Предпоследняя истина - Дик Филип Киндред. Страница 52

— Лантано, — не веря своим глазам, сказал Адамс.

Николас встал и вышел из Колесного Зала.

Оказавшись в темном коридоре, он в раздумье остановился. Вероятно, Лантано, с Футом или без него, все-таки прикончили Броза сегодня рано утром, а если не утром, тогда в середине дня. И проделано все было мастерски, как и надлежит профессионалам. Они «по необходимости» выбрали своей целью дряхлеющий старческий мозг, потому что заменить этот орган никакой возможности не было: если уж сдавал мозг, то все было кончено. И ничем уже нельзя было помочь.

Броз, подумал он, мертв. В этом нет никаких сомнений. Выступление «Йенси» доказывает это. А больше нам никто ничего и не расскажет.

Правление йенсенистов, обман, продолжавшийся тринадцать лет, или сорок три года, если начинать отсчет с момента появления фильмов Фишера, закончился.

На счастье или на горе.

К нему подошел Адамс, оба молчали. Потом Адамс заговорил:

— Сейчас все зависит от Рансибла и Фута. Может быть, им удастся загнать Лантано в угол. Утихомирить его. Добиться того, что члены американского правительства в старое доброе время называли «равновесием сил». Возможно, для этого его придется вызвать в Совет Реконструкции и настоять, чтобы… — Он махнул рукой. — Богу одному известно, что теперь делать. Я надеюсь все же, что они что-нибудь придумают. Началась неразбериха, Ник, даю вам честное слово, я чувствую это, хотя нахожусь здесь, а не там, началась ужасная неразбериха, и будет она продолжаться очень долго.

— Но люди начнут выходить на поверхность, — сказал Николас.

— Я хотел бы увидеть, как Лантано, или тот, кто теперь программирует «чучело», объяснит бывшим обитателям убежищ, почему они оказались в гигантском, раскинувшемся на тысячи миль парке, а не среди радиоактивных развалин!

Адамс усмехнулся, лицо его исказила гримаса, отразившая противоречивые мысли: он лихорадочно обдумывал различные варианты — в нем снова ожил сотрудник Литературного отдела Агентства.

— Что же они, — размышлял он вслух, — кем бы они ни были, скажут сейчас людям? Можно ли придумать что-нибудь правдоподобное? Мне лично ничего в голову не приходит. По крайней мере, пока. Хотя, Лантано… У него, Ник, богатая фантазия. Он талантлив. Необычайно талантлив. Он, вероятно, выйдет из положения.

— Вы полагаете, — спросил Николас, — что самая большая ложь еще впереди?

После долгой паузы — он напряженно размышлял, — Адамс ответил:

— Да.

— А правду они не могут сказать?

— Что?! Ник, да поймите вы, что какая бы там ни сложилась ситуация, кто бы из этой шайки не прикарманил на время все козыри, после всего, что сегодня там произошло, у них теперь появилась прямо-таки работенка не из легких. Совсем не из легких, Ник. Им придется объяснить, откуда взялся ухоженный, с аккуратно подстриженным газоном парк, покрывший всю планету.

И объяснить это, причем самым убедительным образом, им придется не вам и не мне, и не парочке бывших жителей убежищ, а сотням, сотням миллионов обозленных, недоверчивых людей, которые будут отныне придираться к каждому слову, услышанному с телеэкрана! Хотели бы вы попытаться безукоризненно справиться с этой задачей, Ник?

— Нет, мне это не по нутру, — ответил Николас.

— А я бы попробовал. — Лицо Адамса исказило страдание, показавшееся Николасу отражением подлинной, захватывающей страсти. — Вот теперь я хотел бы поработать! Я хотел бы оказаться прямо сейчас в Агентстве, в моей конторе, в доме 580 по Пятой авеню — и заняться выпуском в эфир этой передачи. Это ведь моя работа! Это была моя работа. Но меня пугали туман и одиночество, я позволил им сломить меня. Но теперь я могу возвратиться, и они уже ничего со мной не сделают, я этого не допущу! Потому что ведь это так важно, мы работали над этим все годы. И вот наступил момент, когда мы должны все объяснить. А я здесь, я скрываюсь, я в убежище!

