Морские люди (СИ) - Григорьев Юрий Гаврилович. Страница 24

— Нет, посидел рядом, пока ты спал. Потом ушел. Молча.

Матрос весело рассмеялся. Улыбнулся и доктор.

— Эх, сынок, ты не думай, люди на нашем корабле хорошие. Ну не пришли к тебе твои ребята, так ты для них пока никто, новичок, как в школе, понимаешь? Погоди, покажешь себя, подружишься с ними, а потом уже будешь всю жизнь о них помнить, поверь мне, старому.

— Товарищ майор, а ведь старший мичман Петрусенко посидел рядом, вы сами говорили.

— Видишь ли, твои ребятки еще год-два назад были беззаботными пацанами, с ветерком в голове, какой с них спрос. Вот пообтешутся на службе за три года, поймут кое-чего, да пройдет еще два-три года, чтобы эти свои соображения они осознали и закрепили, тогда и получится настоящий человек. А Петр Иванович… Ты знаешь сколько вашего брата матроса через его руки прошло? Он ведь, как школьная учительница, вас через сердце пропускает каждого. Очень душевный человек, потому и приходил, что переживал за тебя, волновался.

Конев промолчал. Он вдруг вспомнил, как споткнулся и грохнулся на юте, как больно ударили по затылку привязанные к вещмешку ботинки, какова была реакция старшего боцмана на невольно выступившие слезы. Ничего себе боцманюга с сердцем школьной учительницы!

Спорить не хотелось. Может быть, так и надо. У учительницы свои приемы, у военного человека свои.

От доктора веяло такой доброжелательностью, что Конев пожалел, когда тот ушел. Игорь откинулся на подушку, закрыл глаза и лежал бездумно, вслушиваясь в звуки корабельной жизни. По-прежнему гудели механизмы, доносились голоса, но они уже не вызывали грустных эмоций. Вдруг задрайки выкрашенной белой краской металлической двери вновь разошлись, просунулась чья-то черная голова:

— Эй, ты уже не спишь, слушай?

Это был тот самый матрос, который притащил Конева в лазарет. Матрос оттягивал нелепо сидящий на его мощной фигуре короткий белый халат с завязками. За пазухой оттопыривался сверток.

— Молодец, совсем проснулся. Как твой башка?

Конев показал большой палец. Матрос о чем-то пошептался с санинструктором, вынул из свертка пачку кок-чая, печенье, изюм:

— Доктор каюту пошел, спат будет, а мы чай пит будем, брюхо полоскат, разговоры разговариват будем.

— Яхши, джура.

Гость чуть не выронил гостинцы от неожиданности:

— Откуда такой слово знаешь?

Конев подражая среднеазиатскому акценту, важно сказал:

— Сильно не торопись, сейчас тебе все ясно будет.

Из училищных преподавателей ему нравился Тулан Хусанович Туланов, узбек. И Конев научился у него не только игре на скрипке.

— Он коренной москвич, родители у него москвичи. Человеку нравилось, Тулан Хусанович любил и повторял всякие словечки типа «яхши», «хош-хоп». Ну, а если был недоволен, то стучал по деке смычком и быстро-быстро повторял: «Яман, яман», плохо, значит. Правильно перевел?

Шухрат едва сумел прийти в себя. Он растерянно кивнул, потом подумал, что сегодня вечером Рустам будет удивлен не меньше его. Конев с большим удовольствием понаблюдал за реакцией на свои слова, прищелкнул языком и спросил:

— А тебя как зовут?

— Шухрат, полный имя Шухратбек будет. Давай знакомиться.

— Меня зовут Игорь. — Конев сел, приложил к повязке ладонь. — Нет худа без добра, если бы не это, наверное, не познакомились бы друг с другом, на корабле людей много. Я в боцманской команде, а ты где прописался, Шухрат?

— Ты? Боцман? — Шухрат, хлопотавший у тумбочки, посмотрел на тонкую шейку паренька, потом потрогал свои литые мускулы. — А я гидроакустик. Гражданке я тракторист был. Ну как, швартовы легкие?

— Эй, не устаешь кнопки-то нажимать? Чудило, ты ничего не понимаешь. Я, когда уволюсь, в крайнем случае могу в любом портовом ресторане пиликать на скрипке. Подумаешь, три года канаты потягать. Все равно потом поменяю тросы на струны.

— Пальцы будут не те, Игорь.

