история одного безумия (СИ) - Трещев Юрий. Страница 53
— Конечно…
— Там все по-прежнему… я смотрю и здесь мало что изменилось… я плакал, когда услышал звон часов на башне замка… я жил там на птичьих правах, как, впрочем, и здесь, только еще хуже, хотя и получил место в раю… влез в долги, место надо было купить, сидел на воде и хлебе… да, я был женат… жена играла на органе, что-то понимала в музыке, даже сочиняла фуги… она играла на свадьбах и похоронах, а я принимал роды и обмывал покойников… это позволило нам обзавестись хозяйством… у нас была корова с теленком, пара свиней и немного птицы, куры, гуси… были и дети… жили скудно, но без нужды, правда, не хватало кроватей… детей было много… они помогали по хозяйству… я был их учителем, учил страху божьему и почитанию властей, сам же не имел ни власти, ни желаний, которые на небе скорее вредны, чем полезны, особенно детям с их наивной верой в добродетель и в бессмертие души… жил я аскетически, нужда заставляла… праведников вроде меня там не жаловали… нет там ни наслаждения, ни сплошного мучения… есть там и библиотеки, правда, книг нет, одни сплошные рукописи… там все пишут от руки, и сочиняют сами для себя… писание там доставляет физическое упоение… там можно добиться всего, положившись на себя и бога… люди создают для себя свой мир, и хвалят себя так, что сами поражаются своему величию… многим там кроме как писать и делать больше нечего… пишут и взрослые, и дети… что?.. да, странное занятие для детей… писание заменяет им жизнь… я внушал им, правда безуспешно, что плоды духа не растут на деревьях… я вел себя соответственно, то есть осторожно… иногда пел гимны, вспоминал и плачи, и обливался слезами радости и умиления… на небе ко мне относились с насмешкой и непониманием… я выделялся, я был там чужой, словно с луны свалился, держался в стороне, играл роль жертвы и сыграл ее хорошо… меня запомнили… я бежал оттуда с оказией… я опасался стать похожим на них, и не похожим на себя… оставил там жену, не ангела, детей и долги… там мало радостей, да и откуда им быть… та же тупость, мелочность и скука… один день похож на другой… покойники живут спокойно и безмятежно… и всему верят, что говорит им бог… и не спешат в объятия вечности, чтобы обрести бессмертие… что?.. да, я тоже там писал, пытался продолжить свои замогильные записки со многими точками и короткими фразами… все в них чрезмерно преувеличено, да и не правдоподобно… в них нет ни эстетики, ни этики, одна философия… оставлю их тебе… ну, мне пора… был рад… еще увидимся… здесь я забываю все, что знал там, совершаю глупости… мне кажется, что я борюсь со злом, но творю еще большее зло…
— Куда направляетесь, если не секрет?..
— Хочу посетить своего учителя истории, которого я боготворил… в прошлое свое посещение я нашел его невыносимым, но дочери у него привлекательные, особенно Ада… он назвал дочерей Ада и Рая… морально Ада превосходит Раю, как звездная ночь превосходит день, простуженный дождем… я просыпался и спрашивал себя: где я?.. где-то посередине, между адом и раем, отвечал мне внутренний голос, он у меня как некий философ… он находил между двумя ощущениями нечто общее, а мне никак не удавалось найти себя… девочки, видя меня таким несчастным, и, беспокоясь, как бы со мной не случилось чего-нибудь, начинали ласкаться… кровать была узкая, напоминала гроб, а я был похож на покойника… они мне нравились, я рад был увести их с собой, но не знал, куда?.. они любили меня, не противились мне, самоотверженно ухаживали за мной, как будто я получил рану, но когда мое пребывание в их спальной комнате затянулось, они стали вести себя по-разному… Ада выразила мне свою враждебность… и открыто… нашла в себе для этого смелость… чего-то я в ней не разглядел или не хотел разглядеть… мать девочек умерла, и они пытались узнать у меня ее судьбу… как будто я бог… Рая не вмешивалась, из боязни повлиять на меня в дурном смысле и испортить то, что она считала счастьем… она не находила в своем