летать наши прадеды. Крылья самолёта находятся над кабиной, так что ничто не заслоняет вид. Высота, на которой мы летим — всего метров триста. Берег и горы передо мной как на макете. Я легко узнаю всё, что обозначено на карте: береговую линию, бухты, островки, ледники, реки, голые вершины. Жаль только, что не об этих местах мне нужно писать диссертацию.

Диссертация! Я тут же прекращаю расшифровывать слова на картонной карте, и моё воображение покидает этот ландшафт. Мысль о том, что у меня нет аэрофотоснимков, приходит, как приступ зубной боли. Я безудержно фантазирую. Может, мне не так уж и нужны эти снимки, нужно только достать вертолёт! Или познакомиться с пилотом, который… Или нет, лучше вертолёт… Военный? Или вертолёт топографической службы?

Я смогу осмотреть всё с такой высоты, с какой мне заблагорассудится! Всё, что мне понадобится, я и сам смогу сфотографировать! Там, где мне захочется взять пробы пород, я просто спущусь. Мы, чёрт возьми, живем во второй половине двадцатого века! И вообще, зачем иначе нужны эти вертолёты? Ведь если бы я изучал, например, медицину, никто не смог бы лишить меня доступа к рентгену или кардиограммам! Я, в конце концов, не ребёнок, которого в кружке «Умелые руки» учат пилить маленькой пилочкой, в то время как есть такая вещь, как бензопила! И никому не придёт в голову заставлять профессионального повара готовить на свечке или на костре!

Пусть Нуммедал, Офтедал, Валбифф и все сотрудники геологической службы подавятся своими аэрофотоснимками.

Впрочем, вертолёта у меня всё равно нет.

Я очень хорошо помню тот момент, когда Сиббеле понял, что мне понадобятся аэрофотоснимки. Когда Сиббеле утверждает что-нибудь такое, в чём он и сам не очень уверен, в общем, когда он вешает лапшу на уши, об этом можно догадаться по определённым симптомам. Сиббеле пытается выдвинуть вперёд свою недоразвитую нижнюю челюсть. Но выдвинуть вперёд недоразвитую нижнюю челюсть невозможно. В результате у него всего лишь натягивается кожа между адамовым яблоком и подбородком, а голова при этом запрокидывается.

— Аэрофотоснимки, — сказал он, демонстрируя вышеописанный синдром, — аэрофотоснимки, конечно, абсолютно необходимы в современной экспедиции. От этого никуда не денешься.

Как будто я собрался во что бы то ни стало без них обойтись.

— Но где я мог бы их достать, профессор?

— Я напишу Нуммедалу. Это мой старый друг, так что никаких трудностей возникнуть не должно.

Наверное, я посмотрел на него с радостным восхищением. Потому что Сиббеле издал такой коротенький самодовольный смешок, которого он никогда не может подавить, если ему удаётся выдать что-нибудь сомнительное за чистую монету и не встретить при этом никакого сопротивления.

Сначала тебе кажется, что этим смешком он как бы говорит: «Не правда ли, я замечательный, такой знаменитый, и найду выход из любого положения». Но потом ты понимаешь, что на самом деле он подумал: «Слава богу, прошло как по маслу».

И всё-таки мне казалось само собой разумеющимся, что снимки надо попросить у этого норвежского профессора, старого приятеля Сиббеле.

Да ведь это же на самом деле так и есть?.. Ведь это просто по неблагоприятному стечению обстоятельств я так и не добыл снимков?.. Нуммедал, наверное, просто забыл о моём приезде. В конце концов, он старый человек.

Валбифф знал, что снимки недоступны из-за переезда, но что он мог с этим поделать? У него же не было моего адреса, и он не мог меня предупредить, что ехать в Тронхейм бесполезно.

Наконец, Офтедал. Офтедал, как директор другой службы, здесь вообще ни при чём. И всё же он сделал для меня всё, что мог! Мне не в чем его упрекнуть, он отнёсся ко мне очень хорошо… Насколько я знаю…

Самолёт кренится набок, и так сильно, что окошко, у которого я сижу, идёт почти параллельно земле. Я, прижав лицо к стеклу, конечно, тоже. Алта проплывает у меня перед глазами: маленькие домики по берегам огромной бухты. В низинах лес, вершины голые. Как будто огромная рука сметает всякую растительность с гор вниз.

Гидроплан снова приходит в равновесие, мы уже совсем низко над водой. Кажется, что поплавки гидроплана сейчас схватят воду, как когти хищной птицы.

Посадка на воду. Звучит странновато. Мотор останавливается, шум и вибрация тут же прекращаются. Как будто пробуждаешься ото сна: снилось, что летишь, а проснувшись, видишь, что покачиваешься на почти невидимой поверхности воды.

Пилот выходит из кабины и открывает дверь. Теперь тишину нарушает тихий рокот приближающейся моторки. Здесь в Алте нет даже пристани, как в Тромсё. Человек в лодке кидает верёвку стоящему на поплавке пилоту.

Я тоже выхожу из кабины, встаю на поплавок, с поплавка перехожу в лодку. Рюкзак и чемодан мне туда передают.

Берег так далеко, что я не вижу, есть ли там люди. Арне?

Позади меня с резкими хлопками снова заводится мотор гидроплана. Оглядываясь, я вижу, как гидроплан набирает скорость, поплавки поднимают высокие волны, которые, достигая лодки, подталкивают её. Несомая этими искусственными волнами, лодка плывёт к берегу.

Арне? Да, Арне. Он машет мне шляпой. Он и в самом деле похож на того человека, которого я принял за него в Тромсё, только машет он гораздо медленнее. Наверное, оттого, что людей здесь разделяют такие большие расстояния, они приветствуют друг друга медленно, серьёзно. У меня шляпы нет, и я могу помахать в ответ только рукой.

Самолёт поворачивается и проносится над нами на лавине шума. Я провожаю его взглядом, и, когда он исчезает, опять смотрю на берег.

Параллельно кромке воды, но гораздо выше, вдоль бухты проходит дорога.

Человек всё ещё приветствует меня. Это не Арне. Вот он опустил руку. Рядом с ним стоит женщина и трое детей. На женщине длинные брюки и высокие сапоги, на детях тоже.

Эти люди уходят, не дожидаясь, пока мы причалим. Они тоже приняли меня за кого-то другого, или, может быть, скорее надеялись на то, что я — этот другой. А может быть, стояли и смотрели просто из любопытства.