— Лишь бы душа не грубела, Шухратище. А бывает…

Конев вовсе не собирался рассказывать новому приятелю о стычке со Зверевым. Потом, мало ли, вдруг эти ребята знакомы или, что еще хуже, Шухрат тоже сторонник стариковства. Он сам слышал, что годки не любят, когда кто-либо из них заступается за молодых. Но Шухрат ждал и пришлось все рассказать, внести ясность.

Уразниязов выслушал и, сурово сдвинув брови, сунул пареньку под нос увесистый свой кулак:

— Видишь? Толко скажи, крепко буду заступаться. Откуда берется такой гад? Ему самый место турма. Сильно обижал?

После того случая на баке Зверев старался не замечать новичка. Может быть, считал ниже собственного достоинства сводить счеты с «маменькиным сынком», а, может, какую-то роль сыграл Гоча. Игорь видел, как Зверев подходил перед вечерней поверкой к нему, слышал, что в конце разговора Силагадзе громко сказал:

— Шакал ты, Витька.

Шухрат по-своему расценил молчание Конева и спросил:

— Ты думаешь, я такой, как Зверев, да? Поэтому кричал, да? Совсем не хотел обидеть, кричал пулей лететь потому, что настроение хороший был, понимаешь? Очень прошу, плохого совсем не думай.

— Откуда ты взял, что я должен так считать? Я смотрю, человек готовится к приборке, хотел побыстрее проскочить, чтобы не мешать. Знаешь что, давай заканчиваем этот разговор, да и чай пить будем. Ты где такой знатный изюм достал? Слушай, варенье хочешь? У меня есть, целую банку принесли.

За этой многословностью Шухрат не уловил ничего, кроме желания переменить тему и с радостью придвинул к тумбочке докторово кресло, усадил санинструктора, сам устроился на койке, рядом с Игорем.

Потом, в кубрике, Уразниязов подозвал Петьку, молча отвесил щелчок по звонкой его макушке и полюбовался озадаченным видом товарища. Раз Иванов не новичок, значит, согласно его же утверждениям, ни о каком неуставном отношении речи быть не может. Для полной ясности, для тех, кто теорию не хочет подтверждать практикой, он примерился к голове Петьки еще раз:

— Получи, дорогой!

Хотел отвесить третий шелобан, даже успел сказать: «На еще и знай, что я не верблюд», но Петька успел отскочить. Он нисколько не разделил веселья друга, сложил комбинацию из трех пальцев, посмотрел-полюбовался на нее, потом продемонстрировал Уразниязову: во! И добавил:

— Ой, рано пташечка запела, как бы кошечка не съела.

— Кого ты там показываешь?

— Чтобы некоторые не спешили радоваться. Есть такая штука, официальное расследование называется. Потащут как миленького.

Как в воду глядел матрос Конев. Очень скоро товарища матроса Уразниязова вызвали по громкоговорящей связи в каюту номер двенадцать. И полетела «пташечка», загремела своими башмаками сорок четвертого размера прямо к старпому. Провести официальное расследование в связи с тяжестью воинского проступка он вызвался сам.

После него «лобное место» занял старшина второй статьи Карнаухов.

Боцманы и акустики

Отпуск у Клима заканчивался, молодые собирались к отъезду. Сын с опаской посматривал на сдерживающую слезы маму, сватья со стороны невестки грубовато выговаривала теперь уже не просто соседке:

— Ты, Гавриловна, чем сырость разводить, лучше иди, отруби пеструшке голову. Хочешь, из моих выбери какую постарей. Жарить будем.

Та виновато кивала, покорно брала топор.

В самый большой чемодан упаковали Ольгину зимнюю одежду. В хозяйственной сумке поместились свежие огурцы из маминого огорода, курица из тещиного двора, батон и большой китайский термос. Вот вроде и все, а на проверку багаж получился очень даже солидный.

Ольга с сомнением посмотрела на мужа. Клим выпятил грудь, по-грузчицки небрежно поднял чемодан, подмигнул жене, взял второй и легкой походочкой прошелся по комнате.

— Ну как? — спросила она.

— Я здоров, как не знаю кто. Я силен и могу вдобавок взять на руки тебя с твоей хозяйственной сумкой.

Практичная Евдокия Ивановна при этих словах зятя попробовала упаковать еще и рыболовную сеть собственной вязки, но места больше не оказалось. Она постояла, поцокала языком и рассудила так: