Пылающий мир (ЛП) - Марион Айзек. Страница 77

Джули целует меня, я целую её в ответ, приказывая себе не сдавать назад, поскольку сегодня всё может закончиться. Я хочу, чтоб всё закончилось именно так.

Мои глаза закрыты, все чувства сосредоточены на ней, так что я не чувствую приближения удара. Я целую Джули, я целую Джули, я...

МЫ

ВНУТРИ ОДНОЙ Земли много других. Внешняя — самая загруженная,

здесь есть океаны, леса и города. Она жужжит, шипит, чирикает, рычит, воет, разговаривает и поёт. Эта поверхность — настоящая игровая доска, на которой играет жизнь. Под ней спрятан мир отверстий и тоннелей, по которым существа ползают, скользят и проводят секретные встречи в слоях прошлых эр. В центре — огонь, который создал всё вокруг, вращающееся и бушующее сердце Земли, полное бесконечного импульса, вечно ревущее и всегда готовое к изменениям, землетрясениям и извержениям.

Земля любит изменения. Ей скучен баланс, отдых делает её беспокойной. В тот момент, когда её жители думают, что знают правила, она сбрасывает всё с доски и переходит к следующей игре.

К следующей эпохе. Следующей эре. Следующей эволюции.

Мы плывём сквозь земную мантию и скальные породы, через палеоген, плиоцен и голоцен, сквозь наши собственные кости и оболочки, от видов к видам, от поколения к поколению, каждая часть нас узнаёт свои останки, когда мы проплываем мимо, предаваясь кратким всплескам ностальгии.

Этим мы и занимаемся. Мы запоминаем и наблюдаем, а где-то на Высших уровнях, где возможно существование таких вещей, мы надеемся.

Мы не делаем только одну вещь — действие. Мы не авторы, мы — книги. Бывает время — вроде нынешней эпохи мягких линий, прозрачных барьеров и энергетических вакуумов, заполняющихся ядом, — когда нам хочется стать чем-то большим. Но мир принадлежит живым, а они нашей помощи ещё не просили.

Поэтому мы плывём вверх, через новообразованные скалы и тёмную грязь в самые низкие глубины некогда великого города. Мы проходим сквозь водные туннели и древние кирпичные канализационные трубы, забитые вековыми слоями дерьма, поднимаемся к плотной сети кабелей, которые были нейронами мозга Нью- Йорка, пока тысячи пуль не заглушили его мысли.

Теперь у Нью-Йорка нет мыслей. Только серость и гниение. Восставший из мёртвых город бесцельно бредёт, повторяя за отголосками прежней жизни, пока они не износятся до неузнаваемости, и постоянно, постоянно ищет плоть.

Мы разрываем поверхность, и в нас ударяет шум. В новом мире редко встретишь плотную людскую толпу. Где-то в грязи заводи Джерси-Сити образуется очередь, которая концентрируется в плавающем тоннеле Холланд и выливается в сумасшедший беспорядок страха и отчаяния у пограничных ворот Манхэттена.

Здесь, в пределах видимости забора из колючей проволоки и его усталых таможенников, мы находим мальчика со своими новыми защитниками. Они спрятали фургон в гараже на окраине, а теперь стоят на маленькой парковке среди толпы потрёпанных беженцев, держа переполненные рюкзаки. В этом желанном городе нет места автомобилям, его едва хватает для людей. Используется каждый сантиметр Манхэттена, восьмиэтажные высотки превратились в коммуналки, парки

— в высокоурожайные кукурузные поля, улицы — в длинные палаточные города. Вакантные места для толпы снаружи создаёт только коса смерти. Бетонные барьеры, спасающие от наводнений, образуют стену вокруг острова, а поднявшиеся Ист-Ривер и Гудзон окружают его подобно нападающим войскам, переливаясь через верх при каждом сильном дуновении бриза. Затонувшая по грудь Статуя Свободы больше не похожа на гордого факелоносца, теперь она выглядит тонущим пловцом, зовущим на помощь взмахом руки.

-Электричество, - говорит Гебре. - Водопровод. Органы правопорядка. Толп нежити — ноль.

Гейл вздыхает и поднимает рюкзак с грязной травы, когда очередь продвигается вперёд.

–Да-а.

