Морские люди (СИ) - Григорьев Юрий Гаврилович. Страница 12

Клим набрал полную грудь воздуха и запел от полноты чувств, затянул первое, что пришло в голову. И полились над водою звуки древнего, как это озеро с вместившимся в нем земным миром красивого якутского олонхо:

   Гладкоширокая, в ярком цвету,

   С восходяще-плящущим солнцем своим,

   Взлетающим над землей;

   С деревами, роняющими листву,

   Падающими, умирая;

   С шумом убегающих вод,

   Убывающими высыхая;

   Расточающим изобильем полна…

А старик уже нарубил сучьев для костра, подвесил на таганке чайник. Жил огонер одиноко, приезд Клима глубоко взволновал его. Эх, жаль, нет в живых друга-приятеля Ивана, вздохнул он. Вот кто мало видел радости на земле. Батрачил у соседа-богатея, потом работал в колхозе, прошел войну, долго болел и все, нет человека. Справедливо ли? Ну ладно, довоенное время, оно для всех было тяжелое. Война — тоже разговора нет, всем досталось. А вот позже… Жить бы. Судьба не дала Ивану порадоваться на взрослого сына. Какой красавец вырос! Глядишь, был бы жив отец, женил парня, привязал бы к родной стороне. С первого взгляда видно, что мечется душа у Клима…

Размышления прервало донесшееся с озера пение. Огонер поднял голову, прислушался. Ух, парень-то, оказывается олонхосут, ишь, ишь как выводит. Не забыл родные песни, значит любит и давшую ему жизнь землю. Так получается, так оно должно быть. Как бы хорошо на стороне ни было, а каждого душа на свою родину тянет. Может, не поедет Клим никуда, останется, да и будет жить, как предки жили?

Степан-огонер поднялся, послушал, поддернул штаны, повторил про себя последнюю строчку, поймал ритм и с большим удовольствием подхватил знакомое:

   Возрождающим изобильем полна,

   Бурями обуянная —

   Зародилась она, появилась она

   В незапамятные времена —

   Изначальная Мать-Земля.

Так и пели — один в лодке, другой на берегу. Каждый вкладывал в старинные слова свой смысл. Перед молодым жизнь только открывалась во всей своей красе. Старому было за что воздать хвалу и земле, и небу, и солнцу.

На скошенном лугу теснились копны сена, от костра поднимался легкий, невесомый дымок, на солнце вспыхивали бликами мокрые лопасти легких весел. Родная, приятная сердцу картина.

В заимку заходить не стали, устроились прямо у костра, налили по кружке крепкого чаю и пошла-полилась беседа.

— Море-то как, по душе? — спрашивал огонер. От олонхо ли, от жаркого летнего дня загорелое лицо его приняло кирпичный оттенок, глаза сверкали по-молодому.

— Одним словом трудно сказать, ответ может быть неправильным. Смотря с какой стороны на него, на море смотреть. Если с берега, то очень красиво. А так… Служим мы на нем, это главное. Пока ничего, живу.

— Не поторопился, жалеть не будешь?

— Думаю, что нет, не буду. Конечно, можно было и домой вернуться, но кому-то надо быть там. Почему не мне? Почему обязательно кто-то другой? Я здоров, молод, холост. Командир сказал, что я нужен кораблю. А вообще, трудно объяснить. Вот возьмем тебя. Призвали в сорок первом, а когда в бой пошел? Сколько времени был в учебном лагере? Готовили тебя, а время шло, немцы уже к Москве подходили.

— Это ты правильно говоришь сынок, правильно. Сейчас все на кнопках, если вдруг война начнется, учиться некогда будет. Времени не хватит. Наверное, за месяц-другой все кончится, так на войну не успеешь.

Клим повеселел. Его немного позабавили наивные суждения старика, но за ними он почувствовал и подтверждение своим мыслям. Он с самого того момента, как подал рапорт в школу мичманов и прапорщиков думал, много думал. Было, сомневался. Но не только в том, правильно ли сделал свой выбор.