Он страдал, он испытывал чувство утраты, осознавая, что отрезан от своих коллег. И чувство это становилось все сильнее, как будто бы его гортань, до самого желудка, заткнули кляпом и он, лишившись воздуха, мог в любой момент рухнуть на землю. Адамс ловил ртом воздух. Тщетно. И все-таки он не сдавался.

— Все кончено, — сказал Николас, вовсе не собираясь его утешать, для вас лично и для всех йенсенистов.

Потому что, подумал он, я расскажу им правду.

Они молча посмотрели друг на друга. Адамсу казалось, что он сорвался в пропасть. И между ними внезапно выросла стена. И они оказались по разные ее стороны. Навсегда.

И эта стена с каждым мгновением становилась все выше. И наконец Николас почувствовал, как его охватило странное чувство, которое Джозеф Адамс называл «туманом». Туман этот беззвучно заполнил его изнутри.

— Ну ладно, — выдавил из себя Адамс, — расскажи им правду, раздобудь десятиваттный коротковолновый передатчик и подними соседние убежища. Пусть Слово Твое будет услышано. Но что касается меня, то я возвращаюсь прямо сейчас в свое поместье, засяду в библиотеке и напишу речь. Эта речь, безо всякого преувеличения, станет вершиной моего творчества! Потому что сейчас она нам нужна. Я напишу ее лучше, чем Лантано, а когда я смогу превзойти его, то уже никому не удастся меня обойти! Так что мы еще посмотрим, Ник, подождем немного и посмотрим, кому поверят люди, когда все это закончится.

У вас своя дорога, а у меня своя. И я не позволю меня остановить! Списать за ненадобностью. — Он пристально посмотрел на Николаса.

Взволнованная, запыхавшаяся Рита выбежала из коридора и бросилась к Николасу:

— Николас, только что передали — война закончилась, и мы сможем возвратиться! Мы сможем наконец начать…

— Но не сразу, — сказал Николас, — они еще к этому не готовы, да и условия на поверхности не совсем такие, как нам нужно. — Он бросил на Адамса долгий, тоскливый взгляд:

— Правда ведь?

— Да, да, — безразлично ответил Адамс, как будто бы его уже здесь не было, и лишь какая-то его частица все еще оставалась. — Но условия жизни на поверхности со временем станут приемлемыми.

— Но самое главное, — сказала Рита, пытаясь отдышаться, — мы победили, они, нарпаковцы, сдались нашим железкам. Это сказал Йенси!

Передача транслировалась в каждую комнату. Я сама слышала!

Заметив сомнение на лице своего мужа, она неуверенно сказала:

— Это ведь не слухи. Сам Йенси, сам Заступник лично…

Николас повернулся к Адамсу:

— Ну, что вы скажете? Объясните им, что это розыгрыш по случаю нашего с вами дня рождения!

— Нет, — ответил Адамс, лихорадочно прокручивая в голове один вариант за другим, — надо придумать что-нибудь поубедительнее.

— Ну тогда уровень радиации, — сказал Николас.

Он чувствовал усталость. Но не такую уж страшную усталость. И не приправленную отчаянием, несмотря на все эти бесполезные, проведенные в ожидании годы.

В глазах у Адамса заплясали яркие огоньки.

— Радиация, — сказал Николас, — только теперь снизилась до допустимого уровня. Вот тебе и ответ, разве не так? А все эти годы вы вынуждены были говорить — у вас не была выбора, абсолютно никакого выбора, — вы вынуждены были лгать, что война все еще продолжается. И это была благодарная, гуманная ложь, поскольку в противном случае люди, как это им свойственно, преждевременно вышли бы на поверхность…

— Как стадо баранов, — кивнул Адамс.

— Из-за своей глупости, — продолжал Николас, — они поспешили бы выйти на поверхность. И радиация их погубила бы. Так что, по сути дела, эта ложь была актом самопожертвования, совершенным из чувства высокой ответственности, возложенной на ваше руководство. Ну, как вам нравится?

— Я убежден, — ответил Адамс, — что задача эта нам по плечу.

Николас сказал:

— Я тоже уверен в том, что вы с ней справились бы.

Однако, подумал он, крепко обнимая жену, вы не учли одно обстоятельство.

И вам не придется эту задачу решать.

Потому что мы вам не позволим.