Двоедушница - Шейл Рута. Страница 15

Даже к такой ничтожной боли Игни оказался не готов. Тело становилось чужим и непослушным, выкрашенная в желтый стена больничной палаты расплывалась перед глазами и горчило во рту, стоило только вспомнить о том, что через тоненькую стальную трубку внутрь него попадает посторонняя жидкость и капля за каплей разбавляет кровь. Хорошо еще, что попали с первого раза. Вчера все вены истыкали, и все равно эта чертова хрень пошла не туда, куда надо. А он точно так же пялился в стену – рука онемела напрочь, так что было терпимо, если постоянно не думать об игле – и гонял в голове одно и то же, потому что нечего было больше гонять: битый мотоцикл на штрафстоянке, лишение прав за пьяную езду, незнакомая девушка, ключ от тайника с оружием, Хаос… Не смог, не справился, подвел. И Ника. Где сейчас Ника?

Примерно в тот момент, когда «Ника» прокрутилось в голове раз в пятнадцатый, кто-то из соседей по палате заметил неладное и предложил позвать медсестру.

Игни хватило одного взгляда на вздувшуюся на сгибе локтя кожу. Дальнейшее он не помнил. Предполагал, что между этой картиной, нашатырной вонью и похлопыванием по щекам должно было быть что-то еще, но произошло оно без его участия.

Он потратил уйму времени на мечты о жизни, однако теперь, когда мечта осуществилась, стало еще хуже. Чертово тело болело. Совсем не так, как раньше, в полубытии, когда он зависал между «мне отмщение» и «аз воздам». То была фантомная боль ампутированной души, и между ней и Игни всегда стоял Князев. Князев принимал удар на себя.

Теперь его нет. Все по-настоящему. Наслаждайся, придурок…

Правда, сегодня у него была целая вереница причин не втаптывать себя в привычную грязь. Физраствор бодяжил кровь строго по инструкции, в глазах уже не троилось, а всего лишь слегка плыло. И рядом была Маша.

Сокамерники шлялись по коридору в ожидании посетителей. Если бы не это обстоятельство, он давным-давно сгорел бы со стыда.

– Выглядит аппетитно, – с излишним энтузиазмом заявила девушка, ковыряя ложкой остывшую гречневую кашу. Тарелку принесла она же. Вернее, привезла. Даже в мыслях Игни не был уверен, как правильней.

Маша была одной из тех, кто ждал приезда «скорой» там, на перекрестке. Она говорила с ним, не переставая, а он цеплялся за этот голос, будто утопающий за спасательный круг, и только благодаря ему не погружался в настойчивое забытье. Сквозь туманную пелену он видел сверкающие спицы колес инвалидного кресла. Еще подумал, что мозг подкинул ему странную галлюцинацию в виде парализованного херувима, который как бы намекал на то, что что ждет в ближайшем будущем самого Игни.

Будущее оказалось не столь мрачным, но херувим остался.

– Может, это не очень вкусно, но тебе нужно есть, – продолжал звенеть голосок ангельской Маши. – Если хочешь, я приготовлю что-нибудь домашнее и привезу тебе завтра. Нужно только спросить у врача. Что ты любишь?

Игни промолчал. У него не было любимых блюд.

Так и не дождавшись ответа, Маша снова взялась за ложку.

– Подумай, ладно?

Он кивнул, рассматривая собственные руки с выступающими венами, лежащие поверх одеяла, так, словно видел их впервые в жизни. Каждая их встреча проходила в его неловком молчании и ее робких попытках завязать разговор. Он чувствовал себя деревяшкой, каменным истуканом, бессмысленным обрубком себя прежнего. Сам был бы рад непринужденной болтовне, но слова застревали в горле. Или даже раньше – в голове.

Но все равно он ждал ее, ждал каждый день – начиная с того самого момента, когда она уходила. Или уезжала.

– Слушай, – Маша снова вернулась к нарочито веселому тону, каким уговаривают капризных малышей, – если ты не хочешь есть сам, тогда я буду кормить тебя, как маленького. С ложечки.

Сказала – и смутилась. От неожиданности Игни нарушил собственное негласное правило – не смотреть ей в глаза.

Тарелка с ненавистной гречкой стояла у нее на коленях. Румянец на бледных щеках. Застенчивая улыбка.

