До и после (ЛП) - Миллс Эмма. Страница 34
— Может, он нервничал.
— Он не нервничает!
— Что ж, может, это к лучшему, а?
— К лучшему? Когда это проигрыш был к лучшему?
— Когда другой команде нужна победа! Их капитан погиб, Эзра, но им пришлось выйти на поле и сыграть свою первую игру без него.
— О, так мы должны просто дать им выиграть? От этого им станет легче? Наша команда явно сильнее, но поскольку Сэм напился и въехал в дерево, мы подарим им эту игру. Это ты хочешь сказать?
— Я говорю не об этом...
— Никто не заслуживает победы только потому, что с ними случилось что-то плохое. Вы заслуживаете победу, потому что вы лучше, чем друга команда, а мы лучше них, мы могли бы спокойно их обыграть, я бы мог спокойно их обыграть!
— Я не говорю, что мы должны были сливать игру, — сказала я, с трудом сохраняя вежливость, как поступили бы лучшие героини Джейн.
— Ну так мы слили. Фостер слил этим своим ударом.
— Не смей говорить ни слова про Фостера. — Больше сдерживаться я не могла. — Он не сделал ничего плохого. Это ты вел себя как идиот! Ты все время говоришь, что дело не в выигрыше, дело не в показателях, но как только тебя посадили на скамью запасных, ты психанул. И ты любишь скромность и сдержанность, и тем не менее ты настолько тщеславен, что думаешь, будто можешь в одиночку сделать игру. Но это не так, и они проиграли, и ты проиграл, и тебе придется смириться с этим и оставить Фостера в покое, потому что он не сделал ничего, чтобы заслужить грубость от кого бы то ни было, а тем более от тебя.
Эзра не ответил. Несколько секунд он просто стоял, а потом сел в свой пикап, даже не взглянув в мою сторону. Хлопнул дверью, завел двигатель и уехал.
27
В некоторых из своих романов Джейн пишет о напряжении. Тогда это значило не совсем то же, что сейчас; сейчас вы думаете о теле: о предельных нагрузках на мышцы, о сильной умственной нагрузке. Физическое и умственное напряжение. Но у Джейн в «Чувстве и чувствительности» напряжение носило эмоциональный характер, когда Элинор узнает, что ее возлюбленный помолвлен с другой, она прикладывает огромные усилия в присутствии других людей, чтобы не выдать свои истинные чувства — свою истинную печаль. Ее напряжение означает, что она ведет себя, как будто все прекрасно, чтобы никто не заподозрил в ней тех страданий и сердечной боли, которые считались неподобающими по отношению к чужому нареченному.
Дорога домой этим вечером потребовала напряжения. Я не проронила ни одной слезы. И не произнесла ни одного слова.
Только на подъездной дорожке я посмотрела на Фостера.
— Я считаю, что ты играл очень хорошо, — сказала я идеально ровным голосом.
Он тряхнул головой:
— Я мог бы и лучше. Мы все могли бы лучше.
— А он придурок. Он просто...
— Он не должен был так разговаривать с тобой.
— Он не должен был так разговаривать с тобой, — сказала я и уставилась на гараж, надеясь, что Фостер не заметит, как блестят мои глаза. — Предполагалось, что вы, ребята, друзья. Друзья так не поступают.
— Может, если у них что-то случилось. Может быть, тогда поступают.
— Не защищай его. Я знаю, он для тебя вроде ролевой модели, но просто... не защищай.
— Не он. — Фостер завозился с ремнем безопасности. — Ты.
Я не знала, что сказать. Правильно было бы поблагодарить, но я подумала, что не смогу этого сделать, не разрыдавшись. Так что я просто кивнула и еще усерднее заморгала, глядя на гараж.
В кухне мы разошлись. Фостер пошел в гостиную поздороваться с моими родителями, а я поднялась наверх. Мне не хотелось разговаривать.
В своей комнате не было необходимости сдерживаться, и я расплакалась.
* * *
На следующее утро я проснулась рано с явной тяжестью в груди.