–Они не отправят нас в спасательный отряд. Там тысячи детей, им нужны

учителя.

–Надеюсь, здесь больше вакансий, чем было в Юте-Аризоне. Моя докторская степень не даёт мне права преподавать техобслуживание винтовок.

–Гейл, Гейл, Гейл, - говорит Гебре, жестом указывая на разрушенные высотки за забором. - Это Нью-Йорк.

Мальчик смотрит на своих опекунов через тёмную пелену. По их просьбе он снова прячется за очками Ray-Bans. Он не разговаривал с того времени, как они отговаривали его от Вашингтона, но молчит не потому, что зол. Он мог уйти от них, если бы захотел, и закончить путешествие в одиночку, но остался. Он пошёл за ними сюда, в этот тонущий остров отречения, склонив ухо к какому-то непонятному предложению голоса, идущего из глубоких залов Библиотеки шёпотом бесчисленных страниц.

–Что думаешь, Ровер? - спрашивает Гебре. - Хочешь ходить в школу? Я могу преподавать тебе военное дело и формы правления, а Гейл — кварки и бозоны. Всё самое бесполезное!

Мальчик не слушает. Он смотрит на юг, вниз по Канал Стрит, на процессию белых фургонов. Мальчик видит мрачные лица водителей и силуэты пассажиров. Он вглядывается в тонированные окна, пытаясь проникнуть сквозь стёкла.

–Возраст и навыки, - говорит таможенник, приближаясь к Гебре с блокнотом.

–Мне сорок три, - отвечает Гебре. - Гейлу тридцать четыре, а Роверу... десять.

-Я преподавал квантовую физику в Университете Брауна, - говорит Гейл. Таможенник равнодушно смотрит на него.

–Мы не нуждаемся в...

–Прикладную квантовую физику, - вставляет Гебре, улыбаясь. - Он может... проектирование лучше пуль?

Гейл холодно смотрит на таможенника. Тот делает отметку в блокноте.

–А ты? - ворчит он, не поднимая глаза на Гебре.

–Техническое обслуживание оружия, - говорит Гебре, продолжая улыбаться.

–Мой муж такой скромняга, - отвечает Гейл, сдерживая злость. - У него есть докторская степень по мировой истории.

Гебре вздыхает.

–Хорошо, да, я историк. Но я отлично чищу М-16.

Таможенник смотрит в пространство между ним и Гейлом. Делает ещё одну пометку в блокноте.

–Хорошо, подберём вам что-нибудь. В Спасении всегда есть вакансии. Гейл и Гебре обмениваются взглядами.

-А что насчёт мальчика, он... Таможенник роняет блокнот.

Мальчик пристально смотрит на фургоны, которые ожидают перед служебными воротами. Солнцезащитные очки остались в руке. Его нереальные глаза становятся больше в попытках просверлить тонированное стекло фургона и увидеть людей внутри, потому что в сегодняшнем улове агитаторов и отстающих есть сигнал, маяк, будто кто-то пытается ему что-то сказать.

А пытаемся ли мы сказать ему что-нибудь? Говорим ли мы сейчас с ним? Книги разговаривают тогда, когда их читают, и только читатель знает, что они сказали.

Плечо мальчика сжимает рука.

–Я поймал ещё одного без категории, - говорит таможенник в рацию. - Несовершеннолетний. Золотая радужка. Отправляю его вам.

–Отпусти его! - кричит Гебре.

–Он заражён, - говорит таможенник. - Его заберут в наше учреждение и позаботятся о нём.

Из таможенной будки выходят трое охранников и отталкивают Гейла и Гебре в сторону.

–Пожалуйста, не делайте этого, - говорит Гебре. - Он не Мёртвый.

–Без категории изучаются в рамках новой программы управления чумой, - говорит таможенник. - Ваш мальчик поможет миру снова стать безопасным.

Мальчик слушает голоса своих опекунов. Когда мрачные люди ведут его за забор, они становятся всё громче, меняются от умоляющих к требовательным и отчаянным. Последнее, что он слышит, звучит как обещание:

–Мы найдём тебя! Мы не бросим тебя с ними!

Он спрашивает себя: каково соотношение? Трое плохих людей утаскивают его от двух хороших, значит, зла больше, чем добра? Есть ли в отношении человечества какой-нибудь консенсус?