– Как хочешь, – произнес он хрипло. Сам от себя не ожидал.

Маша глянула недоверчиво, но все же придвинулась ближе. Наклонилась, щекоча ему щеку упавшей прядью, поднесла к губам ложку. Какое счастье, что их никто не видит…

Он покорно жевал сухую кашу, а она легонько касалась пальцами простыни, собирая просыпавшиеся мимо зернышки, и, казалось, едва сдерживала смех.

Приведя в порядок постель, рука скользнула по его груди, смахнула что-то невидимое и вдруг поднялась выше. Вверх по шее, к волосам, пока не замерла в районе затылка едва ощутимым теплом. Игни смотрел вопросительно – по крайней мере, надеялся, что его слишком прямой взгляд будет истолкован именно так, потому что из-под ее неподвижной ладони уже потянулись к вискам ниточки знакомой ноющей боли. И потому, что ее внезапно решительный вид не предвещал ничего хорошего, а становиться кому-то нужным сейчас было бы слишком неразумно. Равно как и объяснять причины.

– Я хочу кое о чем тебя спросить. Можно?

Игни кивнул в знак согласия, но Маша почему-то медлила.

Она бы его поцеловала. Он успел прочесть это в ее глазах за мгновение до того, как дверь палаты распахнулась.

А потом он увидел Нику. Свою Нику.

Игни резко сел, выдернул из вены капельницу, но тут же снова повалился спиной на подушку под тяжестью тела налетевшей на него девушки.

Это была Ника. Живая, теплая. Игни гладил ее по спине, зарывался лицом в волосы, чувствовал на коже влагу ее слез. Вернулась. С изнанки города. Из мертвых вернулась! Совсем невесомая, хрупкая. Обнимая, он едва ощущал под вязаным свитером ее саму – девочку, которая ни разу его не подвела, в то время как сам он только этим и занимался.

Поначалу Ника только всхлипывала и прерывисто дышала, а потом стала спрашивать, почему он ее бросил. Задавала один и тот же вопрос снова и снова, а он улыбался и твердил как дурак «прости, прости», потому что не знал, что отвечать и нужно ли вообще это делать.

Там, возле двери, стоял кто-то еще. Игни посмотрел сквозь завесу Никиных волос. Та самая неумеха-водитель ведра с болтами, в которое он влетел на перекрестке неделю назад и которой он так опрометчиво доверил ключ. Судя по всему, вместо Князева она нашла Нику, и Игни был за это благодарен. Даже простил бы ту аварию, хоть в ней и крылся источник всех бед. О чем он и собирался сообщить прямо сейчас, но девчонка не обращала на него никакого внимания, буквально вцепившись взглядом в Машу.

Точно, Маша… и она поспешно катила свое кресло к выходу.

Наставник сказала бы, что это не по-людски, но Игни даже порадовался такому финалу.

Все разрулилось без его участия.

У него накопились вопросы к той, второй, но она рванула вслед за коляской.

– Вернется, – заверила Ника и мягким движением руки заставила его лечь. Поправила одеяло, а затем свернулась калачиком, насколько хватило места, на самом краю кровати и замерла под его локтем, словно наконец-то оказалась там, где должна была быть. Среди неловко сплетенных рук, перепутавшихся волос, больничного белья с запахом хлорки. Доверчивого тепла друг друга и ровного дыхания в унисон.

Он боялся шевельнуться, чтобы ее не потревожить. Только когда рука затекла окончательно, попытался сменить позу, но Ника удержала его даже в полудреме.

Сам Игни боролся со сном. Казалось, что стоит только закрыть глаза, ее снова не окажется рядом.

– Прости, малыш, – шепнул он, думая, что Ника уже не слышит. – Я слил все, что только мог.

Она услышала. Чуть крепче вжалась в него спиной, ответила в тон:

– Все в порядке. Мы это исправим. – И добавила спустя секундное молчание: – Я так и не смогла найти маму. Ходила к институту, надеялась проследить за… Второй мной. Но ее там не было. И наш дом сгорел.

Игни об этом не знал. Вряд ли старуха-Наставник выбрала самосожжение, чтобы отойти в мир иной. Когда он уезжал, дом оставался цел и невредим, хоть и не обещал простоять вечность. Правда – старье, проводка, газовые баллоны. Он и сам это видел.