Я злилась на Эзру за то, что он вел себя так непонятно, но злилась и на себя тоже за собственное поведение. Мне казалось, что я поступила справедливо, но в то же время... справедливо ли? Было что-то совсем не похожее на Джейн в том, что я сказала и как я это сделала. Я могла бы остаться спокойной, собранной и логичной. Я могла бы... соблюдать приличия. Но вместо этого я обозвала Эзру Линли тщеславным и сильно нагрубила.
Это было странное сочетание смятения и ощущения, словно... словно я что-то разрушила. Как будто мы с Эзрой оба что-то разрушили, но я даже не была уверена, что именно. Я просто продолжала думать о том, как стояла с ним на улице во время церемонии прощания с Сэмом Уэллсом. О том, как долго мы стояли там вместе и как, несмотря на то, что это не были счастливые объятия, мы все-таки... подходили друг другу.
Через некоторое время раздумий об одном и том же я услышала, как открылась и закрылась входная дверь.
Я встала и пошла вниз.
Я стояла в гостиной и подглядывала в окно. Фостер сидел на верхней ступеньке крыльца. Сегодня никаких петляющих кругов по лужайке.
Я взглянула на часы — четырнадцать минут седьмого.
Верный своему расписанию, в начале улицы показался бегущий Эзра. При виде него у меня в животе что-то сжалось. Остановится он ради Фостера? Более того, присоединится ли к нему Фостер?
Эзра не пробежал мимо нашего дома — я была почти уверена, что он это сделает. Вместо этого он замедлился и прошел по дорожке, остановившись перед Фостером.
Я не слышала, что он говорил, но Фостер подвинулся, и Эзра сел рядом с ним.
Некоторое время они сидели спиной к окну. А потом встали и побежали по улице бок о бок.
Я сходила в душ. Я сделала тосты. Все это время притворяясь, что не прислушиваюсь, ожидая Фостера.
— Что он сказал? — не удержалась я, когда он вошел в дверь.
— Любопытная, — ответил Фостер. Его волосы были мокрыми от пота, а лицо красным. — Он извинился.
— И ты его извинил? Вот так просто?
Фостер пожал плечами, качнулся вперед-назад и сказал:
— Я сказал, что ему надо бы зайти и поговорить с тобой.
Я засмеялась:
— Не нужно мне одолжений.
— Он не захотел.
— Не сомневаюсь.
— Но не потому, что он не жалеет... Просто это труднее, понимаешь? Потому что ты девочка.
— И что?
— То, что с девочкой это труднее. Когда замешаны... чувства и все такое.
— Чувства и все такое? — повторила я.
Он опять пожал плечами.
— Забудь. Я не хочу с ним разговаривать, — сказала я, хотя это, возможно, и не было правдой.
Фостер просто смотрел на меня, как будто знал, что это не так, а потом развернулся и пошел наверх.
* * *
Я ненавидела физкультуру на этой неделе. Футбол закончился, и мы начали баскетбол. В баскетболе одновременно происходит слишком много: ты должен бежать и вести большой круглый мяч, потом передавать его и бросать в малюсенькое кольцо на высоте десяти футов. Не мой спорт. Но плохо мне было не только из-за баскетбола. Плохо было от того, что приходилось видеть Эзру.
Я знала, о чем говорил Фостер: как бы я ни отказывалась это признавать, чувства были. Я не знала наверняка, что это за чувства, но точно знала, что если бы их совсем не было, то было бы гораздо легче просто подойти и поговорить с ним. Но вместо этого я испытывала потребность смотреть в противоположную сторону всякий раз, когда Эзра приближался ко мне в спортзале.
Во время отработки передачи одна из девиц бросила мяч Эзре, и он проскакал мимо него в непосредственной близости от меня. Вместо того, чтобы поступить как всякий нормальный человек — поднять мяч и вернуть его им, — я резко развернулась, собираясь пойти в противоположном направлении. И тут же получила другим баскетбольным мячом прямо по лицу.
Я не представляла, что будет так больно, но думаю, примерно так ощущалась бы пощечина. На мгновение я крепко зажмурилась, прижав к лицу ладонь, и в течение одной ужасной секунды была уверена, что разревусь. Рефлекторный плач, как делает ребенок, когда слышит громкий звук.
Но я сумела сдержаться, а когда снова открыла глаза, передо мной появились Грейси Хольтцер и еще несколько девиц. Грейси обняла меня одной рукой.