поведении ничего неприличного, не мало удивляя меня… я мог бы задержаться у них… днем и ночью я нуждался в их услугах… свое поведение я бы осудил в прежние времена, да и теперь… я стал снисходителен к женщинам, многое прощал им, потому что они искренне любили меня, пусть и недолго… я находился в доме учителя истории не только на положении гостя, который оказывается везде, где его не ожидают увидеть… иногда я спал с ними, лежал между ними, не шевелясь… они вовсе не стесняли меня, как стесняли бы женщины… надо сказать, учитель истории внимательно следил за тем, чтобы девочки оказывали мне подобающее, на его взгляд, внимание… и не вполголоса, а открыто, во всеуслышание… помню, его голос и предписания, меня пугали и будили… он не блистал талантом оратора, но умел говорить, как полагается… под его руководством девочки относились ко мне хорошо… или делали вид… вопрос шел даже о браке… учитель истории предлагал мне жениться на обеих, и добивался этого как величайшей милости, хотя и был пропитан традициями насквозь… благоразумие и особенно вспыхнувшая в Аде неприязнь ко мне помешали мне оказать учителю эту любезность, что дурно повлияло на него, повергло его в лихорадочное состояние… я вынужден был бежать… и все еще бегу… ужасно не сделать того, что полагается сделать, проявить неучтивость, исчезнуть, не попрощавшись… девочки стали являться мне в облике псиц… хочу снять с души как камень это неприятное воспоминание…
Дядя Бенедикта умолк, задумался…
— Воспоминания уводят нас из одиночества…
— Что?.. да… я боюсь явиться некстати… не знаю, обрадую ли я их?.. вряд ли… пожалуй, я не решусь…
Дядя Бенедикта покачал головой, грустно улыбнулся и исчез…
* * *
Все миновало словно сон… впрочем, сочинять можно и во сне…
Марка в облике Бенедикта окружили монахини, столпились вокруг, плача и причитая… он лежал на ложе в руинах женского монастыря, разграбленного нашествием грязи, хрипло дыша, и если бы не моления призрачных монахинь, он очнулся бы в преисподней, которая принимала и смертных, и бессмертных… всех она смиряла и утешала одними и теми же словами…
Рыжеволосая монахиня вернула Марка к жизни… он стал похож на жениха кудрявого и молодого…
Она могла изгнать и безумие, если бы безумный не противился, впрочем, она могла и против желания исцелить его касанием рук…
Марк увидел монахиню в платье невесты…
«Кто назначил ее в жены Бенедикту?.. она стала ему шестой женой, исцелила и меня, безумьем охваченного… хрипло смеясь, я явился ей… безумье душило меня… радость с печалью она смешала и ушла, ввергла меня в отчаяние… помню, я думал о мести… представлял, как убью ее похитителя…
Все это оставил я, весь этот ужас, встретив Жанну, ставшую мне невестой в платье невесты…
И от нее я бежал…
Почти год я жил в пещере на острове и избавился от безумия плоти, так мне казалось…»
Размышления Марка прервались… он увидел то, что не должно было видеть, и смутился, а дева прикрылась руками, стоит, обнаженная, только фата на ней, смущенно улыбается всем лицом…
«Это не Жанна… это же Юлия…»
— Что, не узнаешь?.. или не хочешь узнавать?… конечно, зачем тебе я?.. ступай, беги, как бежал, терзай своих жен, измученных ожиданием близости, изображай бога, кого угодно…
— Юлия, я не Бенедикт, я Марк…
Затянутое тучами небо над девой ответило ропотом…
Отозвался и прибой…
Из пенных зыбей показался остов парома…
Ветер туман разогнал и снова Марк увидел то, что не должно видеть…
Он смутился…
Дева вошла в воду по колено, по грудь, по горло, скрылась с головой…
Марк остался стоять, потом сделал шаг к воде, вскрикнул, медуза обожгла, ужалила как змея в пяту…
Марк отступил в ужасе… вместо медузы увидел клубок змей… шесть или семь… то свиваясь, то развиваясь, они пасти раскрыли, готовые плюнуть ядом…
Марк бежал, поверив зрелищу странному и страшному…
Ему казалось, что змеи преследовали его…
Скалы перед ним росли ввысь, превращались в строй идолов с человеческими ликами, иссеченными шрамами, почерневшими от дыма и копоти…