На военную службу призывают два раза в год, а остаются немногие. Почему? Трудностей боятся? Как сказать. Были ребята, с ними хоть в огонь, хоть в воду, а как заходил разговор о школе мичманов и прапорщиков, так больше минуты-двух он не продолжался. Обычно ребята отвечали так:

— Клим, если хочешь, поступай, я тут при чем? Твое дело. Я домой поеду.

Может, непрестижно быть мичманом? Но и в военные училища, где готовят офицеров, те, кто прослужили два-три года, тоже не стремились.

Между тем старик продолжал:

— Служить надо. Там, в армии, постоянно быть надо и обязательно тем, на кого можно надеяться. Я тут мало-мало неправильно о тебе подумал, но пусть это будет забыто. Думаю, хороший воин, моряк из тебя получился, раз командир просил остаться. Вот запел ты на родном озере, которое можно сказать вырастило и воспитало тебя и этого мне хватило, чтобы такой вывод подтвердить. Любишь свой край, значит, еще лучше служить должен.

— Эх, скучаю сильно! Прямо, бывает, хоть ножом режь, на родину тянет.

— Ты, Клим, этого не стыдись. Наоборот, хорошо, когда человек свою родную землю помнит. В такой любви, сынок, зазорного ничего нет. Нету, не думай. Я во время войны много стран прошел. Очень красивые места видел, а домой все равно тянуло, здесь лучше. Ты вот что, женись здесь, да с женой и езжай на свою службу. Детишки пойдут. Придешь с моря, а у тебя там, дома, кусочек Якутии будет. Разве плохо?

Клим с благодарностью посмотрел на старика. Он нуждался в таком разговоре. И ему нравилось в нем все: голос, мысли, желание поддержать, внушить уверенность в своей правоте.

Старик встал, подлил чаю, кинул в эмалированную кружку кусок сахару. Прихлебнул, крякнул: горячо, однако, пусть остывает. Достал трубку, не спеша набил ее. Взял высохшую тальниковую веточку, прикурил от костра.

— А чтобы и ей понятно было, почему пока на родину не уезжаешь, — Степан-огонер затянулся, выпустил дым и ткнул себя пальцем против сердца. — Ты ей вот тут кусочек Якутии сделай, вот и будет ладно. Ты меня, сынок, послушай, я тебе плохого не хочу.

— Знаю. Спасибо. Но мне не на ком жениться. Невесту еще найти надо.

Не врал он. Девушки действительно не было. Он ни с кем из девчат не переписывался, никто не давал ему обещания ждать.

А вот, что не остановился он утром возле соседского дома, прошел мимо, так это зря.

Клим Ольгу не заметил, но она видела, потому что стояла в этот момент у окна и слышала его разговор с девочкой. Кто знает, может специально дожидалась соседка приехавшего в отпуск моряка?

Спешил парень на свое озеро! Когда уходил на службу, тоже очень быстро промчался мимо окон, даже слова на прощание не сказал. И в школе никогда не замечал ее. Так, иногда при встрече, спрашивал насмешливо: «Как дела, тугунок?» Ольга понимала, что разница между десятым и восьмым классами громадная, поэтому терялась с ответом, краснела, подыскивала слова, а он, уже забыв о соседской малолетней девчонке, разговаривал с приятелями или просто проходил мимо. Да еще имя придумал очень обидное — тугунок, маленькая речная рыбка, значит.

Через тюлевую занавеску было видно, как он на ходу бросил безразличный взгляд на крыльцо, что-то крикнул, наверное, поздоровался с ее матерью, но не остановился. Со службы ни одного письма не написал, хотя поселковые парни, оказавшись вдали от дома, писали любой мало-мальски знакомой девчонке. А этот приехал в отпуск — не показался, прошел мимо дома.

Она даже губы прикусила от досады. Ух, до чего бестолковый этот Клим.

Ольга старательно поправила шторы, подумала: а сосед нисколько не изменился, все такой же смуглый, разве что стал пошире в плечах. Еще раз одернула тюль, подошла к зеркалу. На нее глянула невысокая девушка, обыкновенная, каких много, но вот только щеки немного раскраснелись…